Сефериадис, Стилианос
| Стилианос Сефериадис | |
| Στυλιανός Σεφεριάδης | |
 Бюст С.Сефериадиса в афинском квартале Новая Смирна, основанном беженцами из Смирны. | |
| Место рождения: | |
|---|---|
| Страна: | |
| Научная сфера: | |
| Место работы: | |
Стилианос Сефериадис (греч. Στυλιανός Σεφεριάδης; 1873, Смирна — 1951, Париж) — греческий юрист, дипломат и поэт, член Афинской академии наук. Отец дипломата, поэта и лауреата Нобелевской премии Георгиоса Сефериса.
Содержание
Биография
Сефериадис родился в османской Смирне в 1873 году. В тот период город сохранял своё коренное греческое население. Сефериадис учился юриспруденции в Экс-ан-Прованс, Франция. Получил титул доктора юриспруденции в Париже в начале 1897 года. Ещё в молодом возрасте увлёкся поэзией. В 1902 за свой сборник стихов получил, только что учреждённый в греческой Смирне, «Панионийский приз». Греческий историк Д. Фотиадис, также уроженец Ионии, пишет что он на всю жизнь запомнил фразу из сборника стихов Сефериадиса «Из моего выдвижного ящика» где поэт так описывал молнию [1]:A-85:
- Дарует узнику она свет
- Страх дворцам её дар
Годом позже он написал теаральную пьесу Схожу с ума от любви. В 1907 года он переложил «Эдипа тирана» Софокла на разговорный язык (Димотика). Этот вызов Сефериадиса, «воссоздать древний текст Софокла на разговорном языке шокировал многих видных граждан Смирны, когда через 3 года был поставлен на сцену: «Реакция была на грани восстания»[2]. В 1924 году, под псевдонимом Стефанос Миртас (Στέφανος Μύρτας), он издаст свой перевод, также на димотики, «Песен о Греции» лорда Байрона[3] Сефериадис работал юристом в Смирне, после чего был принят юридическим советником во французское консульство Франции в городе[4]. В 1912 году, накануне Балканских войн, Фемистокл Софулис поднял восстание на близлежащем острове Самос, который хоть номинально и был в составе Османской империи, имел полу-автономный статус, с гараниями европейских держав. Революция Софулиса вызвала морскую блокаду острова, которую предприняли Англия и Франция. Сефериадис принял участие в событиях, сопровождая консула Франции в Смирне, на собрании генеральных консулов Англии, Франции, и России, состоявшемся 8 октября 1912 года в парламенте Самоса[5].
В Греческом королевстве
В 1913 года Сефериадис обосновался в Афинах. В 1919 году он был избран преподавателем международного права на юридическом факультете Афинского университета и в 1920 стал его профессором. Как и большинство греков Малой Азии, Сефериадис был сторонником Элефтериоса Венизелоса. Сефериадис стал юридическим советником Министерства иностранных дел и премьер-министра Венизелоса, членом специальной комиссии, утвердавшей профессоров и преподавателей на, только что созданный юридический факультет Аристотелева университета, македонской столицы, города Фессалоники. В 1919 году, по мандату Антанты, Греция заняла родную ему Смирну. В дальнейшем Севрский мирный договор 1920 года закрепил контроль региона за Грецией, с перспективой решения его судьбы через 5 лет, на референдуме населения[6]:16. Завязавшиеся здесь бои с кемалистами приобрели характер войны, которую греческая армия была вынуждена вести уже в одиночку. Из союзников, Италия, с самого начала поддерживала кемалистов, Франция, решая свои задачи, стала также оказывать им поддержку. Греческая армия прочно удерживала свои позиции. Геополитическая ситуация изменилась коренным образом и стала роковой для греческого населения Малой Азии после парламентских выборов в Греции, в ноябре 1920 года. Под лозунгом «мы вернём наших парней домой» и получив поддержку, значительного в тот период, мусульманского населения, на выборах победила монархистская «Народная партия». Возвращение в Грецию германофила Константина освободило союзников от обязательств по отношению к Греции. Уинстон Черчилль, в своей работе «Aftermath» (стр. 387-388) писал: «Возвращение Константина рассторгло все союзные связи с Грецией и аннулировало все обязательства, кроме юридических. С Венизелосом мы приняли много обязательств. Но с Константином, никаких. Действительно, когда прошло первое удивление, чувство облегчения стало явным в руководящих кругах. Не было более надобности следовать антитурецкой политике»[6]:30.
В 1921 году с возвращением к власти правительства монархистов, Сефериадис был отстранён от своего поста, по политическим соображениям, как сторонник Венизелоса.
Правление монархистов завершилось поражением армии и резнёй и изгнанием коренного населения Ионии. Современный английский историк Дуглас Дакин винит в исходе войны правительство, но не греческую армию, и считает, что даже в создавшихся неблагоприятных условиях, «как и при Ватерлоо, исход мог повернуться как в эту, так и в другую сторону» [7]:357[7]:357.
Сефериадис вернулся на свой университетский пост в 1923 году. Он был деканом юридического факультета (1927 - 1928, 1937 - 1938), замректора (1934 - 1935) и ректором (1933 - 1934). Сефериадис ушёл из университета в 1938 году, имея титул почётного профессора. В 1933 году был избран постоянным членом Афинской академии наук, в отделе международного права[8]
Он был также членом Государственного Совета Греции[9] Представлял Грецию в Лиге наций [1]:А-84.
Сефериадис умер в Париже 6 августа 1951 года от последнего после ряда подобных инцидентов инсульта. Похоронен в пригороде Эзанвиль (Валь-д’Уаз) французской столицы[10].
Семья
В первом браке Сефериадис был женат на Деспине Тенекиди и имел с ней трёх детей: будущего дипломата поэта и лауреата Нобелевской премии Георгиоса Сефериса, будущего поэта Ангелоса Сефериадиса, и дочь Иоанну Цацу будущую писательницу и супругу академика и президинта Греции Константина Цацоса. Во втором браке он был женат на француженке Терез Лефор[11].
Напишите отзыв о статье "Сефериадис, Стилианос"
Ссылки
- ↑ 1 2 Δημήτρης Φωτιάδης, Ενθυμήματα, εκδ. Κέδρος 1981
- ↑ Ρόντρικ Μπήτον, Γιώργος Σεφέρης. Περιμένοντας τον άγγελο., μετάφραση: Δημήτρης Δασκαλόπουλος, εκδ. Ωκεανίδα, Αθήνα 2003, σελ.37
- ↑ [www.ekebi.gr/magazines/ShowImage.asp?file=122885&code=0500 Εθνικό Κέντρο Βιβλίου / Αρχείο Λογοτεχνικών Περιοδικών]
- ↑ [history-museum.uoa.gr/exhibitdetails.php?exhibitId=21232 Πληροφορίες για τον Σεφεριάδη], απο την επίσημη ιστοσελίδα του μουσείου του πανεπιστημίου Αθηνών
- ↑ Ρόντρικ Μπήτον, ο.π., σελ. 50 - 51
- ↑ 1 2 Δημήτρης Φωτιάδης, Σαγγάριος, εκδ.Φυτράκη 1974
- ↑ 1 2 Douglas Dakin, The Unification of Greece 1770-1923, ISBN 960-250-150-2
- ↑ [www.academyofathens.gr/ecPage.asp?id=436&nt=18&lang=1 Μέλη της ακαδημίας Αθηνών], από την επίσημη ιστοσελίδα της Ακαδημίας Αθηνών
- ↑ [www.tovima.gr/default.asp?pid=2&artid=140076&ct=34&dt=03/02/2002 Αφιέρωμα Ιωάννας Τσάτσου], άρθρο της εφημερίδας "Το Βήμα"
- ↑ Ρόντρικ Μπήτον ,οπ.π. σελ. 440
- ↑ Ρόντρικ Μπήτον, ο.π., σελ.261
Отрывок, характеризующий Сефериадис, Стилианос
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.
Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
