Сиага, Эдвард

Эдвард Филип Джордж Сиага англ. Edward Philip George Seaga<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Премьер-министр Ямайки
1 ноября 1980 — 10 февраля 1989
Предшественник:	Майкл Мэнли
Преемник:	Майкл Мэнли
Рождение:	28 мая 1930(1930-05-28) (93 года) Бостон
Отец:	Филип Джордж Сиага
Мать:	Эрна Арлетта Сиага (Максвелл)
Супруга:	Мэри Элизабет Константин (1965—1995) Карла Френсис Вендрайс (с 1996)
Дети:	Кристофер Сиага, Эндрю Сиага, Анабелла Сиага, Габриела Сиага
Партия:	Лейбористская партия Ямайки
Образование:	Гарвардский университет
Профессия:	искусствовед, социолог, политик
Награды:

Эдвард Филип Джордж Сиага (англ. Edward Philip George Seaga, 28 мая 1930, Бостон) — ямайский политический и государственный деятель, пятый премьер-министр Ямайки в 1980—1989 годах. Во главе правительства проводил правую проамериканскую политику. Более тридцати лет возглавлял правопопулистские силы, консолидированные в Лейбористской партии Ямайки. Известен также как учёный, бизнесмен, музыкальный продюсер, менеджер музыкальной индустрии.

Происхождение. Менеджер музыкальной индустрии

Родился на территории США, в семье ямайского торговца. Филипп Джордж Сиага, отец Эдварда Сиаги, имел ливанские корни. Эрна Алетта Сиага, мать Эдварда Сиаги, происходила из индо-британской семьи с шотландскими корнями. Через три месяца после рождения сына родители вернулись на Ямайку.

На острове Эдвард Сиага получил среднее образование. Затем отправился в США, где в 1952 году окончил Гарвардский университет со степенями бакалавра искусствоведения и социальных наук.

Работал музыкальным промоутером. Занимался фольклорными исследованиями в Университете Вест-Индии. С 1955 года Эдвард Сиага выпускал альбомы этнической ямайской музыки. Приобрёл высокий авторитет в художественной среде и в молодёжных субкультурах. Возглавлял коммерческую компанию звукозаписи WIRL.

Лейбористский политик. На правительственных постах

В 1959 году основатель Лейбористской партии Ямайки (ЛПЯ) Александр Бустаманте включил Эдварда Сиагу в лейбористскую фракцию верхней палаты законодательного совета. В 29-летнем возрасте Сиага стал самым молодым ямайским парламентарием. В своих выступлениях он резко критиковал колониальную элиту и порядки социального неравенства. В 1961 году он участвовал в разработке Конституции Ямайки.

На первых выборах в независимой Ямайке 10 апреля 1962 года Эдвард Сиага был избран в парламент от прибрежного района Вест-Кингстон ямайской столицы. Избирался 10 раз, представлял округ в течение 43 лет. Пользовался популярностью в среде городской бедноты, населяющей район.

Сразу после первого избрания Эдвард Сиага был назначен министром развития и социального обеспечения в правительстве Бустаманте. На этом посту инициировал снос трущоб и строительство нового жилья в Кингстоне. Созданная по инициативе Сиаги Корпорация городского развития строила жилые зоны, портовые сооружения, основало курорт Негрил. Развивались системы образования и коммунальных услуг. Покровительствовал молодёжным музыкальным обществам, спортивным и культурным организациям. Активно занимался строительством городской и сельской инфраструктуры в соответствии с правительственными планами развития. В идеологии и пропаганде особое место занимал культ Маркуса Гарви, в 1964 году перезахороненного на Ямайке.

После выборов 1967 года Эдвард Сиага занимал пост министра финансов и планирования. Инициировал важные реформы в плане упорядочения финансовой системы. При его участии появились первый местный коммерческий банк (Jamaica Citizens Bank), позже ещё несколько банков, включая ипотечный (1967), валютно-финансовая биржа (1968). Входил в состав правления МВФ и МБРР. Контролировал процесс перехода иностранных активов в собственных ямайских владельцев.

С 1974 года Эдвард Сиага — лидер Лейбористской партии Ямайки.

Лейбористские партии островов Вест-Индии обычно занимают позиции правой социал-демократии и даже консерватизма (иногда, как в гренадском случае, с уклоном в правый радикализм). ЛПЯ, особенно после прихода к лидерству Эдварда Сиаги, выступала с правопопулистской крайне антикоммунистической платформы. Партия находилась в жёсткой оппозиции левому правительству Народной национальной партии (ННП), критиковала Майкла Мэнли за «насаждение чуждой Ямайке кубинской идеологии». Особенности ямайской политической культуры обусловили наличие в партии «штурмовых» группировок (в том числе на базе молодёжных субкультур) и склонность к уличному насилию. ЛПЯ инициировала уличные беспорядки, кампании гражданского неповиновения.

Премьер-министр. Правый курс

30 октября 1980 года Лейбористская партия Ямайки одержала уверенную победу на парламентских выборах, получив почти 59 % голосов и 51 мандат из 60. Эдвард Сиага, выступавший под лозунгами антикоммунизма, антисоциализма, защиты демократии и индивидуальной инициативы, занял пост премьер-министра, а также министра финансов и планирования, министра энергетики, природных ресурсов и горнорудной промышленности. Его победа рассматривалась в общемировом контексте «неоконсервативной волны» — характерно, что несколько дней спустя президентом США был избран Рональд Рейган. В СССР победа ЛПЯ вызвала резко негативную реакцию и объяснялась уличным террором партийных боевиков.

Во внутренней политике правительство Сиаги инициировала конституционную реформу — сокращение полномочий исполнительной власти в пользу представительных органов, создание института омбудсменства, более чёткое формулирование гражданских прав и свобод. В то же время сохранялась ямайская традиция, связанная с социально-политической ролью молодёжных группировок и криминальных сообществ.

Внешнеполитический курс Ямайки в 1980-е годы носил проамериканский, антикоммунистический и антисоветский характер. Были фактически прерваны отношения с Кубой (тесные при правлении Мэнли). Правительство Сиаги выступало как ближайший карибский союзник администрации Рейгана. В октябре 1983 года Ямайка приняла непосредственное военное участие во вторжении на Гренаду. Эдвард Сиага (Ямайка), Том Адамс (Барбадос), Юджиния Чарлз (Доминика), Герберт Блейз (Гренада) сформировали своего рода «рейганистский альянс Вест-Индии». Лейбористская партия Ямайки выступила одним из учредителей Карибского демократического союза — региональной структуры Международного демократического союза.

Экономическая политика выдерживалась в духе «рейганомики с ямайской спецификой». Проводился курс дерегулирования производственных и коммерческих связей, стимулировалось частное предпринимательство, особенно малый бизнес, снижались налоги на прибыль, сокращались бюджетные расходы. В то же время правительство инвестировало государственные средства в общенациональные программы — обустройство береговой линии, культивация акватории, высадка миллиона деревьев, строительство отелей, борьба с наркоманией и беспризорностью, всеобщее начальное образование для детей, продовольственное обеспечение пожилых женщин и молодых матерей, охрана и развитие объектов историко-культурного наследия (в частности, Порт-Ройала). Программа занятости HEART (англ. heart — сердце) занималась трудоустройством школьных выпускников и маргинальной молодёжи. Сиага инициировал проведение знаменитых ямайских фестивалей.

Первоначально политика правительства встречала широкую поддержку. Оппозиционная ННП объявила о протестном бойкоте выборов 1983 года в значительной степени потому, что поражение выглядело предрешённым. При голосовании 15 декабря 1983 ЛПЯ получила почти 90 % голосов и все 60 мандатов. Однако на муниципальных выборах победила ННП — 57 % против 43 % у партии Сиаги.

Во второй половине 1980-х популярность правительства резко упала. Причиной тому стали обострившиеся экономический трудности (особенно заметные на фоне подъёма первых лет): резко вырос дефицит государственного баланса и государственный долг, на 30 % упала добыча бокситов, добыча значительно выросла безработица (до 1/3 работоспособного населения). Резко поднялась волна криминала и уличного насилия. Разрушительные последствия имел ураган Гилберт в 1988 году. Совокупность этих факторов привела к поражению ЛПЯ на выборах 1989 года.

Лидер оппозиции. Общественное влияние

После отставки с поста премьер-министра Эдвард Сиага 16 лет возглавлял лейбористскую оппозицию. Характеризовал деятелей ННП как «раскаявшихся социалистов и капиталистов поневоле». Резко критиковал правительства ННП за экономическое отставание, высокий государственный долг, разгул преступности. Однако на это следовали ответы, что при правлении Сиаги во второй половине 1980-х ситуация была в целом аналогичной. На выборах 1993, 1997, 2002 ЛПЯ потерпела неудачу.

В январе 2005 года, незадолго до своего 75-летия, Эдвард Сиага оставил активную политическую деятельность. При этом он сохранил серьёзное влияние на Лейбористскую партию и политическую жизнь Ямайки. Сиага имеет самый длительный в Карибском регионе стаж политической деятельности.

Он вернулся к научной работе в Университете Вест-Индии, занимается исследованиями афрохристианства. Преподаёт также в Технологическом университете Ямайки.

На протяжении многих лет Эдвард Сиага работал над комплексным сборником ямайской музыки 1950—1970-х годов. Итогом работы стала антология Reggae Golden Jubilee — Золотой юбилей регги, выпущеннвя 6 ноября 2012 года в рамках празднования 50-летия независимости Ямайки.

Я всегда хотел это сделать из любви к музыке.
Эдвард Сиага

Эдвард Сиага — автор ряда научных и историко-публицистических работ. Основные темы его сочинений — ямайские культурные и религиозные традиции, ямайская музыка, ямайский лейборизм и идеологическая борьба в XX веке. В 2009—2010 издана автобиография Сиаги My Life and Leadership: Clash of Ideologies (Моя жизнь и лидерство: столкновение идеологий). В 2009 Сиага опубликовал книгу Grenada Intervention: The Inside Story — Интервенция на Гренаду: история изнутри.

С 2005 года Эдвард Сиага — имеет почётную степень Университета Вест-Индии и является канцлером Технологического университета Ямайки. Имеет также докторские степени Университета Майами, Университета Южной Каролины, Бостонского университета, Университета Хартфорда.

В 2002 году правительство Ямайки представила Эдварда Сиагу к Ордену Нации. Он награждён также орденами Мексики, Венесуэлы, Западной Германии, Южной Кореи, Медалью дружбы американского Фонда Свободы.

С 1981 года Эдвард Сиага — член Тайного совета Великобритании по назначению Елизаветы II.

Личная жизнь. Семья и увлечения

Эдвард Сиага женат второй раз. Его первой женой на протяжении 30 лет была Мэри Элизабет Константин, она же Митси Сиага — Мисс Ямайка 1965 года. В этом браке Эдвард Сиага имел двух сыновей и дочь.

В 1995 Сиага развёлся с Митси и на следующий год женился на Карле Вендрайс, дочери известной бизнесвумен Верны Вендрайс, тесно связанной с ЛПЯ. В 2002 году у них родилась дочь. Карла Сиага — видный социолог и общественный деятель, основатель организаций помощи малому бизнесу и жертвам криминального насилия.

Эдвард Сиага активно участвует в культурных проектах и мероприятиях, особенно фестивалях ямайской народной музыки. Другое его увлечение — садоводство. Известен также как спортсмен: играл в футбол, крикет, хоккей на траве, занимался спортивной стрельбой, теннисом и дайвингом. Состоял в нескольких охотничьих клубах. Возглавляет футбольную ассоциацию Ямайки.

Специально разъясняет произношение своей фамилии: именно СиАга (pronounced see-ah-gah), а не Сига.

Отрывок, характеризующий Сиага, Эдвард

Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.