Сибирцев, Николай Михайлович

Николай Михайлович Сибирцев
Научная сфера:	геология, почвоведение.
Место работы:	Новоалександрийский институт сельского хозяйства и лесоводства
Альма-матер:	Санкт-Петербургский университет
Научный руководитель:	А. А. Иностранцев, В. В. Докучаев
Известен как:	Автор первого в мире учебника по почвоведению
Подпись:

Николай Михайлович Сибирцев (1 [13] февраля 1860, Архангельск — 20 июля [2] августа 1900, Уфимская губ.) — русский геолог и почвовед, один из учеников В. В. Докучаева. Сыграл важную роль в становлении почвоведения, географии почв. С 1892 заведовал первой кафедрой почвоведения в Новоалександрийском институте сельского хозяйства и лесоводства, автор первого учебника по почвоведению, переиздававшегося 4 раза.

Биография

Сибирцев родился в Архангельске, помор по происхождению.

Обучение

В 1878 году окончил в Архангельске духовную семинарию.

В 1878—1882 годах обучался на Естественном отделении Физико-математическом факультете Санкт-Петербургского университета. Его научными руководителями его были А. А. Иностранцев и В. В. Докучаев.

По окончании Университета был оставлен для подготовки к профессорскому званию.

В 1882—1886 принимал участие в Нижегородской экспедиции под руководством В. В. Докучаева.

Научная деятельность

В 1885—1892 Н. М. Сибирцев заведовал созданным им естественноисторическим музеем в Нижнем Новгороде, исследовал почвы Нижегородской, Владимирской, Рязанской и Костромской губерний. В 1892 он участвовал в «Особой экспедиции Лесного департамента по испытанию и учёту различных способов и приёмов лесного и водного хозяйства в степях России», которой руководил Докучаев.

В 1887—1890 был сотрудником Геологического комитета.

В 1895 выходит в свет работа Н. М. Сибирцева «Об основаниях генетической классификации почв», где он подробно разбирает и даёт детальную характеристику классификации почв Докучаева (1886), а также рассматривает идеи Е. Гильгарда и Р. В. Ризоположенского. При этом климатические подходы к генезису почв Е. Гильгарда по мнению Н. М. Сибирцева невыгодно отличаются от пятифакторной модели В. В. Докучаева.

Большое значение имели работы Н. М. Сибирцева по методологии научных работ в области почвоведения — «Программа исследования почв» (1896).

Разрабатывая классификацию почв, Н. М. Сибирцев разделяет их на три отдела (зональных, интразональных и неполных), а в 1897 даёт ей вид таблицы и впервые выделяет подтипы почв (например, для чернозёмов подтипами были тучные, обыкновенные и тёмно-шоколадные). Эта классификация была приведена в статье «Почвы» Энциклопедического словаря Брокгауза и Евфрона и в дальнейшем легла в основу современных классификаций.

В 1898 Н. М. Сибирцев издал «Схематическую почвенную карту Европейской России» с масштабом 240 вёрст в 1 дюйме, которая стала первой картой, составленной с позиций генетического почвоведения. В 1901, уже после смерти Сибирцева, вышла в свет новая редакция карты В. В. Докучаева с его участием.

Преподавательская деятельность

В 1892 году Докучаев становится директором Новоалександрийского института сельского хозяйства и лесоводства, а в 1894 он организует в его составе первую в России кафедру почвоведения, на должность заведующего которой он приглашает Профессора Н. М. Сибирцева.

Из стен Новой Александрии в годы работы там Сибирцева вышли такие почвоведы как Н. А. Димо, И. А. Шульга, А. М. Панков, Г. М. Тумин, А. И. Набоких, Н. И. Прохоров, Д. П. Гедеванишвили, Т. П. Гордеев.

В 1899 году большим событием в истории почвоведения стало издание Н. М. Сибирцевым курса лекций, который стал первым университетским учебником по научному почвоведению.

Николай Михайлович Сибирцев скончался 20 июля [2] августа 1900 в Уфимской губернии, где он лечился кумысом от чахотки.

Семья

• Отец Сибирцев, Михаил Иванович (1822-1912) — Преподаватель естествознания в семинарии
• Брат Сибирцев, Иустин Михайлович (1853-1932) — Историк, археограф, палеограф
• Брат Сибирцев, Евгений Михайлович (1873-1901) — почвовед

Членство в организациях

• 1883 — Санкт-Петербургское общество естествоиспытателей.
• 1888 — Санкт-Петербургское минералогическое общество
• 1891 — Геологический комитет

Память

• Сибирцевские чтения по вопросам почвоведения в г. Архангельск

См. также

• Докучаевская школа почвоведения

Библиография

• Сибирцев Н. М. Об основаниях генетической классификации почв. – Варшава : Тип. К. Ковалевского, 1895. – 23 с.
• Сибирцев Н. М. Классификация почв в применении к России // Ежегодник по геологии и менералогии России / под ред. Н. Криштафовича. 1897. Т. 2, вып. 5. С. 73–78.
• Сибирцев Н. М. Чернозем в разных странах // Сб. публ. лекций, чит. в Ново-Александр. ин-те сел. хоз-ва и лесоводства. Варшава,1898. Вып. 2. С. 29–48.
• Sibirtzev N. M. Étude des sols de la Russie // Compte rendu: Congrès géologique international, 7-me session, Russie, 1897. St. Pétersbourg: M. Stassuléwitsch, 1899. P. 73-125: carte : 2 pl.
• Сибирцев Н. М. Почвоведение: Лекции, читанные студентам Ново-Александрийского Института: Ч. 1-3: Ч. 1: Варшава: Тип. Ф. Чернака, 1899. 146 с.; Ч 2 и 3: СПб.: изд. А. Скворцов, 1899. VII, 360 с.; 2 изд. дополненное. Почвоведение: Лекции, читанные в Институте сел. хоз-ва и лесоводства в Ново-Александрии. Вып. 1-3: СПб.: Тип. И.Н. Скороходова: Вып. 1: Почвообразование (наносы и выветривание). 1900. [2], 136 с.; Вып. 2: Учение о почве как о массе; Почва как геофизическое образование. 1901. XII, 196 с. ; Вып. 3: Описательное почвоведение; География и картография почв; Бонитировка почв. 1901. 212 с.; 3-е изд. СПб: тип. М.П. Фроловой, 1909. XVI, 504 с.; 4-е изд. СПб: тип. М.П. Фроловой, 1914. XVI, 504 с.
• Сибирцев Н. М. Избранные сочинения: Т.1-2 / под ред. и с предисл. С. С. Соболева. М.: Сельхозгиз. Т. 1: Почвоведение. – 1951. – 472 с.; Т. 2: Почвоведение и борьба с засухой: (отд. работы). 1953. 584 с.

Литература

• Агафонов В. К. Н. М. Сибирцев [Некролог] // Мир Божий. 1900. № 9. Отд. 2. С. 32-34..
• Агафонов В. К., Баранов П. Ф., Глинка К. Д. и др. Н. М. Сибирцев: Его жизнь и деятельность. СПб., 1901. 40 с.; [Рец.] Мир Божий. 1901. № 11. С. 101-102.
• Бараков П. Ф., Глинка К. Д., Богословский Н. А., Фортунатов А. Ф., Мацеевич К. А., Ферхмин А. Р., Отоцкий П.В. Н. М. Сибирцев, его жизнь и деятельность // Почвоведение. 1901. № 4. С. 1–40.
• Вернадский В. И. [ru.wikisource.org/wiki/%D0%9F%D0%B0%D0%BC%D1%8F%D1%82%D0%B8_%D0%9D._%D0%9C._%D0%A1%D0%B8%D0%B1%D0%B8%D1%80%D1%86%D0%B5%D0%B2%D0%B0 Памяти Н. М. Сибирцева] // Bulletin Soc. Imp. natur. Moscou. Прил. проток. 1900. Т. 14. N 5/6. P. 45-50.
• Щусев С.В. Н. М. Сибирцев и его научная деятельность // Зап. [Одесского] О-ва естествоиспытателей. 1901. Т. 24, вып. 1. С. 41–55.
• Крупеников И. А. Николай Михайлович Сибирцев, 1860–1900. – М. : Наука, 1979. – 111 с.
• Крупеников И. А. История почвоведения: (От времени его зарождения до наших дней). — М.: Наука, 1981. — 336 с. — 4 000 экз. (в пер.)
• Молявко Г. И., Франчук В. П., Куличенко В. Г. Геологи. Географы: Биографический справочник / Отв. ред.: И. А. Федосеев, Е. Ф. Шнюков; Рецензенты: Р. А. Заездный, Е. К. Лазаренко. — Киев: Наукова думка, 1985. — С. 245. — 352 с. — 20 000 экз. (в пер.)

Ссылки

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003924202#?page=297 Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона]
• Сибирцев Николай Михайлович — статья из Большой советской энциклопедии.
• [paleostratmuseum.ru/Sibirtzev.html Биография]

Отрывок, характеризующий Сибирцев, Николай Михайлович

– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.