Сивард

Сивард (англ. Siward; умер в 1055) — англо-датский аристократ, эрл Нортумбрии, активный участник англо-шотландских отношений в середине XI века.

Биография

Сивард, вероятно, был классическим викингом датского происхождения. Его отцом был ярл Бьорн Берссон из окружения Свена Вилобородого. По всей видимости он прибыл в Англию в составе скандинавской армии Кнуда Великого и участвовал в завоевании англосаксонского королевства. В 1031 году Сивард получил титул эрла Нортумбрии, став, таким образом, одним из самых влиятельных людей англо-датской монархии Кнуда. Сивард был одним из последних представителей датской военной знати, получивших титул эрла в Англии.

Нортумбрия была пограничной провинцией с сильной и многонациональной военной знатью и задачами Сиварда были укрепление безопасности границ с Шотландией и обеспечение порядка на севере Англии. Брак Сиварда с Эльфледой, внучкой Ухтреда, элдормена Нортумбрии, и представительницей старинного нортумбрийского рода, обеспечил поддержку Сиварду местной англосаксонской аристократии.

Именно в правление Сиварда в Нортумбрии на англо-шотландской границе после десятилетий непрерывных конфликтов установилось спокойствие. Сивард не выдвигал претензий на Лотиан, перешедший в конце X века под власть шотландцев, однако смог восстановить контроль английского королевства над Камберлендом, населённым бриттами. Благодаря своему браку Сивард оказался в родстве с шотландским королевским домом, а когда в 1040 году наследник престола Шотландии Малькольм Канмор был изгнан из страны узурпатором Макбетом, он нашёл убежище при дворе Сиварда.

После смерти Кнуда Великого в 1035 году центральная власть в Англии несколько ослабела, в результате чего Сивард стал фактически полунезависимым правителем Северной Англии. Тем не менее, он активно участвовал во внутриполитической жизни англо-датской монархии, участвую в военных кампаниях Хардекнуда и Эдуарда Исповедника, заслужив репутацию выдающегося полководца. В политической борьбе 1050-х годов между эрлом Годвином и королём Эдуардом Сивард поддержал короля, предоставив свои отряды для его защиты, однако когда в 1052 году Годвин высадился в Англии, Сивард отказался участвовать в гражданской войне, что привело к поражению Эдуарда и реставрации семьи Годвина.

В 1054 году Сивард возглавил английскую армию, вторгшуюся в Шотландию с целью реставрации короля Малькольма III. Ему удалось разбить войска короля Макбета и захватить крепость Дунсинан. Однако англосаксы также понесли тяжёлые потери, в том числе был убит старший сын Сиварда Осберн. Макбету удалось сохранить власть на севере Шотландии, где он продержался до 1057 года.

Эрл Сивард скончался в начале 1055 года и был похоронен в церкви Святого Олафа в Йорке. В год смерти отца его младший сын Вальтеоф ещё не достиг совершеннолетия, что позволило правящей в Англии партии Годвина добиться назначения эрлом Нортумбрии Тостига Годвинсона.

В английскую фольклорную традицию Сивард вошёл как великан и человек небывалой силы. По легенде дед Сиварда был медведем, а он сам драконом. В пьесе Уильяма Шекспира «Макбет» в числе действующих лиц присутствуют Сивард и его сын Осберн (Молодой Сивард). Именно Макдуф в пьесе сверг Макбета, «когда Бирнамский лес пошёл войной на Дунсинан», однако в реальности король Макбет правил ещё три года после похода Сиварда в Шотландию.

Литература

• Англосаксонская хроника
• Stenton, F. Anglo-Saxon England. Oxford, 1973

Предшественник  Эрик Хлатир

эрл Нортумбрии  1041—1055

Преемник Тостиг

Отрывок, характеризующий Сивард

Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.