Книги Сивилл
Поделись знанием:
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.
От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…
Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.
Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
(перенаправлено с «Сивиллины книги»)
Книги Сивилл — название нескольких античных стихотворных сборников, написанных гексаметром на древнегреческом языке, которые, как считалось, содержали произнесённые сивиллами пророчества. Дошедший до наших дней сборник содержит около 4000 стихов, составляющих 14 песен и написанных во II веке до н. э. — IV веке н. э.
Содержание
Первые «Книги Сивилл»
Появление книг в Риме легенда, изложенная Варроном, связывает со временем Тарквиния Гордого[1]. Тит Ливий эту легенду не приводит.
По этому рассказу, предсказания составляли первоначально девять книг. По сообщению Дионисия Галикарнасского[2], некая старуха, явившись в Рим, предложила царю Тарквинию Гордому купить у неё эти книги за огромную цену (по Варрону, за 300 золотых филиппов[3]; здесь примечательно то, что монеты филиппы названы в честь царя, жившего на два столетия позднее Тарквиния).
Когда царь отказался, старуха сожгла три из них. Затем она предложила ему купить оставшиеся шесть за ту же цену и, вновь получив отказ (царь посчитал её безумной), сожгла ещё три книги. Тогда царь по совету авгуров купил уцелевшие книги за первоначальную цену и назначил двух мужей (дуумвиров), поручив им охрану книг. Дион Кассий наряду с изложенным (три из девяти книг сохранились) приводит вариант, по которому книг первоначально было три, из них две сгорели.
Книги хранились в каменном ящике под сводом храма Юпитера Капитолийского и были тайными[4]. Для обращения к ним требовалось специальное постановление сената.
Дионисий рассказывает, что дуумвир Марк Атилий был наказан за неблагочестие при разборе книг[5]: Тарквиний приказал зашить Атилия в мешок из бычьей шкуры и бросить в море (согласно Валерию Максиму, Атилий был наказан за то, что дал переписать эту книгу некоему Петронию Сабину[6]; Дион Кассий также упоминает подкуп и способ казни, позднее применявшийся к отцеубийцам[7]).
Античные историки упоминают ряд случаев обращения к ним:
- Согласно Плутарху, в 504 году до н. э. консул Валерий Публикола обратился к книгам потому, что были часты выкидыши у беременных. Было решено умилостивить Плутона[8].
- В 496 году до н. э. из-за неурожая консул поручил изучить Сивиллины книги. По результатам было решено построить храм Церере, Либеру и Либере[9], который был освящен в 493 году до н. э.
- В 461 году до н. э., когда произошли землетрясения и появилась говорящая корова, а с неба стали падать куски мяса, которые поедали птицы, решено было поручить дуумвирам по священным делам обратиться к Сивиллиным книгам, из которых узнали, что «угроза исходит от собравшихся вместе чужеземцев, которые могут напасть на Город и погубить его; было дано также предостережение не затевать смут»[10]. Народные трибуны восприняли это истолкование как препятствование избранию законодателей. Как исполнение предсказания был воспринят заговор Гердония в 460 году[11].
- В 433 году до н. э. Рим поразила чума, и дуумвиры толковали Сивиллины книги. В тот год было обещано посвятить храм Аполлону[12], который был построен к 431 году до н. э.
- Летом 399 года до н. э. Рим опять поразила чума. Дуумвиры по поручению сената, обратившись к книгам, решили устроить пир для богов (лектистерний), в результате в течение 7 или 8 дней угощали 6 богов, включая Аполлона, Латону и Диану[13].
- После взятия Рима галлами в 390 году до н. э. дуумвиры по указанию диктатора Камилла обращались к книгам, чтобы узнать о порядке восстановления и очищения храмов[14].
- В 348 году до н. э. по случаю морового поветрия вновь решено было устроить лектистерний. К этому времени книгами ведали децемвиры по делам священнодействий (то есть комиссия из 10 человек)[15], в которую могли входить и плебеи[16].
- В 344 году до н. э., когда пошёл дождь из камней, сенат, обратившись к книгам, решил назначить диктатора специально для проведения молебствий по этому поводу[17].
- В 299 году до н. э. к книгам обращались из-за чумы, появления провалов в земле и ударов молний, поразивших многих солдат в войске[18].
- В 292 году до н. э. вновь Рим поразила чума, и в книгах было обнаружено указание, что из Эпидавра нужно привезти в Рим Эскулапа, но этого в тот год не было сделано[19], и чума длилась три года, пока из Эпидавра в Рим не была доставлена змея, которая переползла на остров, где был храм Эскулапа[20]. Прибытие Эскулапа не прекратило чуму, и тогда в Сивиллиных книгах нашли указание, что некоторые люди захватили в своё владение священные здания[21].
- Вероятно, в 266 году до н. э. на Рим обрушилась страшная чума, длившаяся более двух лет, обратились к книгам[22].
- Зимой 218/17 года до н. э., когда Ганнибал одержал первые победы в Италии, был отмечен ряд знамений, для толкования которых децемвиры обратились к книгам, и были проведены лектистернии и жертвоприношения животных[23]. Вскоре к книгам обратились вновь[24], и ещё раз — после поражения римлян при Тразименском озере, когда децемвиры сообщили, что обеты Марсу не исполнены, и пообещали «священную весну», построить храмы Венере и Уму и провести лектистернии и игры[25].
- В начале 216 года до н. э. к книгам обратились вновь, после чего совершили умилостивительные жертвоприношения[26]. Но это не помогло. Наконец, после поражения при Каннах по указаниям Книг были принесены человеческие жертвы: четырёх рабов закопали на Бычьем рынке[27]. Позднейшие авторы упоминают, что само поражение при Каннах было предсказано Сивиллой[28].
- В 212 году до н. э. по указанию Книг были учреждены Аполлоновы игры для победы над Ганнибалом, а также принесены жертвы Аполлону и Латоне[29].
- В 205 году до н. э. к Сивиллиным книгам обратились из-за каменного дождя, но обнаружили в них предсказание, что чужеземец будет изгнан из Италии, если привезти из Пессинунта Идейскую Матерь[30]. В 204 году до н. э. священный камень был привезён в Рим и помещен в храме Победы, учреждены Мегалесийские игры[31].
- В 200 году до н. э. обращение к книгам было вызвано появлением чудовищных животных вроде поросёнка с человечьей головой, а также двуполых младенцев, которых утопили в море. Децемвиры решили умилостивить Юнону, чтобы хор дев исполнил ей гимн[32].
- В 193 году до н. э. к книгам обратились из-за частых землетрясений и решили устроить трехдневные молебствия[33].
- В конце того же 193 года из-за половодья, каменных дождей и появления роя ос на форуме в Капуе по указанию Книг назначено 9-дневное молебствие[34].
- В 191 году до н. э. из-за знамений решено было устроить 9-дневные молебствия, а также учредить пост в честь Цереры и соблюдать его раз в 5 лет[35].
- В начале 190 года до н. э. решено было повторить Латинские празднества и принести в жертву молодых животных[36].
- В 181 году до н. э. на Италию обрушился сильный мор. Были назначены однодневные молебствия перед ложами богов в Риме и трехдневные в Италии[37].
- В 180 году до н. э., когда умер консул Пизон и ряд других лиц, децемвиры объявили двухдневное молебствие о здравии народа, в котором должны были участвовать все граждане старше 12 лет[38].
- В 179 году до н. э. к книгам обращались из-за суровой зимы, бурь и молний. Решено назначить однодневное молебствие[39].
- В 174 году до н. э. из-за морового поветрия обратились к книгам, назначено однодневное молебствие[40].
- В 173 году до н. э. к книгам обратились из-за знамений и ожидания войны с Персеем Македонским[41].
- В 172 году до н. э., когда готовились к войне, и молния расколола ростральную колонну на Капитолии, децемвиры объявили о необходимости провести очищение города и устроить игры Юпитеру[42].
- В 169 году до н. э. децемвиры после знамений указали, каким богам нужно принести в жертву 40 животных[43].
- В 167 году до н. э. децемвиры принесли в жертву на форуме 50 коз и произвели очистительные обряды, когда узнали, что очаг одного из граждан несколько дней сочился кровью[44].
- В 149 году до н. э. в Таренте справлены игры в честь Отца Дита[45].
- В 133 году до н. э. после убийства Тиберия Гракха в Сивиллиных книгах нашли повеление умилостивить «древнейшую Цереру», и децемвиры отправились в Энну на Сицилии, где был центр культа Деметры[46].
- В 125 году до н. э. в Риме родился андрогин, и сенат обратился к книгам, в которых были найдены указания на жертвоприношения[47].
- В 87 году до н. э., во время гражданской войны между Марием и Цинной сенат распорядился огласить некоторые предсказания[48].
Из-за утраты книг Тита Ливия сведения об обращении к Сивиллиным книгам во второй половине II века до н. э. обрывочны.
Вторые «Книги Сивилл»
6 июля 83 года во время пожара Капитолия сгорели и книги.
Чтобы их восстановить, было разыскано множество текстов на Самосе, в Илионе, Эритрах, Сицилии, италийских колониях и в Африке, и жрецам было поручено определить, какие из них подлинные[49]. В 76 году до н. э. в Эритрею отправлены послы Публий Габиний, Марк Октацилий и Луций Валерий, которые собрали около 1000 строк[50]; после текст был утвержден коллегией из 15 человек (квиндецемвиры).
В последние десятилетия Республики содержание Сивиллиных книг стало предметом политической борьбы. Цицерон, говоря о них, полагает, что «в них больше искусства и усердия, чем вдохновения и возбуждения», а также указывает на наличие в них акростихов[51] (об акростихах говорит и Дионисий).
- В 63 году в Риме обсуждали сведения, что по книгам Сивиллы царскую власть в Риме предсказали трем Корнелиям: двое из них — Сулла и Цинна, третьим же хотел быть Публий Корнелий Лентул Сура[52].
- В 57 году египетский царь Птолемей, изгнанный александрийцами, добивался в Риме своего возвращения. Решено было обратиться к Сивиллиным книгам, и коллегия, найдя там стих, постановила, что они не рекомендуют посылать войско в Египет. Тогда трибун Гай Катон обнародовал это решение, несмотря на запрет оглашать его[53]. Вопреки этому проконсул Сирии Габиний, получив взятку от Птолемея, вторгся в Египет и восстановил царя на престоле. Позже Габиний был привлечен к суду, ибо наводнение 54 года посчитали карой небес[54]. Цицерон обвинял Габиния, но тот был оправдан благодаря поддержке Помпея и Цезаря[55]
- В 49 году, когда началась гражданская война, получили распространение некоторые оракулы, приписывавшиеся Сивилле[56].
- В начале 44 года до н. э. по Риму распространился слух, что в книгах найдено предсказание, что парфян может победить только царь, и один из квиндецемвиров (толкователей книг) Луций Котта собирается доложить об этом сенату на заседании в мартовские иды, с тем чтобы Цезарь получил титул царя вне Рима[57].
- В 38 году из-за неблагоприятных предзнаменований в Сивиллиных книгах нашли указание произвести ритуал омовения Матери богов в море, что и было исполнено[58].
В 18 году до н. э. по распоряжению Августа их текст был пересмотрен и переписан собственноручно квиндецемвирами[59]. Август, став в 12 году великим понтификом, приказал сжечь пророческие книги, сохранив лишь книги Сивилл, которые были помещены в двух позолоченных ларцах под храмом Аполлона Палатинского[60] и запретил хранить частным лицам предсказания[61].
- В 15 году н. э., когда в Риме произошло наводнение, сенатор Азиний Галл предложил обратиться к Сивиллиным книгам, но император Тиберий воспротивился[62], объясняя наводнение естественными причинами, и назначил комиссию из пяти сенаторов для наблюдений за рекой[63].
- В 19 году Тиберий объявил подложными некоторые стихи и приказал провести расследование подлинности[64].
- В 32 году сенат обсуждал вопрос о приобщении к книгам ещё одного сборника по предложению квиндецемвира Каниния Галла, а Тиберий указал, что под именем Сивиллы распространяется «вздор»[61].
- В 64 году, после большого пожара Рима, после обращения к Сивиллиным книгам решено было совершить молебствия Вулкану, Церере и Прозерпине, а матроны должны были принести жертвы Юноне[65]. Помимо стихов, которые были популярны в 19 году, в тот год народ повторял также строчку, якобы сочиненную Сивиллой и предсказывавшую правление «матереубийцы», то есть Нерона[66].
- В 242 году произошли страшные землетрясения по всей империи, вызвавшие гибель городов. После исполнения указаний Сивиллиных книг они прекратились[67].
- В 262 году произошли сильные землетрясения, ряд городов были затоплены морем. По указанию Сивиллиных книг совершили жертвоприношение Юпитеру Спасителю[68].
- В 270 году в Сивиллиных книгах нашли указание, что для победы нужно принести в жертву первейшего в сенаторском сословии. Тогда своей жизнью решил пожертвовать император Клавдий (он умер от чумы)[69].
- В 271 году римляне потерпели поражение при Плацентии от маркоманнов. Аврелиан решил обратиться к Сивиллиным книгам, состоялось заседание сената. В сборнике «Историографы Августов» даже приводится сенатское постановление, вероятно, вымышленное[70]. После этого маркоманны были разбиты.
- В 312 году Максенций обращался к Сивиллиным книгам перед битвой на Мульвиевом мосту[71].
- В 363 году, когда Юлиан готовился к войне с персами, он получил ответ, что согласно сивиллиным книгам император не должен переступать границ державы в этом году[72]. 19 марта того же года сгорел храм Аполлона Палатинского, но Сивиллины книги были спасены[73].
Кроме того, утверждали, что Адриан узнал о своей будущей власти из сивиллиных книг[74]. В сивиллиных книгах также находили предсказание об императоре Пробе[75].
В 405 году Стилихон приказывает сжечь книги, что и было исполнено; их судьбу оплакал поэт Рутилий Намациан[76].
Фрагменты
Цитаты из книг появляются лишь в сочинениях II века н. э. и вызывают сомнение в подлинности. Флегонт из Тралл приводит 70 строк из текста оракула, содержащего акростих, который был оглашен в 125 году до н. э. Возможно, этот текст подлинный[77].
Аппиан и Павсаний приводят 5 строк из книг Сивиллы, которые якобы побудили римлян на войну с Филиппом V[78]. Павсаний говорит, что землетрясение на Родосе было предсказано сивиллой[79], а также приводит строки, предположительно указывающие на поражение афинян при Эгоспотамах[80], и стихи, в которых Герофила говорит о себе[81]. Плутарх цитирует строчку, которую относят к Афинам[82], а также прозой излагает строки о том, что станет с сивиллой после её смерти[83], и предполагает, что она предсказала извержение Везувия в 79 году[84]. Несколько строк содержит также сочинение Диона Кассия.
Два больших отрывка, содержащих учение о единобожии, приводит Феофил Антиохийский[85]. Шесть небольших отрывков цитирует Климент Александрийский[86]. Цитаты о царствовании Сатурна из книги III дошедшего до нас сборника приводят Афинагор и Тертуллиан[87]. Также множество отрывков есть у Лактанция[88].
Третьи «Книги Сивилл»
Сборник, дошедший до нас, составлен, как считается, в эпоху Юстиниана. Автор прозаического пролога к нему ссылается на Лактанция. Текст книг (песен) I—VIII сохранился лишь в поздних рукописях и был известен с эпохи Возрождения (впервые опубликован в 1545 году), а песни XI—XIV были найдены А. Маи в 1817—1829 годах и опубликованы в 1841—1853 годах.
- Книга I (400 строк). Относится к наиболее поздним и содержит изложение истории мира до Всемирного потопа на основе Ветхого завета, но с учётом греческой традиции.
- Книга II (347 строк). Содержит нравоучения и включает обработку стихов Псевдо-Фокилида.
- Книга III (829 строк). Стихи 1-96 продолжают книгу II, а стихи 97-829 считаются самыми ранними в сборнике и представляют образец эллинско-иудейского синкретизма, излагают всемирную историю и содержат некоторые параллели с «Книгой Даниила».
- Книга IV (192 строки). Говорится о смене царств (ассирийцы, мидийцы, персы, македонцы) и приводятся сведения о судьбе городов и стран.
- Книга V (531 строка). Включает перечень римских императоров от Юлия Цезаря до Луция Вера, а также историю Египта.
- Книга VI (28 строк). Содержит короткий гимн Христу.
- Книга VII (162 строки). Пророчества о судьбах городов и областей.
- Книга VIII (500 строк). Текст, написанный христианином, с акростихом «Иисус Христос Сын Божий Спаситель Крест». Эти строки цитирует также Августин в латинском переводе[89].
- Книги IX и X не сохранились.
- Книга XI (324 строки). Излагает всемирную историю от вавилонского столпотворения до Августа.
- Книга XII (299 строк). Перечень римских императоров от Августа до Александра Севера.
- Книга XIII (173 строки). Римские императоры III века, от Гордиана I до Галлиена.
- Книга XIV (361 строка). Продолжается рассказ о римской истории, с трудом поддающийся истолкованию. По мнению Эвальда, текст может быть связан с историческими фактами и создан не ранее VII века. По мнению Геффкена, это просто фантазия автора.
Средневековые упоминания
Прокопий Кесарийский рассказывает, что некоторые патриции во время осады готами Рима говорили о предсказании Сивиллы, но сам считает, что смысла предсказаний до их исполнения понять невозможно[90].
Продолжатель Феофана, описывая царствование императора Льва V Армянина (813—820 годы), сообщает, что он боялся одного предсказания, грозившего ему смертью:
|
Издания и литература
- The Sibyllin Oracles. / Trans. by Terry. New York, 1899.
Русский перевод:
- Книги Сивилл. (Собрание песен-пророчеств, написанных неизвестными авторами II в. до н. э.-IV в. н. э.) / Пер. с древнегреч. и комм. М. Г. и В. Е. Витковских. (Серия «История духовной культуры»). М., Энигма. 1996. 288 стр. 5000 экз. ISBN 5-7808-0004-9
Напишите отзыв о статье "Книги Сивилл"
Примечания
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности IV 62, 1-3; Аппиан. Римская история I, фр.9; Авл Геллий. Аттические ночи I 19, 2; Лактанций. Божественные установления I 6, 10-11; Сервий. Комментарий к «Энеиде» VI 72; Зонара VII 11 (из II книги Диона Кассия)
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности IV 62, 2; Авл Геллий. Аттические ночи I 19, 2.
- ↑ Лактанций. Божественные установления I 6, 10, из Варрона; Сервий. Комментарий к «Энеиде» VI 72
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности IV 62, 5
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности IV 62, 4
- ↑ Валерий Максим I 1, 13
- ↑ Зонара VII 11 (из II книги Диона Кассия)
- ↑ Плутарх. Попликола 21
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности VI 17, 2-3
- ↑ Тит Ливий. История Рима III 10, 6-7 (цитата); Дионисий Галикарнасский. Римские древности X 2, 3-5.
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности X 9, 1.
- ↑ Тит Ливий. История Рима IV 25, 3
- ↑ Тит Ливий. История Рима V 13, 5; 14, 4; Дионисий Галикарнасский. Римские древности XII 9, 1-2
- ↑ Тит Ливий. История Рима V 50, 2
- ↑ Тит Ливий. История Рима VII 27, 1
- ↑ Тит Ливий. История Рима X 8, 2
- ↑ Тит Ливий. История Рима VII 28, 7
- ↑ Тит Ливий. История Рима X 31, 8
- ↑ Тит Ливий. История Рима X 47, 6-7, ср. Арнобий. Против язычников VII 47
- ↑ Валерий Максим I 8, 2; ср. Овидий. Метаморфозы XV 622—744 (где упомянут оракул в Дельфах)
- ↑ Августин. О граде Божием III 17
- ↑ Орозий. История против язычников IV 5, 6-8
- ↑ Тит Ливий. История Рима XXI 62, 6-11
- ↑ Тит Ливий. История Рима XXII 1, 16-19
- ↑ Тит Ливий. История Рима XXII 9, 8-10; 10, 1-10
- ↑ Тит Ливий. История Рима XXII 36, 6
- ↑ Тит Ливий. История Рима XXII 57, 4.6
- ↑ Зонара IX 1 (из XV книги «Римской истории» Диона Кассия)
- ↑ Тит Ливий. История Рима XXV 11, 5; ср. Дион Кассий. Римская история XLVII 18, 6 (о перенесении игр Аполлона)
- ↑ Тит Ливий. История Рима XXIX 10, 5-8
- ↑ Тит Ливий. История Рима 11, 7-8; 14, 5-14; Аппиан. Римская история VII 56; Арнобий. Против язычников VII 49-50; Аврелий Виктор. О знаменитых людях 46
- ↑ Тит Ливий. История Рима XXXI 12, 9
- ↑ Тит Ливий. История Рима XXXIV 55, 3
- ↑ Тит Ливий. История Рима XXXV 9, 5
- ↑ Тит Ливий. История Рима XXXVI 37, 4
- ↑ Тит Ливий. История Рима XXXVII 3, 5
- ↑ Тит Ливий. История Рима XL 19, 4
- ↑ Тит Ливий. История Рима XL 37, 2
- ↑ Тит Ливий. История Рима XL 45, 5
- ↑ Тит Ливий. История Рима XLI 21, 10
- ↑ Тит Ливий. История Рима XLII 2, 6.
- ↑ Тит Ливий. История Рима XLII 20, 2
- ↑ Тит Ливий. История Рима XLIII 13, 7
- ↑ Тит Ливий. История Рима XLV 16, 6
- ↑ Тит Ливий. История Рима, эпитома кн. XLIX; ср. Августин. О граде Божием III 18
- ↑ Цицерон. Против Верреса. Вторая сессия IV 108; Валерий Максим I 1, 1
- ↑ Флегонт из Тралл. Удивительные истории, фр.10
- ↑ Граний Лициниан XXXV 15
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности IV 62, 6; Тацит. Анналы VI 12
- ↑ Лактанций. Божественные установления I 6, 14, со ссылкой на Фенестеллу и Варрона
- ↑ Цицерон. О дивинации II 111—112
- ↑ Цицерон. Против Катилины III 9; IV 12; Саллюстий. О заговоре Катилины 47, 2; Плутарх. Цицерон 17; Флор. Римские войны IV 1, 8
- ↑ Дион Кассий. Римская история XXXIX 15, 2-3; Цицерон. Письмо Лентулу Спинтеру, июль 56 года (Письма близким I 7, 4 = письмо № 116); Аппиан. Римская история XI 51; XIV 24
- ↑ Дион Кассий. Римская история XXXIX 55
- ↑ Дион Кассий. Римская история XXXIX 59, 3; 61, 3; 62, 1-3
- ↑ Дион Кассий. Римская история XLI 14, 4
- ↑ Цицерон. О дивинации II 110; Светоний. Божественный Юлий 79, 3; Плутарх. Цезарь 60; Аппиан. Римские войны XIV (Гражданские войны II) 110; Дион Кассий. Римская история XLIV 15, 3
- ↑ Дион Кассий. Римская история XLVIII 43, 5
- ↑ Дион Кассий. Римская история LIV 17, 2
- ↑ Светоний. Август 31, 1
- ↑ 1 2 Тацит. Анналы VI 12
- ↑ Тацит. Анналы I 72
- ↑ Дион Кассий. Римская история LVII 14, 7
- ↑ Дион Кассий. Римская история LVII 18, 4-5
- ↑ Тацит. Анналы XV 44
- ↑ Дион Кассий. Римская история LXII 18, 4
- ↑ Юлий Капитолин (Историографы Августов). Трое Гордианов 26, 2, со ссылкой на историка Корда
- ↑ Требеллий Поллион (Историографы Августов). Двое Галлиенов 5, 5
- ↑ Аврелий Виктор. О цезарях 34, 3; Извлечения о жизни и нравах римских императоров 34, 3
- ↑ Флавий Вописк (Историографы Августов). Аврелиан 18, 5 — 20, 8
- ↑ Зосим. Новая история II 15; Лактанций. О смертях преследователей 44
- ↑ Аммиан Марцеллин. Римская история XXIII 1, 7, ср. XXX 4, 11
- ↑ Аммиан Марцеллин. Римская история XXIII 3, 3
- ↑ Элий Спартиан (Историографы Августов). Адриан 2, 8
- ↑ Флавий Вописк (Историографы Августов). Тацит 16, 6
- ↑ Рутилий Намациан. Возвращение на родину II 52-60
- ↑ Статья В. Н. Илюшечкина и комментарий к переводу Флегонта (Вестник древней истории. 2001. № 3); Doria L. B. P. Oracoli Sibillini tra Rituali e Propaganda: Studi su Plegonte di Tralles. Napoli, 1983.
- ↑ Аппиан. Римская история IX 2; Павсаний. Описание Эллады VII 8, 8
- ↑ Павсаний. Описание Эллады II 7, 1
- ↑ Павсаний. Описание Эллады X 9, 11
- ↑ Павсаний. Описание Эллады X 12, 3
- ↑ Плутарх. Тесей 24
- ↑ Плутарх. О том, что пифия более не прорицает стихами 9
- ↑ Там же
- ↑ Феофил. К Автолику II 3, 31, 36, см. Книги Сивилл. М., 1996. С.153-156
- ↑ Климент Александрийский. Увещевание к язычникам 27, 4; 50, 1-3; 62, 1; 77, 2
- ↑ Афинагор. Прошение о христианах 30; Тертуллиан. К язычникам II 12
- ↑ Лактанций. Божественные установления I 6, 15-16; 8, 3; 11, 47; 15, 15; II 11, 18; VII 19, 2.9; 24, 1.2.6 и др.; см. Книги Сивилл. М., 1996. С.156-157
- ↑ Августин. О граде Божием XVIII 23
- ↑ Прокопий. Готская война I 24
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/rus5/TheophCont/frametext1.htm Продолжатель Феофана. «Жизнеописания византийских царей» (Книга I. Лев V]
Ссылки
- Сивилла // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Сивилла // Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 4 т. — СПб., 1907—1909.
| ||||||||||||||||||||||||
|
||||||
Отрывок, характеризующий Книги Сивилл
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.
От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…
Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.
Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
