Сигнал (журнал, 1905)

Сигнал
Обложка первого номера (13 ноября 1905)
Специализация:	сатирический журнал
Язык:	русский
Страна:	Российская империя

«Сигнал» — сатирический журнал Корнея Чуковского, выходивший в Петербурге во время Революции 1905 года. Один из наиболее популярных и интересных в литературном плане сатирических журналов, появившихся в начале XX века в России.

История

Осенью 1905 года одесский журналист Корней Чуковский переехал в Петербург. Ещё в Одессе, став свидетелем восстания на броненосце «Потёмкин», он решил создать сатирический журнал в духе «Искры». Возможность осуществить задуманное появилась только после обнародования манифеста 17 октября, который предоставлял свободу слова.

Заручившись поддержкой Осипа Дымова и других известных писателей, Чуковский 13 ноября 1905 года выпустил первый номер «иллюстративного органа политической сатиры» под названием «Сигнал». Как позднее признавался сам Чуковский, он не помнил, почему было выбрано такое название. По мнению Тамары Карловой, название означало «сигнал, предупреждавший, что время царизма закончилось». На эмблеме журнала был изображён поезд с двуглавым орлом, которому преграждала путь рука с красным флагом. Первый номер начинался со стихов Чуковского, написанных под влиянием Уолта Уитмена.

«Загорелою толпою

Подымайтесь, собирайтесь для потехи, для игры,
В барабаны застучите, наточите топоры!
Оставайся кто захочет,

Мы должны идти, родные, нас удары ждут в бою!»

В первом номере была опубликована карикатура Петра Троянского, изображавшая погром, который производили генерал Дмитрий Трепов, глава петербургской полиции Николай Клейгельс, Константин Победоносцев и Иоанн Кронштадтский. Трепов держал в руках бумагу с надписью «Патронов не жалеть». Троянский изобразил надпись так, что её можно было прочитать: «Па-тронов не жалеть». По воспоминаниям Чуковского, торговцы, продавая «Сигнал», кричали: «Тронов не жалеть — пятачок!».

В журнале, помимо Осипа Дымова, принимали участие Надежда Лохвицкая (Тэффи), Фёдор Сологуб, Ольга Чюмина, Владимир Ермилов (отец советского литературоведа В. Ермилова), Николай Минский, Михаил Свободин, Пётр Потёмкин. Среди сотрудников журнала был указан и одесский знакомый Чуковского, журналист и сионист Владимир Жаботинский, но какие публикации принадлежат ему, неизвестно. Финансировал журнал оперный певец Леонид Собинов. Чуковский успел выпустить три номера журнала. 2 декабря он был вызван к следователю Цезарю Обух-Вощатынскому. Следователь предъявил ему обвинение в оскорблении императора, в оскорблении членов императорской семьи и в потрясении основ государства. Чуковский не смог внести залог в 10 000 рублей, и его взяли под стражу. Четвёртый (как оказалось, последний) номер вышел, когда Чуковский находился в тюрьме. 11 декабря залог заплатила жена Александра Куприна Мария, и Чуковский был выпущен. В середине декабря Чуковского приговорили к заключению под стражу на шесть месяцев, а журнал был закрыт. Чуковский обратился за помощью к адвокату Оскару Грузенбергу.

8 января 1906 года вышло «Экстренное приложение к журналу „Сигналы“». Редакция сообщала, что журнал меняет название и теперь называется «Сигналы». Поскольку Чуковскому было запрещено занимать должность редактора, то редактором был указан журналист Владимир Турок.

В конце января Чуковский получил новую повестку. На этот раз залог в 1000 рублей заплатила Ольга Чюмина. К тому времени Чуковский уже работал секретарём у критика Евгения Ляцкого. 22 марта 1906 года дело Чуковского слушалось в особом присутствии петербургской судебной палаты. Обвинителем был прокурор судебной палаты Пётр Камышанский. Благодаря защите Грузенберга приговор о заключении под стражу был отменён, но журнал был навсегда закрыт.

Почти через 60 лет, 21 и 28 февраля 1964 года Корней Чуковский опубликовал в «Литературной газете» мемуарную статью «Сигнал» (была перепечатана в 6-томном и в 15-томном собраниях сочинений Чуковского).

Характеристика

Всего вышло четыре номера «Сигнала»: 13 ноября, 19 ноября, 27 ноября и 4 декабря. Каждый номер состоял из восьми полос.

«Сигнал» и «Пулемёт» стали первыми сатирическими журналами, которые вышли после манифеста 17 октября. За ними последовали «Жупел», «Зритель», «Адская почта», «Маски» и многие другие. В декабре 1905 — январе 1906 года в двух российских столицах насчитывалось уже около ста сатирических журналов.

Для своей эпохи «Сигнал» был «типичным и уникальным одновременно». Объектами критики выступали Николай II, министры, антисемитские погромы, правительственные репрессии. Журнал высмеивал конкретных лиц (премьер-министра Сергея Витте, министра внутренних дел Петра Дурново), но почти никогда не называл их фамилий или искажал их: так, Победоносцев был назван П. О. Бедоносцев. Но «главной мишенью» для Чуковского являлся русский царь.

«Сигнал» был журналом пародий. Осип Дымов пародировал сказки и задачи по математике. Иллюстрации часто представляли известные картины, переиначенные в сатирических целях. Например, на картине Ильи Репина «Николай Мирликийский избавляет от смерти трёх невинно осуждённых» фигура святого была заменена фигурой рабочего. Основными цветами журнала были чёрный и красный.

«Красный нёс всю идейную нагрузку: то окроплял, будто кровью, мундиры, то подчёркивал зарево пожарищ, то отсветом обречённости ложился на правительственные фигуры, то, сосредоточившись в красном флаге, выражал энергию восставших. Красный цвет был композиционным центром, а следовательно, и центром обличительной мысли».

Автор биографии Чуковского в серии «ЖЗЛ» считает, что редакция «Сигнала», состоявшая из интеллигенции, оправдывала террор против властей. В первом номере был опубликован рецепт бомбы: «Берут скверного министра, двух хороших лошадей, одного кучера и оставляют четыре колеса». Там же была напечатана карикатура, изображавшая могилу министра внутренних дел Вячеслава Плеве, убитого эсером-террористом, с надписью: «Hier liegst der Hund begraben» (с нем. — «Здесь зарыта собака»).

С переименованием в «Сигналы» в журнале стало появляться больше материалов чисто литературного характера. После закрытия журнала Чуковский, по собственному признанию, понял, что общественный деятель из него не получится. Карлова трактует эти слова так, что Чуковский осознал своё настоящее призвание — «быть литератором, а не журналистом».

Литература

• Карлова Т. С. К. Чуковский — журналист и литературный критик. Казань: Издательство Казанского университета, 1988.
• Лукьянова И. В. Корней Чуковский. М.: Молодая гвардия, 2006. («Жизнь замечательных людей»).
• Стыкалин С. И. [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke6/ke6-8122.htm?cmd=p&istext=1 «Сигнал»] // Краткая литературная энциклопедия. / Гл. ред. А. А. Сурков. — М.: Сов. энцикл., 1962—1978. Т. 6. — 1971. — С. 812.
• Чуковский К. И. Сигнал // Собрание сочинений: В 15 т. Т. 4. М.: Терра-Книжный клуб, 2012. — С. 540—573.

Отрывок, характеризующий Сигнал (журнал, 1905)

Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.