Сигэмицу, Мамору

Мамору Сигэмицу 重光 葵<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Рождение:	29 июля 1887(1887-07-29) пос. Миэ, уезд Оно, преф. Оита (в наст. вр. г. Бунго-оно)
Смерть:	26 января 1957(1957-01-26) (69 лет) пос. Югавара, преф. Канагава

Мамору Сигэмицу (яп. 重光 葵 Сигэмицу Мамору, 29 июля 1887 — 26 января 1957) — японский дипломат, министр иностранных дел, первый представитель Японии в ООН.

Биография

Родился в посёлке Миэ уезда Оно префектуры Оита (в настоящее время город Бунго-оно). Получил в Токийском университете юридическое образование и поступил на работу в МИД. В 1919 году был членом японской делегации на Парижской мирной конференции, работал в посольстве в Германии. Некоторое время служил консулом в Портленде (США).

Во время дипломатической службы в Китае (1931—1932), пострадал во время нападения корейского боевика и лишился ноги.

С 1933-го по 1936 год — заместитель министра иностранных дел. Примыкал к политикам, настроенным агрессивно по отношению к Китаю.

В 1936 году был командирован в Москву в качестве посла. При его участии были подписаны (28 декабря 1936 и 29 декабря 1937) японо-советские соглашения о временном режиме рыболовства.

10 июля 1938 года японский посол в СССР Мамору Сигэмицу потребовал в ноте протеста советскому правительству вывода всех войск СССР со спорной территории. Ему были предъявлены документы Хуньчуньского соглашения 1886 года и приложенная к ним карта, свидетельствующая о том, что высоты Заозёрная и Безымянная находятся на советской территории. 20 июля 1938 года он вручил правительству СССР очередную ноту правительства Японии.

29 июля начались боевые действия у озера Хасан, которые продолжались до 11 августа 1938 года.

10 августа 1938 года от имени правительства Японии предложил правительству СССР начать мирные переговоры.

1938—1941 — посол в Великобритании, откуда был отозван в июне 1941 года, на обратной дороге провёл 2 недели в США в консультациях с послом Китисабуро Номурой.

После нападения Японии на США был назначен послом к марионеточному нанкинскому правительству.

Министр иностранных дел

20 апреля 1943 года премьер-министр Хидэки Тодзио назначил Сигэмицу министром иностранных дел, вместо Масаюки Тани. Его попытки посредничества в заключении мира между Германией и СССР в 1943—1944 гг., окончились решительным отказом Москвы.

После разгрома Японии 2 сентября 1945 года на борту линкора «Миссури» Сигэмицу подписал Акт о капитуляции от имени японского правительства (от Императорской ставки подпись поставил начальник генштаба генерал Ёсидзиро Умэдзу).

Суд

Был предан суду Международного военного трибунала в Токио как один из главных японских военных преступников и 12 ноября 1948 года приговорён к семи годам тюремного заключения. Однако, проведя в тюрьме 4 года и 7 месяцев, в ноябре 1950 года Сигэмицу был освобождён

Послевоенная карьера

Уже в 1952 году Сигэмицу стал председателем Прогрессивной партии, а позже заместителем председателя Демократической партии.

В кабинете Итиро Хатоямы — министр иностранных дел, руководил японской стороной на переговорах о восстановлении дипломатических отношений с СССР в 1955 году в Лондоне и в июле 1956 года Москве (вместе с Сюнъити Мацумото). Однако переговоры не увенчались успехом, в том числе из-за расхождения позиций сторон относительно судьбы Курильских островов. Этому не способствовало и заявление госсекретаря США Даллеса о том, что США оставят себе острова Рюкю, включая Окинаву, если Япония признает Южные Курилы территорией СССР. Примечательно, что всего за пять лет до того именно Даллес заставил японцев отказаться от Курильских островов.

На период отсутствия Сигэмицу его обязанности временно исполнял Тацуно́сукэ Такасаки.

Во время визита в Вашингтон в 1955 году участвовал в переговорах о пересмотре японо-американского договора о безопасности.

Сигэмицу был первым представителем Японии в ООН (принята 18 декабря 1956 года).

23 декабря был сформирован новый кабинет министров правительства Тандзана Исибаси, в котором на посту министра иностранных дел Сигэмицу был сменён Нобусукэ Киси.

Скончался Сигэмицу 26 января 1957 года в возрасте 69 лет от инфаркта.

В культуре

• В «Дальневосточных частушках» (композитор А. Александров, слова М. Шувалов и Л. Райхман, 1938), посвящённых Хасанским событиям, японский министр упоминается в следующих строках:

«Не пройти им чрез границы,
Не топтать у нас травы,
Не хитрите, сигемицы,
Мелко плаваете вы!»

Ссылки

[sovmusic.ru/download.php?fname=dalnevos «Дальневосточные частушки» на сайте sovmusic.ru]

Литература

• Mamoru Shigemitsu. Japan and Her Destiny: My Struggle for Peace. — N. Y.: Dutton, 1958.
• Климов В. Ю. Мемуары Сигэмицу 重光葵 (1887—1957), министра иностранных дел Японии, подписавшего акт о безоговорочной капитуляции // «Наше дело правое»: страны и лидеры в социокультурном и философско-историческом измерениях. Сб. статей к 70-летию Победы. — СПб.: Изд-во Русской христианской гуманитарной академии, 2015. — С. 251—272. — ISBN 978-5-88812-769-8.

Отрывок, характеризующий Сигэмицу, Мамору

«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.