Сидки, Азиз Мухаммед

Азиз Мухаммед Сидки араб. عزيز صدقي‎<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Премьер-министр Египта
17 января 1972 — 26 марта 1973
Президент:	Анвар Садат
Предшественник:	Махмуд Фавзи
Преемник:	Анвар Садат
Министр промышленности Египта
30 июня 1956 — 26 марта 1964
Предшественник:	пост учреждён
Преемник:	пост упразднён
Министр нефти и лёгкой промышленности Египта
26 марта 1964 — 19 июня 1967
Предшественник:	пост учреждён
Министр промышленности Египта
с 19 июня 1967
Предшественник:	пост восстановлен
Министр промышленности, нефти и минеральных ресурсов Египта
Исполняющий обязанности Генерального секретаря Арабского социалистического союза
25 мая 1971 — 27 июля 1971
Предшественник:	Мухаммед Дакрури (и. о.)
Преемник:	Пост упразднён. Первый секретарь ЦК АСС Мухаммед Абдель Салям ас-Зайят
Вероисповедание:	ислам
Рождение:	1 июля 1920(1920-07-01) Каир, Египет
Смерть:	26 января 2008(2008-01-26) (87 лет) Париж, Франция
Партия:	Арабский Социалистический Союз
Образование:	Александрийский университет, Орегонский университет, Каирский университет (1944), Гарвардский университет (1945)
Профессия:	экономист

Азиз Сидки (араб. عزيز صدقي‎; англ. Aziz Sedki; 1 июля 1920, Каир, Британский протекторат Египет — 26 января 2008, Париж, Франция) — египетский экономист и политический деятель, премьер-министр Египта в 1972 — 1973 годах. В течение многих лет возглавлял министерство промышленности и курировал работы по развитию египетской промышленности, за что получил признание как «отец египетской индустрии».

Биография

Научная карьера

Азиз Мухаммед Сидки родился 1 июля 1920 года в Каире. Получил образование в университетах Александрии и Орегона, в 1944 году окончил инженерный факультет Каирского университета, в 1945 году обучался в докторантуре Гарвардского университета в Кембридже, Массачусетс (США). Имел степень магистра по сельскохозяйственному планированию и индустриализации. После возвращения в Египет преподавал в Александрийском университете.

Министр промышленности

После Июльской революции 1952 года Сидки был назначен советником по вопросам промышленности при Совете министров Египта и членом Совета общественных услуг, принимал участие в разработке планов развития провинции Ат-Тахрир. 30 июня 1956 года Азиз Сидки был назначен министром промышленности в правительстве Гамаля Абдель Насера. Министерство было создано в связи с начавшейся «египтизацией» важнейших отраслей египетской экономики. Задачами министерства на первых порах стали осуществление внутренней экономической политики, определение сумм и направленности капиталовложений, строительство новых промышленных предприятий. Сам Азиз Сидки определил суть стоящих перед ним задач в формуле «Направлять и сотрудничать». Он объяснял свою политику в отношении египетских предпринимателей желанием оградить их от риска убытков при капиталовложениях и поисками сделок, которые были бы выгодны как предпринимателям, так и государству В 1957 году Сидки был избран депутатом Национального собрания. Одновременно он являлся акционером и членом Административного совета египетской страховой компании «Мыср».

6 августа 1957 года Азиз Сидки выступил в Национальном собрании Египта и заявил, что индустриализация страны является основой развития национальной экономики и главным фактором обеспечения независимости страны, а 3 декабря того же года на пресс-конференции отметил, что особую роль в индустриализации Египта играет экономическая и техническая помощь со стороны СССР. Вскоре после этого он возглавил экономическую делегацию, которая 6 января 1958 года прибыла в Москву для переговоров о расширении экономического сотрудничества. В ходе переговоров было заключено широкомасштабное долгосрочное экономическое соглашение, разорвавшее экономическую блокаду Египта.

Тем временем экономическая политика Насера стала меняться. 5 декабря 1957 года на III конгрессе кооператоров, проходившем в актовом зале Каирского университета, президент провозгласил курс на построение «демократического кооперативного социализма», а вскоре после возвращения Сидки из Москвы подписал закон «Об организации и построении промышленности», который усилил дирижизм в экономике Египта. Теперь предприниматель для открытия нового предприятия должен был получить разрешение министерства промышленности, что вызвало протесты в среде египетских промышленников и обвинения в ограничении свободы предпринимательства. Вопросами индустриализации Египта занимался также созданный в 1957 году Национальный комитет по планированию, который начал внедрять в экономику плановые начала. Входивший в его состав Азиз Сидки стал одним из главных авторов Четырёхлетнего плана развития промышленности (1957/1958 — 1960/61 гг.), позднее ставшего основой «общего пятилетнего плана развития» (1961—1965). Одновременно в 1960 году была выдвинута 10-летняя экономическая программа, предполагавшая удвоение национального дохода Египта, а в 1961—1964 годах прошла массовая национализация промышленных предприятий, сопровождавшаяся социальными и политическими реформами. В апреле 1962 года Азиз Сидки заявил, что первая группа предприятий и фирм начинает выплату своим рабочим и служащих дивидендов с полученных прибылей.

С 1961 года Сидки также был председателем Специального совета по развитию промышленного пригорода столицы Шубры-Эль-Хеймы.

Руководитель египетской индустрии

26 марта 1964 года, после реорганизации системы государственной власти и разделения министерства промышленности, Азиз Сидки был назначен заместителем премьер-министра и министром нефти и лёгкой промышленности Египта (министром тяжёлой промышленности стал Самир Хельми) в правительстве Али Сабри. В 1966 году, когда Сидки одновременно занимал пост советника президента по вопросам производства, был разработан Семилетний план, предусматривавший рост национального дохода уже за счёт доминирования в промышленности государственного сектора. 19 июня 1967 года, когда президент Насер лично сформировал новое правительство после поражения в Шестидневной воне, Азиз Сидки лишился поста вице-премьера и возглавил вновь созданное министерство промышленности Египта . В Египте с помощью СССР продолжало разворачиваться масштабное строительство объектов промышленности и энергетики, однако их создание не всегда было увязано с реальными потребностями страны и структурой её экономики. Тем не менее к началу 1970-х годов доля государственного сектора в промышленности достигла 84 %. Сам Азиз Сидки в период сотрудничества с СССР высоко оценивал советскую помощь:

Не преувеличивая, могу сказать, что без советской помощи невозможно было бы добиться тех достижений, которые мы имеем сегодня. К тому же у нас не было никаких возможностей для сотрудничества в деле индустриализации Египта ни с одной страной Запада...Роль Советского Союза не ограничивалась лишь строительством промышленных предприятий. Он практически доказал своё стремление помочь нам в ускоренном развитии всей национальной экономики. Наряду с экономическим и техническим сотрудничеством в области создания египетской национальной индустрии, в строительстве высотной плотины, Хелуанского металлургического комбината, в освоении 200 тыс. федданов пустынных земель, - наряду со всем этим мы подписали с Советским Союзом ряд торговых соглашений... Благодаря советской помощи промышленное производство Египта возросло за 20 лет на 800%.

В 1970 году, в период Войны на истощение, Азиз Сидки входил в Высший совет гражданской обороны Египта.

Азиз Сидки и Садат

После смерти Насера и прихода к власти Анвара Садата Азиз Сидки не только сохранил, но и укрепил свои позиции в высших эшелонах власти. 18 ноября 1970 года он был назначен заместителем премьер-министра, министром промышленности, нефти и минеральных ресурсов ОАР в правительстве Махмуда Фавзи. Весной 1971 года ему в ранге вице-премьера вновь была поручена экономическая миссия в Москву, во время которой он был принят лидерами СССР Л.И. Брежневым и А.Н. Косыгиным. В ходе многодневного визита, длившегося с 9 по 17 марта 1971 года, Азиз Сидки подписал 16 марта новое соглашение об экономическом и техническом сотрудничестве между СССР и Египтом, а также протокол о товарообороте между двумя странами на 1971 год.

Когда через два месяца в руководстве Египта разразился кризис, Азиз Сидки не поддержал своего бывшего руководителя Али Сабри и оказался на стороне президента Садата. 15 мая 1971 года был опубликован президентский декрет о сформировании нового правительства ОАР, в котором Сидки занял посты заместителя премьер-министра и министра промышленности, нефти и минеральных ресурсов . 18 мая Садат временно поручил Азизу Сидки руководство правящим Арабским социалистическим союзом, назначив его председателем Временного генерального секретариата АСС, а 25 мая назначил Сидки временным генеральным секретарём АСС до чрезвычайной сессии Всеобщего национального конгресса АСС в июле 1971 года,

Зарубежные поездки Азиза Сидки

• СССР — июль-август 1969 года;
• СССР — июль 1970 года (сопровождает Насера);
• СССР — декабрь 1970 года (сопровождает Али Сабри);
• СССР — 9 — 17 марта 1971 года (15 марта принят А. Н. Косыгиным));
• Румыния — декабрь 1971 года;
• СССР — февраль 1972 года (принят Л. И. Брежневым и А. Н. Косыгиным);
• СССР — октябрь 1972 года (принят Н. В. Подгорным и А. Н. Косыгиным);
• Катар, Бахрейн, Кувейт и Объединённые Арабские Эмираты — декабрь 1972 года;

Премьер-министр Египта

• В 1972—1973 гг. — премьер-министр Египта и член Высшего совета подготовки к войне.

Правительство Сидки имело задачу подготовить Египет «к тотальной конфронтации с израильским агрессором». Стали регулярными поездки Сидки и министров по стране, ежемесячные отчёты Сидки по радио и телевидению.

После отставки Азиз Сидки был назначен советником президента. В последующие годы он выступал против приватизации государственных предприятий, коррупции, сращивания бизнеса и власти, в период правления Хосни Мубарак протестовал против возможности наследования поста президента. В последние годы жизни Азиз Сидки возглавлял Патриотический фронт за демократию и активно критиковал египетские власти.

Азиз Мухаммед Сидки скончался 26 января 2008 года в Европейском госпитале им. Жоржа Помпиду в Париже.

Литература

• Азиз Сидки // Новое время — 1958 — № 1 — С.30.
• Беляев И. П., Примаков Е. М. Египет: время президента Насера / М.1981

Ссылки

• [egyptianchronicles.blogspot.com/2008/01/rip-aziz-sadky-father-of-egyptian.html RIP Aziz Sadky, the father of Egyptian industry  (англ.)]
• [www.aljazeera.net/channel/archive/archive?ArchiveId=126488 А.Сидки. Канал «Аль-Джазира»  (ар.)]

Отрывок, характеризующий Сидки, Азиз Мухаммед

Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.