Барретт, Сид

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Сид Барретт»)
Перейти к: навигация, поиск
Сид Барретт
Syd Barrett

Сид Барретт в 1968 году
Основная информация
Полное имя

Роджер Кит Барретт

Дата рождения

6 января 1946(1946-01-06)

Место рождения

Кембридж, Восточная Англия

Дата смерти

7 июля 2006(2006-07-07) (60 лет)

Место смерти

Кембридж, Восточная Англия

Годы активности

19641975

Страна

Великобритания Великобритания

Профессии

гитарист, вокалист, поэт, автор песен, художник

Инструменты

гитара, банджо, укулеле, мандолина, слайд-гитара, бас-гитара, клавишные

Жанры

Психоделический рок, психоделический фолк, экспериментальный рок, прогрессивный рок, спэйс-рок, маргинальная музыка, психоделик-поп[1]

Псевдонимы

Сид Барретт

Коллективы

Pink Floyd, Stars

Сотрудничество

Soft Machine

Лейблы

Harvest Records

[www.sydbarrett.net/ Официальный сайт]

Сид Барретт (англ. Syd Barrett, настоящее имя Роджер Кит Барретт, англ. Roger Keith Barrett; 6 января 1946, Кембридж, Восточная Англия — 7 июля 2006, там же) — британский музыкант, поэт, композитор, художник, основатель рок-группы Pink Floyd, один из родоначальников психоделического направления в рок-музыке и одна из самых загадочных её фигур. Барретт является автором названия «Pink Floyd», а также большинства раннего материала группы, включая первые синглы и первый альбом — The Piper at the Gates of Dawn, он был основным творцом, идеологом и вдохновителем музыкального и стилистического направления ансамбля. Ошеломляющий успех, бешеный гастрольный ритм и употребление наркотиков (ЛСД, Mandrax) привели к нервным срывам, неспособности к дальнейшей концертной деятельности и, как следствие, уходу из группы[2]. В результате на второй альбом группы A Saucerful of Secrets попала лишь одна его песня, а его место занял Дэвид Гилмор.

Барретт занимался музыкальным творчеством в течение десяти лет: помимо работы с Pink Floyd, в 1969 году он начал сольную карьеру с издания сингла Octopus, далее последовал дебютный диск — The Madcap Laughs (1970), который был записан в течение одного года с четырьмя разными продюсерами (Питером Дженнером (англ.), Малкольмом Джонсом, Дэвидом Гилмором и Роджером Уотерсом). Спустя два месяца после издания пластинки Барретт начал работать над своим вторым и последним альбомом, Barrett (при участии бывших коллег — Дэвида Гилмора и Ричарда Райта), который был издан в конце 1970 года. В 1988 году был издан альбом Opel, содержащий невыпущенные песни и демозаписи, он вышел на лейбле EMI с одобрения самого музыканта.

Инновационная гитарная техника Барретта, исследования экспериментальных методов, использование диссонанса, искажения сигнала и фидбэка в своём творчестве оказали огромное влияние на широкий круг исполнителей от Дэвида Боуи до Брайана Ино и Джимми Пейджа, также он оставил свой след среди художников. В своей пост-музыкальной жизни Барретт продолжал заниматься живописью и садоводством, он вёл затворнический образ жизни и больше никогда не возвращался в шоу-бизнес. Начиная с 1980 года был написан ряд его биографий, а Pink Floyd посвятили ему несколько своих работ, в первую очередь композицию «Shine On You Crazy Diamond».





Биография

Детство и юность

«Создатель песен для группы и своеобразный катализатор их творческих возможностей, а также единственный человек среди них, обладающий ничем не омраченной, чистой харизмой поп-звезды, он был голосом группы, олицетворял её. Именно Сид придумал это фантастическое, полное мистики, название[3].

Писатель Николас Шэффнер о Сиде Барретте

Роджер Барретт родился в Кембридже, в семье представителей среднего класса, которая проживала на Глиссон-роад. В 1951 году семейство переехало на Хиллс-Роад (англ.)[4][5]. Он был третьим из пятерых детей[5]. Его отец, Артур Макс Барретт (англ.), был выдающимся патологоанатомом[4][6][7], доподлинно известно, что он являлся родственником Элизабет Гаррет Андерсон. Макс был членом кембриджской филармонии, любил классическую музыку и играл на фортепиано, и он и его жена, Уинифред, поощряли интерес Роджера к музыке. Изредка практикуясь на фортепиано, юный Барретт больше предпочитал письмо и рисование, он получил гавайскую гитару примерно в 10 лет, в 11 ему подарили банджо[8], в 14 — акустическую гитару Hofner[9][10]. Спустя год он приобрел электрогитару и сконструировал свой собственный усилитель. Как и его старшие братья, Барретт посещал школу Morley Memorial Junior School, где ему преподавала мать Роджера Уотерса, Мэри[11]. С 1957 года он начал учиться в Кембриджширской школе для мальчиков с самим Роджером[4].

Существует распространенная легенда о том, как Барретт получил прозвище «Сид» в 14 лет: эта версия ссылается на престарелого джазового контрабасиста Сида «Бита» Барретта (англ. Sid «the beat» Barrett)[9][12], который был также из Кембриджа, Роджер изменил правописание прозвища (на «Syd»), чтобы дифференцировать себя от известного тёзки[13]. Согласно второй версии, когда Барретту было 13 лет, его одноклассники прозвали его «Сидом», после того как он появился на скаутских сборах в плоской кепке (англ.), вместо своего скаутского берета: прозвище «Сид» было намёком на выходца из «рабочего класса», так как было именем этой социальной группы[14]. Барретт использовал оба имени поочередно в течение нескольких лет, однако, его сестра Розмари заявляла: «Мы никогда не звали его Сидом дома. Он никогда не одобрял этого»[12].

Его отец скончался от рака 11 декабря 1961 года[9][15], менее чем за месяц до 16-летия Барретта[16]. В этот день Сид оставил страницу в своем дневнике пустой, с тех пор он не написал в нём ни слова[9]. К тому времени его братья и сестры съехали из дома, и мать Сида решила сдавать комнаты квартирантам[15][17][18]. Желая помочь сыну оправиться от своего горя, мать Барретта поощряла группу в которой он играл — Geoff Mott and The Mottoes[9]. Коллектив был сформирован Сидом и они часто выступали в гостиной его дома. Уотерс, с которым Барретт были друзьями детства, часто посещал такие концерты[4][9][19]. Он даже организовал один, на котором выступал Сид — бенефис CND в доме собраний (англ.) Религиозного общества друзей, 11 марта 1962 года[4]. Однако, вскоре после этого концерта Geoff Mott and The Mottoes распались, так как Джефф Мотт (второй основатель) присоединился к группе The Boston Crabs[9]. В сентябре 1962 года Барретт поступил в Университет Энглия Раскин (англ.) на художественный факультет[20]. Именно здесь он познакомился с Дэвидом Гилмором, для Барретта он был известен как «Фред» (Fred)[21]. В период зимы 1962 года и начала 1963, Сид увлекся музыкой The Beatles, которая оказала сильное влияние на юного музыканта. «Ураган, парень, вот что это» — сказал он своему школьному товарищу (и позднее, дизайнеру альбомов Pink Floyd) Сторму Торгерсону[22]. Некоторое время Барретт исполнял песни The Beatles на вечеринках и пикниках.

В 1963 году Барретт стал поклонником The Rolling Stones, вместе со своей девушкой (Либби Госден) он посетил один из их концертов, состоявшийся в сельском клубе в Кембриджшире[21]. После шоу Барретт побеседовал с Миком Джаггером в баре[21]. Именно в этот период он начал писать собственные песни; один друг вспоминал, как Сид читал ему текст «Effervescing Elephant» (позже эта песня появилась на его сольном альбоме Barrett)[23]. Также в это время Барретт и Гилмор иногда давали совместные акустические концерты[22]. В течение лета Барретт играл на басу в группе Those Without и на гитаре в The Hollerin' Blues следующим летом[24][22]. В 1964 году Барретт и Госден посетили выступление Боба Дилана[21]. Это шоу вдохновило Барретта написать песню «Bob Dylan Blues»[25]. Тем не менее, Барретт стал задумываться о своём будущем[22] и решил поступить в Колледж искусств (англ.) в Лондоне[26]. Собеседование должно было состояться в тот же день, когда Битлы давали концерт в Кембридже[22]. Несмотря на желание попасть на концерт, Сид пошёл на собеседование и был принят. В колледже он начал изучать живопись[27][22].

Pink Floyd (1965—1968)

В период с 1964 по 1965 год группа, позднее известная как Pink Floyd, сменила несколько названий, так, они были: The Abdabs[28][29], «The Screaming Abdabs»[29], Leonard’s Lodgers[30], Spectrum Five[30], Sigma 6[29][31] и The Meggadeaths[29]. Барретт присоединился к ним в 1965 году, когда они именовались The Tea Set (рус. «Чайный сервиз»)[29][32] (иногда записывались как Т-Set)[33]. Именно Барретт придумал название Sound Pink Floyd (также известное как Pink Floyd Blues Band[33], позже сокращенное до Pink Floyd), когда им пришлось выступать с одноимённой группой. Он создал название Pink Floyd, соединив имена Пинка Андерсона (англ.) и Флойда Каунсила (англ.)[34], о которых он прочитал на конверте пластинки Блайнд Боя Фуллера 1962 года (Philips BBL-7512): «Кёрли Вивер (англ.) и Фред Макмаллен, (…) Пинк Андерсон или Флойд Каунсил — они были некоторыми среди многочисленных блюзменов, которых можно было услышать в холмистой местности Пидмонта, или блуждая вдоль рек через лесистые долины»[35][36]. Кроме того, Барретт использовал «Пинк и Флойд» в качестве имён для своих кошек[33]. Шутки ради, Барретт рассказывал историю, что это название было подсказано инопланетянами, которые прилетели на летающей тарелке[37], когда он сидел на Холме Святого Михаила[27][36].

В 1965 году они впервые отправились в студию, после того как друг Ричарда Райта предоставил группе возможность бесплатной записи[32]. Они записали кавер-версию Слима Харпо «I’m a King Bee», и три песни Барретта: «Double O Bo», «Butterfly» и «Lucy Leave»[38][39]. «Double O Bo» и «Lucy Leave» сохранились как ацетатные грампластинки[39][40]. В это время Барретт переехал на Ирлхэм-стрит в Ковент-Гарден. На новом месте он познакомился (среди прочих) с Питером Уинн Уилсоном (англ. Peter Wynne Wilson) и Сьюзи Гоулер-Райт (англ. Susie Gawler-Wrigh) по прозвищу «Психоделическая дебютантка», позднее она занималась визуальным освещением концертов Pink Floyd[40]. Летом 1965 года у Барретта начался роман с Линдси Корнер[41]. Именно этим летом, в саду своего друга Дэйва Гейла, Барретт впервые попробовал ЛСД[40][42], в компании Йена Мура и Сторма Торгерсона[41]. Под эффектом кислоты, Барретт положил апельсин, сливы и коробок спичек в угол, он пристально смотрел на фрукты, которые, как он утверждал, символизировали «Венеру и Юпитера»[41][42]. Позже Торгерсон использовал этот образ, добавив ранее перечисленное на обложку двойного альбома Syd Barrett — сборника сольных работ Барретта[41].

В августе 1965 года Барретт отправился в Сан-Тропе вместе со своими друзьями из Кембриджа, они путешествовали на автомобиле Land Rover[43]. В конце пути Сид встретился с Гилмором, слоняясь по городу, они были арестованы за исполнение на улице песен «ливерпульской четверки»[43]. Затем, они добрались до Парижа, где неделю жили в кемпинге за пределами города и посетили одну из достопримечательностей французской столицы — Лувр[43]. После возвращения в Лондон они «подсели» на кислоту[43]. Однажды, экспериментируя с наркотиком, Барретт и его друг, Поль Шарье (англ. Paul Charrier), очнулись в ванне (после продолжительного трипа), приговаривая: «Никаких правил, никаких правил»[43]. Тем же летом группа заинтересовалась сикхской сектой «Сант мат», как следствие продолжавшегося употребления наркотиков[36]. Сторм Торгерсон (в то время проживающий на Ирлхэм-стрит) и Барретт остановились в лондонской гостинице, чтобы встретится с гуру секты[36]; Торгерсону удалось присоединиться к сантам, а Барретту было отказано, его сочли слишком молодым[36]. Торгерсон считал это событие очень важным моментом в жизни Барретта, он оставил глубокий отпечаток в его душе, так как Сид был сильно расстроен отказом[36]. Проживая в непосредственной близости от своих друзей, Барретт решил написать больше песен (композиция «Bike» была написана примерно в этот период)[36].

Лондонский андеграунд

В начале своего творческого пути Pink Floyd исполняли кавер-версии американских ритм-н-блюзовых композиций[44] (в том же ключе, как и их современники — The Rolling Stones, The Yardbirds и The Kinks), однако к 1966 они выработали свой собственный стиль — импровизационный рок-н-ролл[45][46], который вобрал в себя элементы из импровизационного джаза[47] и британского поп-рока, который пропагандировали The Beatles. К тому моменту, когда Боб Клоуз (был вторым гитаристом) ушёл из группы, остальным участникам было ясно, что их музыкальное направление меняется. Однако изменение не было мгновенным[nb 1], сначала появилось больше импровизаций на гитарах и клавишных[36]. Ник Мейсон так отзывался о переменах: «Я всегда ощущал, что большинство идей в то время исходило от Сида»[36]. Барретт много музицировал в своем жилище на Ирлхэм-стрит, он неоднократно играл произведения из: дебютных альбомов групп Love и The Fugs (англ.)[50], пластинки Freak Out! группы The Mothers of Invention Фрэнка Заппы, и битловского Revolver[51]. Все эти альбомы были связаны между собой прото-психоделическим стилем, именно он стал ориентиром творчества Барретта, так же, как ритм-н-блюз ранее[50]. Например, мелодия песни «Interstellar Overdrive» (включенная в сет-лист группы с осени), была вдохновлена риффом из «My Little Red Book», а структура композиции «Pow R. Toc H.» была навеяна саундом из Freak Out! Заппы и «Eight Miles High» группы The Byrds[50]. Кроме того, песня «Sunny Afternoon» группы The Kinks оказала весомое влияние на лирический стиль Барретта[50].

В этот период литературный интерес Барретта включал (среди прочего): «Сказки братьев Гримм», книги Толкина — «Хоббит» и «Властелин колец», «Учение Дона Хуана» Карлоса Кастанеды и «Книга Перемен»[50], что отразилось на фэнтезийной тематике некоторых его текстов. В течение этого периода Барретт написал большинство песен для первого альбома Pink Floyd и также песни, которые позже появятся на его сольных пластинках[50]. В 1966 году в Лондоне открылся новый рок-клуб UFO (название произносили как «you-foe»; «ты-враг»)[52], он быстро стал приютом для британской психоделической музыки. Этот клуб стал домашней площадкой для Pink Floyd[48][52][53][54], и группа была его самой популярной достопримечательностью. Даже после появлений конкурирующего заведения — клуба The Roundhouse[54][55][48] — Pink Floyd оставались самой популярной музыкальной группой так называемого «Лондонского андеграунда» — психоделической музыкальной сцены[10].

Blackhill Enterprises

К концу 1966 года Pink Floyd получили надежную команду менеджеров — Эндрю Кинга (англ.) и Питера Дженнера (англ.)[56]. В октябре Кинг, Дженнер и Pink Floyd основали компанию Blackhill Enterprises (англ.), чтобы управлять финансами группы[57]. Также в неё позвали постояльцев Дженнера (в качестве первых клиентов), проживающих в его доме на Эдбрук-роуд, среди них был сосед по квартире Барретта, Питер Винн Уилсон (который стал роуд-менеджером группы, однако, так как у него было больше опыта в освещении, он также был ассистентом осветителя)[57]. Кинг и Дженнер хотели подготовить некоторые демонстрационные записи, дабы попытаться заключить контракт с звукозаписывающей компанией. 31 октября они зарезервировали студию Thompson Private Recording Studio[54] в Хемел-Хемпстед (англ.)[57], чтобы группа могла записать материал. Среди записанных демо были: «I Get Stoned» (или «Stoned Alone»), «Let’s Roll Another One», «Lucy Leave» и 15-минутная версия «Interstellar Overdrive»[57]. Кинг вспоминал о той сессии: «Тогда я впервые понял, что они собираются написать весь свой собственный материал для дебютного альбома, Сид просто превратился в автора песен, буквально за ночь»[58].

Кинг и Дженнер подружились с американским эмигрантом Джо Бойдом, промоутером клуба UFO, который сделал себе имя, как один из влиятельнейших предпринимателей на британской музыкальной сцене. Брайан Моррисон (англ.) (владелец агентства по продажам билетов) и Бойд предложили группе записать материал с лучшим качеством звука, для демонстрации музыкальным лейблам[59]. В ноябре, с подачи агентства Моррисона, группа впервые дала концерт за пределами Лондона[59]. 18 ноября Pink Floyd выступили на первом (из многих) концерте со странным названием: Philadelic Music for Simian Hominids (рус. Психоделическая музыка для обезьяноподобных гуманоидов), мультимедийном мероприятие состоявшимся в Колледже искусств Хорнси (англ.)[54][59]. Следующей ночью они играли в Техническом колледже Кентербери[54], перед 15-футовой фигурой Будды сделанной из фольги. Это выступление привлекло большое внимание прессы[59]. Группа продолжала выступать в лондонской школе[60], в течение следующих двух недель, прежде, чем они отыграли шоу «Психоделия против Яна Смита», состоявшееся в клубе Roundhouse 3 декабря[54]. Затем Pink Floyd выступили на благотворительном вечере компании Оксфэм в Альберт-холле (самая большая площадка для группы, на тот момент)[59][54].

Tonite Lets All Make Love in London

В начале 1967 года, у Барретта начался роман с Дженни Спайрс (позже она вышла замуж за Джека Монка из группы Stars). Спайрс убедила Питера Уайтхеда (он считал, что группа звучала как «фальшивый Шёнберг»)[61], с которым она встречалась до Сида[61], увековечить Pink Floyd в его фильме о «Свингующем Лондоне» — модном культурном направление среди молодёжи[61]. Таким образом, получив сумму в размере £ 80, Уайтхед сопроводил группу в студию Джона Вуда (англ.) Sound Techniques[62], с Бойдом за компанию[61]. Там группа записала 16-ти минутную версию «Interstellar Overdrive» и ещё одну композицию — «Nick's Boogie»[61][62]. Уайтхед снимал эту запись на плёнку, позже она была использована в фильме «Tonite Let’s All Make Love in London»[62], а затем выпущена на видео под названием London '66-'67[61][62]. Уайтхед остался под впечатлением от группы: «У них потрясающая сыгранность, как у джазового бэнда»[61].

Контракт

Бойд пытался заключить контракт на запись диска с лейблом Polydor[51][63]. Однако, Моррисон убедил Кинга и Дженнера, что более выгодно спровоцировать соперничество между Polydor и EMI, дабы добиться лучших условий для группы[63]. В конце января, Бойд спродюсировал очередную рекорд-сессию коллектива[51][56], музыканты вновь отправились на Sound Techniques в Челси[51][64]. Там были записаны: «Arnold Layne»[59][51][65], а также другие песни: «Matilda Mother», «Chapter 24», «Interstellar Overdrive»[65] и «Let’s Roll Another One» (которая была переименована в «Candy and a Currant Bun», по предложению Уотерса)[65]. По поводу выбора песни «Arnold Layne», Ник Мейсон говорил: «Мы понимали что хотим быть рок-звёздами, и мы хотели выпустить сингл, эта песня показалась нам наиболее подходящей для радио-формата в 3 минуты, она не теряла слишком многого»[65]. После того, как торги между лейблами были закончены, Pink Floyd подписали контракт с EMI, сделка (необычная по тем временам) включала запись альбома[65], что давало группе неограниченное по времени использование студии Эбби-Роуд, в обмен на меньший процент роялти[65]. Музыканты пытались перезаписать «Arnold Layne» на Эбби-Роуд, однако, на сингл попала версия записанная с Бойдом[65].

The Piper at the Gates of Dawn

Первый студийный альбом группы The Piper at the Gates of Dawn был записан в несколько подходов в период с февраля по июль 1967 года на Студии № 3 (Эбби-Роуд) и спродюсирован бывшим звукоинженером битлов Норманом Смитом[66]. В то же самое время The Beatles записывали композицию «Lovely Rita» для своего альбома Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band на Студии № 2.

В период записи альбома Барретт переехал в квартиру на Эрлс Корт, которую Найджел Гордон (товарищ Сида с кембриджских времён) описал как «самый чудовищный притон во всём Лондоне». «Скажем так, пить там было совершенно нечего» — впоследствии вспоминал Эндрю Кинг, «разве что вы сами добывали себе питьё». Сид отправлялся в «кислотные трипы» практически каждый день, после чего пил Mandrax чтобы «успокоиться». Именно тогда он стал демонстрировать первые признаки душевного расстройства — пристальные взгляды и внезапные перемены настроения, от эйфории к депрессии и обратно[67]. На фоне всего этого группа изо всех сил пыталась записать дебютный диск. Поначалу Барретт выглядел очень рассудительным и здравомыслящим, но к концу работы стал отстранённым и с ним было уже не просто иметь дело. Продюсер альбома Норман Смит вспоминал:

Оглядываясь назад, я даже удивляюсь: как нам всё же удалось закончить работу? Общаться с Сидом было всё равно что с кирпичной стеной, потому что лицо его ничего не выражало. Тексты у него были детские, да и сам он во многом остался ребёнком: только что был весёлым, а через минуту уже грустит[67].

Альбом был выпущен 4 августа, на тот момент «Arnold Layne», выпущенный 11 марта, поднялся на 20 место в британском чарте[68] (несмотря на бойкот от Radio London)[65][69]. Следующий сингл группы See Emily Play был ещё более успешен, став хитом на родине музыкантов. Он был хорошо принят критиками и достиг шестой строчки в британском чарте[68].

Первые три сингла группы (третьим был Apples and Oranges) были написаны Барреттом, который был главным идеологом дебютного альбома. Из одиннадцати песен на пластинке Сид написал восемь и был соавтором ещё двух[70].

Барретт покидает группу

Гилмор о приходе в группу

«На рождество они просто спросили, хочу ли я к ним попасть? Я сказал: „Да“»[71].

Дэвид Гилмор

В конце 1967 — начале 1968 года, поведение Барретта становилось все более нестабильным и непредсказуемым, отчасти из-за интенсивного применения психоделических наркотиков, прежде всего ЛСД[10]. Многие очевидцы рассказывали, что во время некоторых выступлений группы, он бренчал один аккорд в течение всего концерта, или не играл вовсе[72]. На шоу в зале Fillmore (англ.) в Сан-Франциско, во время исполнения «Interstellar Overdrive», Барретт медленно расстраивал свою гитару. Аудитория, казалось, наслаждалась такими выходками музыканта, не подозревая о действительности, которая приводила в ужас остальных участников группы. Интервью в Tinseltown с Пэтом Буном (5 ноября) и Диком Кларком (6 ноября) должны были стать самым примечательным событием американского турне. Но они закончились полным провалом. В ответ на дурацкие вопросы Буна Сид хранил молчание, глядя в лицо ведущему пустым, немигающим взглядом, как зомби[73]. По словам Ника Мейсона: «Сид не шевелил губами в тот день»[73]. Барретт демонстрировал похожее поведение во время выступления группы на шоу Дика Кларка «American Bandstand»[73]. Когда пришло время пропеть (под фонограмму) «See Emily Play», он вообще не разжимал губ, хотя сымитировал свою часть песни со знанием дела[74], во время группового интервью, когда Кларк задал ему пару вопросов, ответы Сида были немногословны, почти на грани грубости (хотя, как признавал Кларк, возможно виной тому был безостановочный перелет из Лондона в Лос-Анджелес). Перед выступлением в конце 1967 года Барретт высыпал себе на волосы таблетки транквилизаторов и метаквалона (в ответ на то, что уставшие ждать коллеги вышли на сцену без него), обильно облив это тюбиком геля для укладки волос. Впоследствии всё это расплавилось ему на лицо под палящими огнями софитов[75], что сделало его похожим на «оплывшую свечу»[76]. Позже Ник Мейсон оспорил часть истории (в отношении метаквалона), заявив, что «Сид никогда бы не потратил хорошие препараты»[77].

Рик Райт вспоминал об одном из первых инцидентов с Сидом:

Помню, мы приехали на запись на радио Би-би-си, а Сид не явился. По-моему была пятница, никто не знал где он, мы прождали битый час. И то ли отменили запись то ли попытались записаться без него, не помню. Потом менеджеры пошли его искать, и когда они его нашли, был уже понедельник, они сказали нам: „С Сидом что-то не так“. И это действительно так... он стал другим. [..] Он попал в компанию людей, которые свято верили, что кислота может „освободить“ сознание, поможет добраться до истины... Он принимал её слишком много. Он нанёс себе непоправимый вред, потому что кислота в буквальном смысле разрушает мозг[78].

В ноябре 1967 года, во время британского турне с Джими Хендриксом (Pink Floyd были на разогреве), группа несколько раз приглашала Дэвида О’Листа (англ.), гитариста группы The Nice, чтобы подменить Барретта, когда он был неспособен выступить или не появлялся вовсе[79]. Ближе к рождеству, Дэвид Гилмор был приглашен в Pink Floyd в качестве второго гитариста, для подстраховки Барретта, неустойчивое поведение которого мешало ему выступать. На нескольких шоу Гилмор играл и пел, в то время как Барретт блуждал по сцене, изредка присоединяясь к выступлению. Остальным участникам коллектива вскоре надоели выходки фронтмена, и 26 января 1968, когда музыканты ехали на шоу в Саутгемптонский университет, группа решила не заезжать за Барреттом: один из пассажиров спросил: «Ну что, захватим Сида?» и другой ответил: «О нет, давайте не будем!»[80][81][82][83]. Поскольку на тот момент, Барретт написал подавляющее большинство материала, первоначальным вариантом было оставить его в группе[82][84][85]. Дженнер вспоминал: «Идея заключалась в следующем — Дэйв станет замещать Сида и сглаживать его чудачества. Когда это перестанет срабатывать, Барретт будет только писать. Мы просто попробуем оставить его при деле, но так, чтобы остальные тоже могли спокойно работать»[86]. Таким образом, по словам Гилмора: «Барретт должен был оставаться дома и писать замечательные песни, превратиться в загадочного Брайана Уилсона, скрывающегося за спинами коллектива»[86]. Но эта идея потерпела фиаско.

Бойд о состоянии Барретта

«Помню, он стоял прямо передо мной, я посмотрел ему а глаза, а там... как-будто кто-то выключил свет, взгляд был абсолютно пустой»[78].

Джо Бойд, первый продюсер группы

Последний крупный концерт Барретта с группой состоялся 22 декабря 1967 года на шоу «Christmas On Earth Continued», в кенсингтонском зале Olympia. В программе были заявлены The Jimi Hendrix Experience, The Who, Эрик Бёрдон и The Animals, The Move, Кит Уэст (англ.) и Tomorrow (англ.), The Soft Machine, The Graham Bond Organisation (англ.) и Sam Gopal’s Dream, однако впечатление оказалось смазанным из-за нехватки времени на то, чтобы коллективы могли развернуться в полную силу. Руки Сида безучастно висели по бокам в то время, как Pink Floyd с трудом исполняли свою часть, без его активного участия[71]. Кинг вспоминал: «На сцене творилось ужасное. Фактически, никто ничего не играл за исключением Роджера Уотерса, повторявшего один и тот же ритмический рисунок на бас-гитаре раз за разом, пока остальные стояли в растерянности, просто не зная, что делать»[71].

Сид пришёл на свою последнюю репетицию с группой, с новой песней, которую он назвал «Have You Got It Yet?». Песня казалась достаточно простой в освоении, когда он продемонстрировал её своим коллегам, но вскоре музыканты поняли, что разучить её невозможно, так как Барретт постоянно менял аранжировки, пока они практиковались[82][85]. Он играл песню снова и снова, с произвольными изменениями, и напевал: «Have You Got It Yet?». В конечном счете музыканты поняли, что ничего не выйдет. «В действительности, это было поведение сумасшедшего гения. Что интересно — я ни капли не врубался. Я находился там около часа, пока он пел одну и ту же фразу: „Ну, дошло?“ (англ. Have You Got It Yet?), а я пел в ответ: „Нет, нет“. Ужасно!» — описал репетицию Уотерс[82][85].

Позже Мейсон вспоминал о сложившимся тогда творческом тупике:

Мы были не в состоянии помочь Сиду, и возможно, не говорю, что осознано, в душе преследовали собственные интересы. И поэтому старались удержать его в группе гораздо дольше, чем следовало бы[87]

Как квинтет, Pink Floyd отыграли ещё пять концертов, а потом пришли к выводу, что это было бессмысленно: появления Барретта разрушали ход шоу, его нестабильное поведение стало последней каплей[88]. Уотерс вспоминал: «Мы дошли до того предела, когда необходимо было заявить Сиду, чтобы он ушел; мы уважали его как автора песен, но на концертах он был бесполезен. Он разрабатывал столько идей, что многие вещи мы не понимали. Он расстраивал гитару и бренчал на ослабленных струнах. Уходя со сцены, мы с ног валились, потому что играли без души»[71].

Мейсон о проблемах группы

«Мы сомневались, а сможем ли мы без Сида. И мы примирились с тем, кого можно назвать чертовым маньяком. Мы не выбирали выражений, но, думаю, именно им он и был»[71].

Ник Мейсон

Барретт не принимал участие в создании материала для группы после издания A Saucerful of Secrets в 1968 году. Из песен, которые он написал для Pink Floyd после дебютной пластинки, только одна («Jugband Blues») появилась на втором альбоме ансамбля; ещё одна («Apples and Oranges») была выпущена как сингл, но не снискала большого успеха, две другие («Scream Thy Last Scream» и «Vegetable Man») вообще никогда не были выпущены официально. Барретт проводил время за пределами студии, в приемной (пока группа записывала диск)[89], ожидая предложения войти. Также он появился на нескольких концертах, где пристально смотрел на Гилмора. Как гитарист, он был отмечен на двух треках второго альбома: «Remember a Day» (изначально он должен был выйти ещё на первом), где он играл на слайд-гитаре, и «Set the Controls for the Heart of the Sun»[90]. 6 апреля 1968 года группа официально объявила, что Барретт больше не является участником Pink Floyd[89], в тот же день контракт группы с Blackhill Enterprises был окончен[82].

Дэвид Гилмор был официально принят в Pink Floyd на место Барретта. Позже он вспоминал:

Я начал с чистого листа. Мной двигало желание придать группе хоть какую-то форму. Сейчас это кажется смешным, но когда я пришел в Pink Floyd, коллектив показался мне очень плохим. Барретт на концертах был крайне недисциплинирован. А если лидер группы — разгильдяй, что говорить о всех остальных участниках?[91]

Однако, несмотря на разрыв контракта, сам Барретт и мысли не мог допустить, что Pink Floyd может быть не его группой. Он по прежнему появлялся без предупреждения на выступлениях коллектива в клубе Middle Earth, вставал в первый ряд и не сводил взгляда с Гилмора на протяжении этих первых концертов, в новом составе. Новоявленный гитарист вспоминал: «Это было чистой воды параноидальной затеей, прошло немало времени, прежде чем я действительно ощутил себя частью группы»[92].

Сольная карьера (1968—1972)

После ухода из Pink Floyd Барретт дистанцировался от общественности. По просьбе лейблов EMI и Harvest Records он начал сольную карьеру, однако продлилась она недолго. Из-под пера Баррета вышло два сольных альбома — The Madcap Laughs и Barrett (оба в 1970 году), и сингл «Octopus». Некоторые песни, «Terrapin», «Maisie» и «Bob Dylan Blues», отражали интерес Барретта к блюзу в ранние годы[93].

The Madcap Laughs

После того, как Барретт покинул группу, менеджер Питер Дженнер последовал его примеру. Спустя месяц он привел Сида на Эбби-Роуд, чтобы записать несколько треков[94], которые позднее вошли в дебютный альбом музыканта. Тем не менее, Дженнер отметил: «Я сильно недооценил сложность работы с Барреттом»[95]. Очередные студийные сессии прошли в июне и июле, большая часть материала была доработана и приобрела лучший вид. Однако вскоре после их окончания Сид расстался со своей девушкой — Линдси Корнер, он был очень подавлен. Вся эта обстановка (также, ситуация с группой) привела к нервному срыву музыканта, он отправился колесить на своем автомобиле по дорогам Британии, это путешествие закончилось в психиатрической лечебнице Кембриджа[96]. В начале 1969 года немного реабилитированный Барретт снял квартиру на Эджертон Гарденс (район Эрлс Корт) с художником Дагги Филдсом (англ.)[96][97]. Квартира Барретта находилась вблизи апартаментов Гилмора, Дэйв даже мог видеть окна кухни своего друга[98]. Барретт решил возобновить свою музыкальную карьеру и связался с EMI, они отправили его к Малкольму Джонсу — главе Harvest Records, дочерней фирмы EMI, которая специализировалась на прогрессив-роке[94]. Джонс стал продюсером альбома Барретта[98][99], так как и Норман Смит[99], и Питер Дженнер отказались продюсировать его запись[99]. Барретт пожелал вернуть материал записанный с Дженнером, впоследствии качество некоторых треков было улучшено[100].

В апреле 1969 года начались сессии под руководством Джонса[98]. По окончании их первой части Барретт пригласил своих друзей помочь со второй: ударника группы Humble Pie (англ.) Джерри Ширли (англ.) и барабанщика из Jokers Wild (англ.) (старого коллектива Гилмора) Уила Уилсона[98]. На бас-гитаре играл сам Гилмор[98]. Общаться с Барреттом было непросто, Джонс вспоминал: «Музыканты играли вслед за ним, а не все вместе. Они наблюдали за Сидом и затем вступали, группа всегда была как будто в стороне, чуть позади»[98]. На нескольких треках отметились музыканты из Soft Machine, однако записывали их отдельно, позднее добавив с помощью овердаббинга (англ.)[55]. Это сотрудничество было не случайным, в тот же период Барретт принимал участие в записи Joy of a Toy (англ.) — дебютной пластинки Кевина Эйерса (основателя Soft Machine)[101]. Сид сыграл на гитаре в песне «Religious Experience» (её переименовали в «Singing a Song in the Morning»), однако она так и не попала на оригинальную запись (но позже вышла на переиздании диска в 2003 году)[55][102]. В один прекрасный день Барретт сказал своему соседу по квартире, что он уходит «покататься до вечера». Вместо этого, он последовал за Pink Floyd на Ибицу (согласно легенде, Сид пропустил регистрацию и таможенный контроль, выбежал на взлетно-посадочную полосу и попытался остановить самолет, махая руками)[98]. Один из его друзей позже разыскал его на пляже, в испачканной одежде и с сумкой полной денег[98]. Во время этого путешествия Барретт попросил Гилмора помочь ему в студии[98].

Гилмор откликнулся на просьбу товарища и спродюсировал ещё две сессии (вместе с Уотерсом)[103], они переделали один трек с наложениями из Soft Machine и записали ещё три песни[98]. В то же время Уотерс с Гилмором микшировали очередной альбом — Ummagumma, новости о новой записи Pink Floyd вызывали у Сида депрессию[98]. Спешка на последнем сеансе записи привела к тому, что сложилось впечатление о двух разных Барреттах: один — начавший работу весной, а другой — теперь её закончивший. Один из писателей описал это, как «картину упадка»[104]. Тем не менее, до конца июля они успели записать ещё три трека[98]. Однако из-за того, что Сид записывался в студии «вживую, как есть» (по причине нестабильного состояния), материал был не идеален — «Feel» начинается без аккомпанемента на гитаре, на коде в «If It’s In You» Барретт срывается, и ему приходится её повторить, во время пения «She Took A Long Cold Look» отчетливо слышно, как он переворачивает страницы с текстом[98]. Несмотря на всё это, песни имели более законченный вид и были лучше спродюсированы[105]. Гилмор и Уотерс покинули Джонса, который продолжил работу с Сидом, и спродюсировал трек «Opel» (однако он не попал на альбом)[105].

Дэвид Гилмор о сессиях для The Madcap Laughs:

[Сессии] были довольно неровными и проходили в спешке [из-за параллельного микширования «Ummagumma»]. У нас было очень мало времени, особенно на «The Madcap Laughs». Сид был очень проблемным, мы испытывали очень печальные чувства: „Смотри, это твоя грёбаная карьера, приятель. Возьми себя в руки и попытайся что-нибудь сделать!“ Парень попал в беду, он был моим близким другом на протяжении многих лет, эта помощь была наименьшим, что я мог для него сделать»[106].

Альбом был издан в январе 1970 года, Джонс был шокирован результатом: «Когда я первый раз прослушал законченный альбом, мне показалось, что меня удар хватит. Это был не тот Сид, с которым я встретился два или три месяца назад. Я рассердился. Было похоже на вываливание наружу всей грязи — очень несвоевременно и нечестно. Уметь поддерживать разговор — это неплохо, но я не понимаю, как звук переворачиваемых страниц может помочь делу, я отказываюсь это понимать»[104]. Гилмор тоже высказывал сожаление по поводу этой части альбома, которую, если бы была такая возможность, он сделал бы по-другому: «Трудно сказать, правильными являются чьи-то решения или нет, но это те решения, которые мы приняли. Мы хотели больше откровенности, считали, что нужно объяснить, что там происходило… мы пытались показать то, каким в действительности был Сид в то время. Мы не хотели показаться жестокими, там есть один фрагмент — сейчас я сожалею, что сделал его»[104]. Много лет спустя эти вещи вызовут массу споров, так ли было необходимо включать их в альбом. Уотерс был более оптимистичен: «Сид — гений»[107].

Сам Барретт так отозвался о своём «первенце» в интервью Beat Instrumental (англ.):

Он довольно неплох, но я бы очень удивился, если б он произвёл впечатление, умри я в ближайшем будущем. Не думаю, что этот альбом мог бы стать моим творческим завещанием. И поэтому я хочу записать ещё одну пластинку, прежде чем заняться чем-то ещё[108].

Barrett

Второй альбом, названный Barrett, записывался ещё менее регулярно, чем первый[109]. Сессии проходили с февраля по июль[109], с разной степенью интенсивности[107][110], Дэвид Гилмор вновь был бас-гитаристом и продюсером записи[107][111]. К работе над пластинкой, также присоединились Ричард Райт (клавишные) и Джерри Ширли (ударные)[107]. Песни для этого альбома записывались двумя основными методами. Первый заключался в том, что сначала аранжировщики записывали музыкальное сопровождение, на которое потом накладывался вокал Барретта и его партии на акустической гитаре[107]. Эти песни отличались особой монотонностью ритма, некоторые критики ехидно сравнивали их с работой аэродинамической трубы. Второй метод повторял запись первого альбома — аранжировщики накладывали свои партии на уже записанные вокал и гитару Барретта (например, «Rats»). Соответственно, эти песни имели рваный ритм и темп[107]. Наиболее ярким примером стала песня «Wolfpack», где аккорды сменяются в непредсказуемом хаотичном порядке. Ширли вспоминал о тех сессиях: «Сид никогда не играл одну и ту же мелодию дважды. Большая часть его мелодий были хаотичными и бессвязными; но остальное — было просто волшебно»[107]. Порой Барретт говорил: «Может быть, мы могли бы сделать середину [песни] темнее, а в конце — чуть светлее. В этом виде, она слишком ветреная и ледяная»[107].

Эти сессии совпали с началом работы Pink Floyd над альбомом Atom Heart Mother[107]. Под различными предлогами Барретт отправлялся «шпионить» в студию, где группа записывала свой альбом[107].

Ричард Райт о сессиях для альбома Barrett:

Делать запись Сида было интересно, но крайне сложно. Дэйв [Гилмор] и Роджер сделали первый альбом, я и Дэйв — второй. Но к тому времени — это была просто попытка помочь Сиду, мы старались сделать [для него] всё, что было в наших силах, вместо того, чтобы беспокоиться о лучшем гитарном звуке. Забудьте об этом! Мы приходили в студию и просто пытались заставить его петь[112].

Выступления

Несмотря на многочисленные дни, проведенные в студии, у Барретта было очень мало публичной музыкальной деятельности между 1968 и 1972 годами. 24 февраля 1970 года он появился на радиопередаче Джона Пила «Top Gear» (англ.)[107][113], где исполнил пять песен вместе с Дэвидом Гилмором и Джерри Ширли на бас-гитаре и ударных[107] соответственно[nb 2]. Четыре из этих песен до этого не издавались, три из них были позже перезаписаны для альбома Barrett, а композиция «Two of a Kind» больше не исполнялась вообще (предположительно, её автором был Ричард Райт)[nb 3].

Также Гилмор и Ширли выступили с Барреттом на его единственном концерте в этот период[111]. Шоу состоялось 6 июня 1970 г. в выставочном зале «Olympia», и было частью фестиваля «Музыки и моды»[116]. Трио исполнило четыре песни: «Terrapin», «Gigolo Aunt», «Effervescing Elephant» и «Octopus»[111][116]. Из-за плохого качества микширования вокал Сида был едва слышен практически до последнего номера[116]. В конце четвёртой песни Барретт вежливо отложил гитару и ушёл со сцены, что стало полной неожиданностью для всех присутствующих[111]. Выступление было записано и выпущено как аудио-бутлег[116][117][118][119]. Свой последний публичный визит Барретт совершил на радио Би-би-си 16 февраля 1971 года, где в их студии он записал три песни — все были из альбома Barrett[nb 4]. После этой студийной сессии Сид взял паузу в своей музыкальной карьере, которая длилась более года, хотя в декабре он дал большое интервью Мику Року (англ.) из Rolling Stone, где рассказал о себе подробно, хвастался своей новой 12-струнной гитарой, говорил о гастролях с Джими Хендриксом, и заявил, что расстроен по поводу своей музыкальной карьеры из-за неспособности найти музыкантов, которые могли бы хорошо сыграться с ним[120].

Последние годы (1972—2006)

Группа «Stars» и последние записи

В феврале 1972 года, Сид отыграл несколько концертов в Кембридже с Твинком (англ.) (экс-Pink Fairies) на ударных и Джеком Монком (англ.) на басу — под вывеской «The Last Minute Put Together Boogie Band» (иногда им помогал блюзовый гитарист Эдди «Гитара» Бёрнс (англ.), а также участник ансамбля Henry Cow — Фред Фрит). После этого трио сформировало постоянную группу под названием «Stars», однако она просуществовала недолго, хотя поначалу они были хорошо приняты публикой, выступая в различных залах родного Кембриджа. Концерт с MC5 в Cambridge Corn Exchange (англ.) оказался для них провальным. Спустя несколько дней после этого финального (как оказалось) шоу Барретт остановил Твинка на улице, показал ему разгромную рецензию в прессе, отдал газету и ушёл прочь. Недавно были найдены записи концерта Эдди Бёрнса, хотя они ещё не были выпущены официально, короткие фрагменты уже появились в интернете. Аналогичным образом, все шоу группы «Stars» были записаны, но материал считается утерянным.

9 мая 1972 года у Сида истёк контракт с EMI, в связи с этим он подписал документ, который прекращал его ассоциации с Pink Floyd и любую финансовую заинтересованность в будущих записях группы[121]. В октябре 1973 года Барретт посетил неофициальное джазово-поэтическое мероприятие Пита Брауна и Джека Брюса (бывший басист Cream). Браун задержался к началу выступления, войдя в зал, он увидел, что Брюс был уже на сцене вместе с «гитаристом, которого я не сразу узнал», они играли композицию «Doodlin» Хораса Сильвера. Позднее Браун зачитал стихотворение, которое он посвятил Барретту, потому что: «Сид сейчас здесь, в Кембридже, и он один из лучших композиторов в стране», когда, к его удивлению, гитарист поднялся и сказал: «Нет, это не я»[122]. В конце 1973 года Барретт вернулся в Лондон, где проживал в различных отелях, а в декабре того же года получил жилье в монастыре Челси. У него было мало контактов с другими людьми, несмотря на его регулярные визиты в офис своего руководства, чтобы забрать гонорар[123], и случайные визиты его сестры, Розмари. В августе 1974 года Питер Дженнер убедил Барретта вернуться в студию Эбби-Роуд[123], в надежде попытаться записать новую пластинку. По словам Джона Леки, который был звукоинженером этих сессий, даже в это время творчество Сида все ещё «было похоже на то, что он делал, когда был моложе.. длинноволосый»[124]. Сессии продлились три дня, материал состоял из блюзового ритма с предварительно записанной бессвязной гитарой, которая была наложена поверх ритма. Всего Барретт записал 11 композиций, после этого Сид в очередной раз ушёл из музыкальной индустрии. Он продал права на свои сольные альбомы обратно лейблу звукозаписи и отправился жить в лондонский отель. В этот период было предпринято несколько попыток пригласить Сида продюсировать сторонние записи (одна — от Джейми Рида (англ.) по инициативе Sex Pistols, другая — от группы The Damned, которые хотели, чтобы он продюсировал их второй альбом), но все они потерпели фиаско[125][126].

5 июня 1975 года стало знаковой датой для Pink Floyd, неожиданно студию, где они записывали альбом Wish You Were Here, посетил Барретт (как раз на этот день было запланировано празднование свадьбы Гилмора)[nb 5]. К тому времени музыканты уже заканчивали альбом и готовились отправляться во второй в этом году тур по США. Группа работала над заключительным вариантом песни «Shine On»[nb 6], когда на пороге студии внезапно появился полный человек с выбритой наголо головой (включая брови), держащий в руке полиэтиленовый пакет. Участники Pink Floyd не видели Барретта более пяти лет, и его внешность так сильно изменилась, что никто из присутствующих его не узнал. Уотерс не обратил на посетителя никакого внимания[127], Райт подумал, что этот человек — друг Уотерса, но спустя некоторое время всё же понял, что это Барретт[128]. Гилмор при встрече предположил, что это один из технических работников компании EMI[129], Мейсон также не признал старого друга и был шокирован, когда Гилмор сказал ему. В своей книге «Вдоль и поперек: Личная история Pink Floyd» 2005 года Мейсон характеризует речь Барретта как «несвязную и не вполне осмысленную»[130], барабанщик добавлял: «если сравнить Сида образца 67-го года и Сида тогда — это два разных человека»[78]. Уотерс был крайне огорчён внешним видом своего бывшего товарища по группе, и находившийся на студии менеджер Эндрю Кинг задал вопрос о лишнем весе. Барретт ответил, что у него на кухне стоит большой холодильник, и он ест очень много свиных отбивных. Сторм Торгерсон позже описал встречу Барретта так: «Это был очень грустный момент, Роджер и Дэйв плакали. Он присел и некоторое время поговорил с остальными, но было понятно, что мысли его на самом деле не здесь»[78][131].

Сам Гилмор так описывает эту встречу:

Худой, изящный, пусть не всегда опрятный и трезвый человек, которого я видел в последний раз... превратился в нечто шарообразное, без бровей и волос [..] Эта была большая потеря. Он бы мог достичь очень многого, рискну предположить, что он бы стал великим человеком[78].

Возвращение в Кембридж

Последнее интервью для RS

«Всё, о чем я мечтал в детстве — это прыгать, скакать и хорошо играть на гитаре. Но на моём пути встало слишком много народу...»[108].

Сид Барретт

После этого, Сида время от времени видели то там, то здесь — так, бывший фронтмен PF разгуливал по Кембриджу в пиджаке от Crombie (англ.), длинном балахоне и грязно-белых парусиновых туфлях или брёл по улице в пижаме. Одна из самых волнующих встреч его пост-музыкального периода произошла в 1977 году. Барретт встретил свою бывшую подружку — Галу Пиньон в одном из лондонских супермаркетов на Фулхэм-роуд. Они отправились в бар выпить, а потом пошли на квартиру к Сиду. По словам Пиньон, когда они пришли в пункт назначения, Сид приспустил штаны и вынул чековую книжку. «Сколько ты хочешь?» — спросил он, «Давай, снимай трусы». Девушка убежала, и больше никогда его не видела[108].

В 1978 году, когда деньги закончились, Сид вернулся в Кембридж, чтобы жить со своей матерью. В 1982 году Барретт вновь переехал в Лондон, он снял апартаменты в многоквартирном доме Chelsea Choisters Apartament но пробыл там всего несколько недель, и вскоре вернулся в Кембридж навсегда, пройдя пешком 50 миль из Лондона[132][108]. До самой смерти Барретт получал гонорары от своей работы с Pink Floyd благодаря компиляциям, синглам и некоторым концертным альбомам, на которых выходили его песни. Гилмор отметил, что он «спокоен, деньги исправно доходят до Сида»[133]. Однажды он недолго проработал садовником по настоянию матери, которая считала, что его следует постоянно занимать каким-нибудь делом[108].

В 1996 году Барретт был введен в Зал славы рок-н-ролла как участник группы Pink Floyd, но он не присутствовал на церемонии[134].

Согласно информации биографа Тима Уиллиса (опубликованной в 2005 году), Барретт вернулся к своему настоящему имени — Роджер, продолжал жить в двухквартирном доме своей покойной матери в Кембридже и вернулся к своим творческим истокам — живописи, создавая большие абстрактные холсты (хотя и не желал участвовать в выставках). Также он часто проводил время в саду, собирал монеты и очень любил готовить. Его связующим звеном с внешним миром оставалась сестра Розмари, которая жила поблизости. Вплоть до самого конца Барретт активно интересовался музыкой и на 56-летие она подарила ему стереосистему, на которой Сид часто слушал записи The Rolling Stones, Booker T & the MG's и разных классических композиторов. Одной из групп, которые он слушать не любил, были Pink Floyd. Распросы о его пребывании в PF также могли вызвать у него серьезную депрессию. Говорят, это была основная причина, по которой никто из бывших коллег не имел с ним прямых контактов[108][135].

Сид вёл затворнический образ жизни, и его физическое здоровье ухудшалось, он страдал от язвы желудка и диабета 2-го типа[135]. Из-за этой болезни, в 1990-х некоторые британские СМИ писали, что Барретт потерял зрение. Но эти заявления являлись «уткой», хотя у него значительно ухудшился угол обзора — как следствие пренебрежения к режиму приёма препаратов от диабета[108].

Хотя Барретт не появлялся и не выступал на публике с середины 1970-х, с течением времени интерес к нему не пропадал. Журналисты и поклонники до сих пор ездили в Кембридж, чтобы встретиться с музыкантом, несмотря на его попытки жить непубличной жизнью и призывы его семьи оставить Сида в покое[136]. Было опубликовано множество фотографий, на которых Барретт (во время прогулок или езды на велосипеде) негодует против назойливого внимания папарацци. Начиная с 1980-х годов и до самой его смерти они публиковались в различных СМИ.

В ноябре 2001 года Сид пришёл в дом своей сестры, чтобы посмотреть документальный фильм о себе — «Omnibus», по рассказам очевидцев, он счёл фильм «немного шумным», ему было приятно вновь увидеть Майка Леонарда, которого он назвал своим «учителем», и он наслаждался, слушая «See Emily Play» снова[137]. В 60-е годы Майк Леонард преподавал на полставки в Колледже искусств Хорнси (англ.) и Политехническом училище, Мейсон и Уотерс проживали в его квартире какое-то время в период становления группы (потом вместо Мейсона туда въехал Боб Клоуз), которая тогда называлась «Leonard’s Lodgers»[138]. Леонард даже иногда играл на клавишных, подменяя Ричарда Райта[139]. Леонард всячески помогал группе на первых порах, Барретт познакомился с ним, когда переехал в Лондон в семнадцатилетнем возрасте.

По прошествии времени, появлялись комментарии по поводу роли наркотиков в разрушении психического равновесия Барретта. Так, Найджел Гордон, который в середине 60-х также экспериментировал с ЛСД, вспоминал: «Все мы искали способы воспарить сознанием ещё выше и стремились всех приобщить к этому невероятному наркотику. Теперь с высоты прожитых лет, я думаю, что Сид был не готов к подобному опыту в силу своей психической неуравновешенности»[140]. В свою очередь, Сторм Торгерсон говорил: «Сид постоянно экспериментировал, он обладал очень „открытым“ сознанием, настолько подверженным воздействию, что это становилось опасным для его психики»[140]. Отмечалось, что несмотря на то, что большую часть жизни Сида нельзя было назвать здоровым, ему никогда не прописывали препаратов, корректирующих психическое состояние. За исключением одного приступа неконтролируемого гнева в начале 80-х, когда его увезли в психиатрическую больницу Фулбурн и для успокоения прописали ларгактил. В семье Барретта душевнобольным его не считали. Хотя ходили разговоры, что он возможно мог страдать синдромом Аспергера, симптомы этого заболевания выражаются в социальном отчуждении и неверной интерпретации социальных подтекстов. Человек, страдающий этим синдромом, зачастую высоко развит в интеллектуальном плане, но остаётся равнодушным ко всему тому, что не касается его напрямую[141].

Смерть и последующие события

Страдая от сахарного диабета в течение нескольких лет, Барретт умер в своем доме в Кембридже 7 июля 2006 года[142] в возрасте 60 лет. Причиной смерти стал рак поджелудочной железы[143][144]. В параграфе «род деятельности» было указано — «музыкант на пенсии»[145]. Сид был кремирован, его прах отдали членам семьи[146]. В 2006 его дом на площади Сент-Маргарет в Кембридже был выставлен на продажу, как сообщается, он вызвал значительный интерес среди покупателей[147]. Поступило более 100 заявок, в основном от фанатов музыканта, в итоге дом был продан французской паре, которая купила его просто потому, что он им понравился; по их словам, они ничего не знали о Барретте[148]. 28 ноября 2006 года через аукционный дом Cheffins с молотка ушло другое имущество Барретта, заработанные £ 120 000 были переданы на благотворительность[149]. Лоты аукциона включали картины, альбомы с вырезками из газет и предметы повседневного обихода, собственноручно украшенные Барреттом[150]. Журнал New Musical Express посвятил номер памяти Сида Барретта, поместив его фотографию на обложку, он был издан спустя неделю после смерти музыканта. В интервью The Sunday Times сестра Барретта рассказала, что он написал книгу: «Сид был очень поглощён историей искусства и много читал об этом, он написал неопубликованную книгу на эту тему, которую мне слишком грустно читать в данный момент. Сид считал, что его разум очень увлекает эта тема, он не хотел отвлекаться от этого»[151].

Узнав о смерти Барретта, Дэйв Гилмор обратился к поклонникам от лица его бывших коллег по группе:

Испытывая огромную грусть мы вынуждены объявить, что Роджер Кит Барретт – Сид – скончался. Найдите время, чтобы сыграть несколько его песен и запомните Сида как сумасбродного гения, который дарил нам всем улыбки со своими замечательными произведениями о велосипедах, гномах и чучелах. Его карьера была ужасно коротка, но он достучался до сердец огромного количества людей, большего, чем он мог себе представить[152].

В свою очередь, Роджер Уотерс добавил:

Это очень печальная новость. Сид был замечательным парнем и уникальным талантом. Он оставил после себя собрание прекрасных работ — очень трогательных и глубоких, которые будут сиять вечно[152].

По данным местной газеты, Барретт оставил около £ 1,7 млн наследства своим двум братьям и двум сёстрам[153]. Вероятно, в значительной степени эта сумма была накоплена за счёт роялти от издания сборников и концертных записей Pink Floyd с песнями, которые Барретт написал в период пребывания в группе[133]. Концерт памяти Сида, названный «The Madcap’s Last Laugh»[154], состоялся в лондонском Barbican Centre (англ.) 10 мая 2007 года. В мероприятии приняли участие Робин Хичкок (англ.), Кэптен Сенсибл, Дэймон Албарн, Крисси Хайнд, Кевин Эйерс и его коллеги по группе Pink Floyd — Мейсон, Райт и Гилмор исполнили песню «Arnold Layne», Уотерс выступил отдельно[155]. В октябре 2008 года состоялась серия мероприятий под названием «The City Wakes», они были посвящены жизни Барретта, его искусству и музыке. Сестра Барретта Розмари Брин поддержала эту идею — первую в мире серию официальных мероприятий в память о брате[156]. После успеха фестиваля «The City Wakes», благотворительная организация Escape Artists объявил о планах создания культурного центра в Кембридже, целью которого будет помощь людям, страдающим от психических расстройств. Организация создала фонд, чтобы собрать деньги для создания центра; так, с аукциона была продана мозаика, созданная Сидом, когда он был подростком в Кембридже. Стеклянная мозаика, изображающая двух воинов, была подарена Розмари Брин, которая стремится помочь другим пострадавшим от тех проблем, с которыми столкнулся и боролся её брат вплоть до своей смерти в 2006 году[157].

Наследие

Сессии Wish You Were Here

«Wish You Were Here»

«Хотя „Shine On You Crazy Diamond“ — это песня конкретно о Сиде, а „Wish You Were Here“ — более абстрактная... я не могу петь её, не вспоминая о нём»[78].

Дэвид Гилмор

Был один известный случай воссоединения Барретта с коллегами по Pink Floyd — это произошло в 1975 году, во время записи альбома Wish You Were Here. Он пришёл в студию Эбби-Роуд без предупреждения и наблюдал, как группа записывает «Shine On You Crazy Diamond» — песню, которая была посвящена Барретту. К тому времени 29-летний Барретт страдал от ожирения, сбрил все волосы на голове (в том числе брови), и его бывшие товарищи по группе поначалу не узнали давнего друга. Поведение Барретта в студии было нестабильным; часть времени он чистил зубы[158][159]. Наконец, Роджеру Уотерсу удалось спросить Сида, что он думает о песне — он ответил: «звучит чуточку старомодно»[159]. Также Барретт поприсутствовал на фуршете в честь свадьбы Гилмора и его супруги — Джинджер (англ.), который был организован сразу после окончания сессий; однако он пробыл там недолго — вскоре Барретт ушёл, даже не попрощавшись.

Пару лет спустя Уотерс столкнулся с Барреттом в универмаге Harrods (увидев своего бывшего коллегу, Сид выбежал на улицу, по пути роняя сумки, набитые конфетами)[160][161], это был последний раз, когда кто-то из участников Pink Floyd видел Барретта[160]. Позднее Ник Мейсон написал о встрече с Сидом в студии Эбби-Роуд в своей книге «Вдоль и поперёк: Личная история Pink Floyd». Также, отсылка к этой встрече фигурирует в фильме «Стена», когда персонаж по имени Пинк, сыгранный Бобом Гелдофом, сбривает все волосы на своём теле, получив психическое расстройство, схожее с заболеванием Барретта.

Сборники

«Shine You Crazy Diamond»

«Он действительно был «Безумным Алмазом» и все что говорится о нём, в этих гениальных строчках весьма точно. „Шёл наобум туда где не ждали“ — это точно про него»[78].

Дэвид Гилмор

В 1988 году лейбл EMI Records (после постоянного давления со стороны Малкольма Джонса) выпустил альбом со студийными демозаписями и прежде не издававшимся материалом Барретта[162]. Компиляция была названа — Opel, и содержала материал, записанный в период с 1968 по 1970 годы[163]. Первоначально предполагалось, что диск будет включать песни «Scream Thy Last Scream» и «Vegetable Man» — написанные Сидом ещё для Pink Floyd, Джонс заново смикшировал их специально для этой пластинки[162], но группа наложила вето на эту идею[164]. В 1993 году EMI выпустили ещё один релиз — Crazy Diamond, бокс-сет включающий три альбома Барретта. Помимо оригинального материала, на дисках присутствовали демо-версии песен, которые иллюстрируют неспособность/отказ Барретта играть одну и ту же песню одинаково, два раза подряд[165]. В 2001 году, EMI выпустили сборник The Best of Syd Barrett: Wouldn't You Miss Me?, это был первый официальный релиз, который содержал песню «Bob Dylan Blues»[166]. Исходником послужила демо-лента записанная в начале 70-х, всё это время она хранилась у Гилмора[166]. В октябре 2010 года, фирмы Harvest/EMI и Capitol Records выпустили An Introduction to Syd Barrett — коллекцию песен, включающую как его сольный материал, так и композиции периода Pink Floyd[167]. Этот сборник содержал бонус-трек «Rhamadan», который можно было загрузить из iTunes, этот 20-минутная песня была записана во время первых сессий Сида, в мае 1968 года. В 2011 году было объявлено, что специальное виниловое издание этого сборника будет выпущено ко Дню музыкального магазина[168][169][170].

Фигурировало множество пиратских бутлегов с концертным и сольным материалом Барретта[171][172]. В течение многих лет, «по рукам» ходили «эфирные» записи Барретта (в составе Pink Floyd) для радио Би-би-си. До тех пор, пока звукоинженер, который взял запись «ранних Pink Floyd» себе, не вернул её на радио — она была воспроизведена на сайте Би-би-си, во время цикла передач посвященных памяти Джона Пила. Так, во время этих передач, транслировалась все выпуски первой программы Пила — «Top Gear» (англ.). В этом шоу фигурировали «живые» версии «Flaming», «Set the Controls for the Heart of the Sun», а также 90-секундный фрагмент инструментального трека «Reaction in G» — все записанные в 1967 году. В 2012 году звукоинженер Энди Джексон сказал, что нашёл «огромную коробку различных записей», которые хранились у Мейсона, среди них фигурируют песни (в ритм-н-блюзовых версиях), которые Pink Floyd исполняли в первые годы своей карьеры (в эру Барретта)[173].

Творческое влияние и технические инновации

Барретт написал большую часть раннего материала Pink Floyd. Также, он был инновационным гитаристом своего времени, используя нестандартные методы (англ.) и исследуя музыкальные и звуковые возможности диссонанса, дисторшна, фидбэка, эхо-машины (англ.), аудио-лент и других музыкальных эффектов; его эксперименты были частично вдохновлены импровизациями гитариста Кита Роу (англ.) из группы AMM, активно выступавшей в то время на лондонской сцене. Одним из фирменных приёмов Барретта — было пропускание гитарного звука через эхо-эффект, попутно используя зажигалку Zippo в качестве слайд-бруска[174], в результате получались «потусторонние звуки», которые стали прочно ассоциироваться с группой. Широко известно, что Барретт использовал дилэй-модуляторы фирмы Binson (англ.) для достижения своего фирменного спэйс-звука. Дэвид Аллен, участник прогрессив-групп Soft Machine и Gong, отзывался о технике Барретта — использования эхо-эффекта и слайд-гитары — в качестве ключевого источника вдохновения для создания своего собственного стиля «глиссандо» (англ. glissando guitar)[175].

Вокал Барретта на альбоме Pink Floyd и на его сольных работах, звучит с сильным британским акцентом, который характерен для жителей Южной Англии. Журналист газеты The Guardian — Ник Кент, описал его «квинтэссенцией английского стиля вокальной проекции»[176]. По словам Дэвида Боуи, Барретт, наряду с Энтони Ньюли, были первыми исполнителями (услышанные им), которые пели поп/рок-материал с британским акцентом[177].

Свободная последовательность секвенций Барретта, т. н. (англ. sonic carpets) — стала новым стилем игры на гитаре, в рок-музыке.[178]. В течение своей музыкальной карьеры, Сид играл на нескольких типах гитар, в том числе на: старой, пустотелой электрогитаре фирмы Harmony (англ.), акустической Harmony, акустической Fender, «однокатушечной» Danelectro 59 DC (англ.)[179], также он владел несколькими Fender Telecaster и белым Fender Stratocaster. Fender Esquire (англ.) с зеркальными дисками приклеенными к корпусу — стала гитарой, которая чаще всего ассоциируется с Барреттом[180][120].

Музыкальное и культурное влияние

Многие музыканты отмечали влияние Барретта на их работу, среди них: Пол Маккартни[181], Пит Таунсенд[182], Кевин Эйерс[183], Марк Болан[184][181], Джулиан Коуп[185] и Дэвид Боуи[184][181], а также группы: Blur[184][186][187], Gong[183] и Tangerine Dream[188]. Джимми Пейдж, Брайан Ино и The Damned проявляли интерес к совместному творчеству с Сидом, в течение 70-х[189][190][191]. Боуи записал кавер-версию «See Emily Play» для своего альбома Pin Ups (1973)[192]. Трек «Grass», из альбома Skylarking группы XTC сочинён под влиянием музыки Барретта: после того как Энди Патридж занял у Колина Малдинга (англ.) записи культового музыканта. В своём раннем творчестве, Робин Хичкок (англ.) сочинял музыку в стиле Сида Барретта, и вообще старался походить на знаменитого коллегу; он даже исполнил песню «Domino» в документальном фильме Би-би-си «The Pink Floyd and Syd Barrett Story»[185].

Уход Барретта оказало глубокое влияние на тематику песен Роджера Уотерса и на его творческий путь, как автора текстов. «После ухода Сида в 68-м, мы все бросились на поиски того, чем мы можем заняться. Потому что он занимался продюсированием всех песен, он составлял костяк группы» — вспоминал он позже[193]. Темой психического расстройства пронизаны следующие альбомы группы Pink Floyd, в частности The Dark Side of the Moon (1973) и Wish You Were Here (1975), а также The Wall[194]. Песня «Shine On You Crazy Diamond» была трепетной данью уважения Барретту от бывших коллег[195]. «Wish You Were Here», также была частично о Сиде[196], в ней фигурирует образ «стальной ограды» (англ. steel rail) из сольной песни Барретта «If It’s in You», альбома The Madcap Laughs. «Brain Damage» была написана Уотерсом под впечатлением от психической нестабильности Барретта; думаю это песня о том, каково это быть другим — сказал он в одном из интервью[193]. Строчки «Увидимся на обратной стороне луны» и «Если твоя группа заиграет чёрте что» — напрямую отсылают к Сиду[197].

Позднее Уотерс отмечал весомый вклад Барретта в творческий путь коллектива:

Сид покинул группу в 68-м, он участвовал в записи только одного альбома. Это маленькая часть, но очень важная, начальная часть истории Pink Floyd.. И кто знает, было бы у этой истории начало и продолжение, если бы не он[78].

Дэвид Гилмор, так отозвался о значении Барретта для музыки Pink Floyd: «После известных событий, он стал помехой для группы во многих смыслах. Но без него мы бы не зашли так далеко»[198]. «Не было бы альбома The Dark Side of the Moon, если бы Сид тогда не помог нам сделать первый и самый важный шаг» — вторит своему коллеге Мейсон[198].

В 1987 году увидел свет трибьют-альбом Beyond the Wildwood (англ.), в него вошли кавер-версии песен Барретта. В проекте приняли участие инди-группы из Великобритании и США, среди них: The Shamen, Opal (англ.), The Soup Dragonsen (англ.) и Plasticland (англ.)[199].

Среди других музыкантов, написавших песни в честь Сида Барретта, был Кевин Эйерс, который посвятил ему песню «O Wot a Dream»[55][102]. Робин Хичкок перепел многие композиции Сида как на концертах, так и на своих пластинках. Он посвятил Барретту песни «The Man Who Invented Himself» и «(Feels Like) 1974». Группа Phish записала кавер-версии песен: «Bike», «No Good Trying», «Love You», «Baby Lemonade» и «Terrapin». Ещё одним музыкальным-трибьютом Барретту был сингл группы Television Personalities «I Know Where Syd Barrett Lives» из их альбома And Don’t the Kids Love It (1981)[200]. В 2008 году, группа Trash Can Sinatras (англ.) выпустила сингл в честь жизнь и творчество Сида Барретта под названием «Oranges and Apples», который был издан на их диске In The Music (2009); все заработанные средства пошли в фонд Syd Barrett Trust, созданным для исследования и борьбы с психическими расстройствами.

Среди российских исполнителей, отметивших Барретта в своей творчестве была группа Умка и Броневик с их песней «Я знаю, где живёт Сид Барретт». Группа Оберманекен посвятила песню «Подземка» из альбома «Прикосновение нервного меха» психоделическим опытам Сида Барретта. В 2007 году Егор Летов посвятил последний альбом Гражданской Обороны — «Зачем снятся сны?» Сиду Барретту и Артуру Ли[201].

Джонни Депп проявлял интерес к биографическому фильму, основанному на жизни Барретта[202]. Сид является одним из героев спектакля «Рок-н-ролл» Тома Стоппарда, он появляется в начальной сцене и исполняет песню «Golden Hair». Жизнь и музыка Барретта, в том числе неудачный концерт в Cambridge Corn Exchange и его более поздняя затворническая жизнь, являются одним из лейтмотивом этой постановки[203][204]. Сам Барретт умер в то время, когда пьеса шла на театральной сцене Лондона (2006 г.).

Журнал NME поставил Барретта на первое место своего списка «75 самых культовых музыкальных героев», написав: «Ни один музыкант не выявлял различие между статусом „рок-н-рольной звезды“ и „культового героя“ более ясно, чем это сделал Сид Барретт […] Мрачный, спорадически красивый, он и по сей день остаётся чертовски интересной личностью… и „спорадический“ — это слово, наиболее точно характеризующее его»[205].

Внешние видеофайлы
Pink Floyd исполняют «Wish You Where Here» на концерте Live 8 (Гайд-Парк, Лондон).

В 2005 году, во время грандиозной серии концерта Live 8, Pink Floyd выступили в классическом составе впервые за 24 года, среди прочего, в тот вечер они исполнили и «Wish You Where Here», под первые аккорды песни Роджер Уотерс обратился к зрителям:

Очень волнительно стоять на сцене с этими людьми, после стольких лет разлуки... и играть для вас. Мы посвящаем наше выступление всем... кого здесь нет, и в первую очередь тебе Сид.

Дискография

Pink Floyd

Синглы

Альбомы

Сольная дискография

Синглы

Альбомы

Сборники

Напишите отзыв о статье "Барретт, Сид"

Примечания

Комментарии
  1. В начале 1966 года, группа всё ещё играла R&B хиты[48][49], тем не менее музыканты также начали исполнять собственный материал: «Let's Roll Another One», «Lucy Leave», «Butterfly», «Remember Me» и «Walk with Me Sydney»[48].
  2. Эти пять песен первоначально были изданы на альбоме Syd Barrett: The Peel Session.
  3. На альбоме The Peel Session автором песни значится Ричард Райт, но на сборнике The Best of Syd Barrett: Wouldn't You Miss Me? им указан Барретт[114]. По словам Дэвида Гилмора, именно Райт написал эту песню, но Барретт утверждал (из-за нестабильного психического состояния), что это было его собственное сочинение и очень хотел включить песню в альбом The Madcap Laughs[115]
  4. Эти три песни, вместе с материалом записанным на радио-шоу Top Gear, позже были выпущены на альбоме Syd Barrett: The Radio One Sessions.
  5. По поводу точной даты появления Барретта и празднования свадьбы Гилмора есть разногласия. Марк Блэйк в свой книге 2008 года пишет, что свадьба Гилмора состоялась 7 июля, и Барретт пришёл на студию Эбби-Роуд именно в этот день. Однако все остальные источники сходятся на дате 5 июля.
  6. Первоначальный вариант не понравился Нику Мэйсону, поэтому он призвал остальных членов группы немного его изменить.
Источники
  1. [www.allmusic.com/artist/syd-barrett-mn0000044874/biography Syd Barrett | Biography | AllMusic]
  2. Patterson R. Gary. Take a Walk on the Dark Side: Rock and Roll Myths, Legends, and Curses. — Touchstone. — P. 180. — ISBN 978-0-7432-4423-7.
  3. [madcaplaughs.narod.ru/Articles/saucerful.htm Отрывки из книги Николаса Шэффнера “Блюдце, полное секретов - Одиссея Pink Floyd”, посвященные Сиду Барретту] (рус.). madcaplaughs.narod.ru. Проверено 11 ноября 2015.
  4. 1 2 3 4 5 Manning, 2006, p. 8.
  5. 1 2 Chapman, 2010, pp. 3–4.
  6. Blake, 2008, p. 13.
  7. Chapman, 2010, p. 4.
  8. Manning, 2006, pp. 9–10.
  9. 1 2 3 4 5 6 7 Manning, 2006, p. 10.
  10. 1 2 3 Palacios, 1997.
  11. Chapman, 2010, p. 8.
  12. 1 2 Chapman, 2010, p. 12.
  13. Mason, Nick. Inside Out: A Personal History of Pink Floyd (Weidenfeld & Nicolson, 2004) ISBN 978-0-297-84387-0.
  14. Chapman, 2010, p. 11-12.
  15. 1 2 Blake, 2008, p. 17.
  16. Chapman, 2010, p. 31.
  17. Chapman, 2010, p. 33.
  18. [www.cambridge-news.co.uk/Home/Features/Seeing-Pink-a-Floyd-gazetteer-of-Cambridge.htm Seeing Pink – a Floyd gazetteer of Cambridge] (англ.). Cambridge Evening News (17 октября 2007). Проверено 4 апреля 2015.
  19. Schaffner, 2005, p. 22-23.
  20. Chapman, 2010, p. 40.
  21. 1 2 3 4 Manning, 2006, p. 11.
  22. 1 2 3 4 5 6 Manning, 2006, p. 12.
  23. Manning, 2006, pp. 11–12.
  24. Chapman, 2010, p. 50.
  25. Chapman, 2010, p. 58.
  26. Chapman, 2010, p. 45.
  27. 1 2 Anon [www.timesonline.co.uk/tol/comment/obituaries/article686038.ece Syd Barrett]. The Times. Times Newspapers Ltd (12 июля 2006). Проверено 11 июня 2011.
  28. Manning, 2006, p. 14.
  29. 1 2 3 4 5 Chapman, 2010, p. 52.
  30. 1 2 Povey, 2008, pp. 13–18.
  31. Blake, 2008, p. 38.
  32. 1 2 Manning, 2006, p. 15.
  33. 1 2 3 Blake, 2008, p. 43.
  34. Chapman, 2010, p. 53.
  35. [toto.lib.unca.edu/sounds/piedmontblues/council.html Floyd Council] (англ.). toto.lib.unca.edu. Проверено 23 октября 2010. [www.webcitation.org/6HcAvBeWD Архивировано из первоисточника 24 июня 2013].
  36. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Manning, 2006, p. 19.
  37. Blake, 2008, p. 44.
  38. Manning, 2006, p. 15-16.
  39. 1 2 Chapman, 2010, p. 65.
  40. 1 2 3 Manning, 2006, p. 16.
  41. 1 2 3 4 Manning, 2006, p. 17.
  42. 1 2 Chapman, 2010, p. 76–77.
  43. 1 2 3 4 5 Manning, 2006, p. 18.
  44. Chapman, 2010, p. 73.
  45. Blake, 2008, p. 45.
  46. Chapman, 2010, p. 99.
  47. Chapman, 2010, p. 124.
  48. 1 2 3 4 Chapman, 2010, p. 86.
  49. Chapman, 2010, p. 104.
  50. 1 2 3 4 5 6 Manning, 2006, p. 26.
  51. 1 2 3 4 5 Chapman, 2010, p. 132.
  52. 1 2 Manning, 2006, p. 30.
  53. Exploring 20th century London [www.20thcenturylondon.org.uk/server.php?show=nav.36 20th Century London: Youth Culture & Fashion] (англ.). 20thcenturylondon.org.uk. Проверено 11 мая 2007. [www.webcitation.org/6HcAwB6Il Архивировано из первоисточника 24 июня 2013].
  54. 1 2 3 4 5 6 7 Jones, 2003, p. 27.
  55. 1 2 3 4 Manning, 2006, p. 27.
  56. 1 2 Manning, 2006, p. 25.
  57. 1 2 3 4 Manning, 2006, p. 28.
  58. Manning, 2006, pp. 28–29.
  59. 1 2 3 4 5 6 Manning, 2006, p. 29.
  60. Chapman, 2010, p. 95.
  61. 1 2 3 4 5 6 7 Manning, 2006, p. 31.
  62. 1 2 3 4 Chapman, 2010, p. 123.
  63. 1 2 Manning, 2006, pp. 31-32.
  64. Jones, 2003, p. 28.
  65. 1 2 3 4 5 6 7 8 Manning, 2006, p. 32.
  66. Manning, 2006, p. 34.
  67. 1 2 [Журнал «Classic Rock», статья — «Шкатулка полная секретов». Выпуск #51 (декабрь 2006), стр. 34. Автор — Мик Уолл.]
  68. 1 2 [www.officialcharts.com/artist/_/pink%20floyd/ Pink Floyd | Artist] (англ.). The Official Charts Company. Проверено 22 июня 2013. [www.webcitation.org/6HcAxBxbq Архивировано из первоисточника 24 июня 2013].
  69. Chapman, 2010, pp. 141–142.
  70. EMI Records Ltd., вкладыш «The Piper at the Gates of Dawn»
  71. 1 2 3 4 5 [otello.gorod.tomsk.ru/index-1356542620.php СИД БАРРЕТТ. ИСТОРИЯ СУМАСБРОДА] (рус.). otello.gorod.tomsk.ru. Проверено 4 апреля 2015.
  72. [www.economist.com/obituary/displaystory.cfm?story_id=7188674 Syd Barrett] (англ.). The Economist (20 июля 2006). Проверено 22 июня 2013.
  73. 1 2 3 Schaffner, 2005, p. 13.
  74. Chapman, 2010, p. 199.
  75. Manning, 2006, p. 42.
  76. Schaffner, 2005, pp. 13-14.
  77. Willis, Tim. Madcap: The Half-Life of Syd Barrett, Pink Floyd’s Lost Genius (Short Books, 2002) ISBN 1-904095-24-0
  78. 1 2 3 4 5 6 7 8 «Pink Floyd — The Story of Wish You Were Here». Документальный фильм. (2012)
  79. Mason, 2011, pp. 95-105.
  80. Интервью Дэвида Гилмора журналу Guitar World' (Январь 1995).
  81. Blake, 2008, p. 112.
  82. 1 2 3 4 5 Manning, 2006, p. 45.
  83. Schaffner, 2005, pp. 14-15.
  84. Schaffner, 2005, p. 265.
  85. 1 2 3 Schaffner, 2005, p. 14.
  86. 1 2 Schaffner, Rus, 1998, p. 132.
  87. «Pink Floyd — The Story of Wish You Were Here». Документальный фильм. (2012).
  88. DiLorenzo, Kris. [www.schizophrenia.com/stories/sbarrett.htm «Syd Barrett: Careening Through Life.»] Trouser Press February 1978 pp. 26-32
  89. 1 2 Schaffner, 2005, p. 15.
  90. Baker, Lenny [www.pink-floyd.org/artint/gwcr.htm Careful with that Axe] (англ.) // Guitar World. — Февраль 1993.
  91. [www.rollingstone.ru/music/interview/21521.html Архив RS. Дэвид Гилмор: «Мы никогда не считали, что группа развалилась», 1987] (рус.). Rolling Stone. Проверено 3 марта 2015.
  92. Schaffner, Rus, 1998, p. 15.
  93. Manning, 2006, p. 9.
  94. 1 2 Jones, 2003, p. 3.
  95. Manning, 2003, p. 70.
  96. 1 2 Manning, 2003, p. 71.
  97. BdF, bdeflorence@yahoo.co.uk. [www.duggiefields.com/text/text_index.htm Prose (search for 'Mick Rock's')] (англ.). Duggie Fields. Проверено 22 июля 2012. [www.webcitation.org/6HcAyRZzF Архивировано из первоисточника 24 июня 2013].
  98. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Manning, 2006, p. 71.
  99. 1 2 3 Jones, 2003, p. 4.
  100. Jones, 2003, pp. 3-4.
  101. Bush, John [www.allmusic.com/album/the-harvest-years-1969-1974-mw0002337660 The Harvest Years 1969-1974 — Kevin Ayers : Songs, Reviews, Credits, Awards] (англ.). AllMusic (23 апреля 2012). Проверено 5 июля 2012. [www.webcitation.org/6HcB0H8ST Архивировано из первоисточника 24 июня 2013].
  102. 1 2 Palacios, 2010, p. 362.
  103. Parker, 2001, p. iv.
  104. 1 2 3 [madcaplaughs.narod.ru/barrett.htm Сид Барретт] (рус.). madcaplaughs.narod.ru. Проверено 4 апреля 2015.
  105. 1 2 Manning, 2006, pp. 71-72.
  106. [www.pinkfloydfan.net/t3136-david-gilmour-record-collector-may.html David Gilmour: Record Collector, May 2003 — All Pink Floyd Fan Network] (англ.). Pinkfloydfan.net (10 января 2001). Проверено 6 июня 2012. [www.webcitation.org/6HcB1jh9u Архивировано из первоисточника 24 июня 2013].
  107. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 Manning, 2006, p. 72.
  108. 1 2 3 4 5 6 7 [Журнал «Classic Rock», статья — «Шкатулка полная секретов». Выпуск #51 (декабрь 2006), стр. 35. Автор — Мик Уолл.]
  109. 1 2 Kent, 2007, p. 121.
  110. (Harvest) Примечания к Barrett от Syd Barrett, pp. 1–2. EMI.
  111. 1 2 3 4 Manning, 2006, p. 61.
  112. [www.pinkfloydfan.net/t7597-rick-wright-broken-china-interview.html Rick Wright: Broken China Interview — Aug 1996 — All Pink Floyd Fan Network] (англ.). Pinkfloydfan.net. Проверено 6 июня 2012. [www.webcitation.org/6HcB2WTbf Архивировано из первоисточника 24 июня 2013].
  113. Jones, 2003, p. 13.
  114. Kellman, Andy [www.allmusic.com/album/wouldnt-you-miss-me-the-best-of-syd-barrett-mw0000377648 Wouldn't You Miss Me?: The Best of Syd Barrett — Syd Barrett : Songs, Reviews, Credits, Awards] (англ.). AllMusic. Проверено 12 августа 2012. [www.webcitation.org/6HjxHLYcb Архивировано из первоисточника 29 июня 2013].
  115. Watkinson; Anderson, 2001, p. 92.
  116. 1 2 3 4 Chapman, 2010, p. 270.
  117. [www.pf-roio.de/roio/roio-lp/he_whom_laughs_first.lp.html RoIO LP: He Whom Laughs First] (англ.). Pf-roio.de. Проверено 4 октября 2012.
  118. [www.echoeshub.com/recordings/jumphere.php?id=879 The International Echoes Hub - Recordings (RoIO) Database: Tatooed] (англ.). Echoeshub.com. Проверено 4 октября 2012.
  119. [www.echoeshub.com/recordings/jumphere.php?id=885 The International Echoes Hub - Recordings (RoIO) Database: Olympia Exhibition Hall] (англ.). Echoeshub.com. Проверено 4 октября 2012.
  120. 1 2 Rock, Mick [www.rollingstone.com/news/story/10829789/the_madcap_who_named_pink_floyd/ The Madcap Who Named Pink Floyd] (англ.). Rolling Stone (Декабрь 1971). — «Если вы склонны верить слухам, что Сид Барретт умер, попал за решетку, или превратился в «овощ». Это всё заблуждения, на самом деле он жив-здоров, и проживает в своём родном городе — Кембридже.»  Проверено 27 апреля 2009.
  121. Palacios, 2010, p. 400.
  122. Palacios, 2010, p. 401.
  123. 1 2 Manning, 2006, p. 74.
  124. Parker, 2001, p. 194.
  125. Watkinson; Anderson, 2001, pp. 121—122.
  126. Schaffner, 2005, pp. 213.
  127. The Pink Floyd And Syd Barrett Story, BBC, 2003 
  128. Schaffner, 1991, с. 189.
  129. Watkinson; Anderson, 2001, p. 119.
  130. Mason, 2005, p. 206-208.
  131. Watkinson; Anderson, 2001, p. 120.
  132. Palacios, 2010, p. 414.
  133. 1 2 [www.cambridge-news.co.uk/cn_news_cambridge/displayarticle.asp?id=288359 Barrett leaves £1.25m] (англ.). Cambridge Evening News (11 ноября 2006). Проверено 30 декабря 2013.
  134. Povey, 2007, p. 286.
  135. 1 2 Gilmore, Mikal. [www.pinkfloydz.com/artrsapr07.htm The Madness and Majesty of Pink Floyd] (англ.). Rolling Stone (5 апреля 2007). Проверено 30 декабря 2013.
  136. [www.pink-floyd.org/barrett/ianintw.htm Set The Controls; Interview to Roger 'Syd' Barrett's Nephew] (англ.). Pink-floyd.org (22 апреля 2001). Проверено 30 декабря 2013.
  137. Willis, Tim [observer.guardian.co.uk/magazine/story/0,11913,804928,00.html You shone like the sun] (англ.). The Observer (6 октября 2002). Проверено 30 декабря 2013.
  138. Mason, 2005, pp. 24–26.
  139. [www.allmusic.com/artist/bob-klose-mn0000494636/biography Bob Klose biography] (англ.). Allmisic. Проверено 4 апреля 2015.
  140. 1 2 [Журнал «Classic Rock», статья — «Шкатулка полная секретов». Выпуск #51 (декабрь 2006), стр. 33-34. Автор — Мик Уолл.]
  141. [Журнал «Classic Rock», статья — «Шкатулка полная секретов». Выпуск #51 (декабрь 2006), стр. 33—34. Автор — Мик Уолл.]
  142. [www.cambridge-news.co.uk/Home/Features/Seeing-Pink-a-Floyd-gazetteer-of-Cambridge.htm Seeing Pink – a Floyd gazetteer of Cambridge] (англ.), Cambridge Evening News (17 октября 2007). Проверено 17 сентября 2011.
  143. [www.pinkfloydz.com/crazydiamond.htm Syd Barrett] (англ.). Pinkfloydz.com. Проверено 4 апреля 2015.
  144. Klosterman, Chuck [www.nytimes.com/2006/12/31/magazine/31barrett_landy.t.html?ex=1325221200&en=08156bea3fee17a1&ei=5088&partner=rssnyt&emc=rss Off-Key] (англ.). New York Times (31 декабря 2006). Проверено 17 февраля 2007.
  145. [www.dailymail.co.uk/pages/live/articles/showbiz/showbiznews.html?in_article_id=395165&in_page_id=1773 Pink Floyd founder dies aged 60] (англ.). London: Daily Mail (12 июля 2006). Проверено 14 августа 2007.
  146. [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=14893566 Syd Barrett (1946–2006)] (англ.). Find A Grave Memorial (11 июля 2006). Проверено 16 февраля 2009.
  147. [news.bbc.co.uk/1/hi/england/cambridgeshire/5335494.stm Syd Barrett's home on the market] (англ.). BBC News (11 сентября 2006). Проверено 17 февраля 2007.
  148. Smith, Andrew [music.guardian.co.uk/rock/story/0,,2140401,00.html Making tracks: Visiting England's semi-secret rock shrines] (англ.). London: Guardian (4 August 2007). Проверено 6 августа 2007.
  149. [www.cambridge-news.co.uk/news/city/2007/06/29/507f70dd-dbf7-41f8-b3ef-d857b607f6bc.lpf Syd's poem auctioned for £4,600] (англ.). Cambridge Evening News (29 июня 2007). Проверено 14 июля 2007. [web.archive.org/web/20070707024047/www.cambridge-news.co.uk/news/city/2007/06/29/507f70dd-dbf7-41f8-b3ef-d857b607f6bc.lpf Архивировано из первоисточника 7 июля 2007].
  150. [news.bbc.co.uk/1/hi/england/cambridgeshire/6157967.stm Barrett paintings fetch thousands] (англ.). BBC (29 ноября 2006). Проверено 4 октября 2012.
  151. [www.timesonline.co.uk/tol/news/article688189.ece My lovably ordinary brother Syd] (англ.). The Sunday Times (Июль 2006). Проверено 18 октября 2008.
  152. 1 2 [www.nme.com/news/pink-floyd/23577 Pink Floyd’s tribute to Syd Barrett] (англ.). NME. Проверено 4 апреля 2015.
  153. [www.thisislondon.co.uk/showbiz/article-23396611-poverty-stricken-syd-barrett-and-the-17m-inheritance.do 'Poverty-stricken' Syd Barrett and the Ł1.7m inheritance | Showbiz] (англ.). Thisislondon.co.uk (17 мая 2007). Проверено 28 февраля 2012.
  154. Chapman, 2010, p. xiv.
  155. Youngs, Ian [news.bbc.co.uk/2/hi/entertainment/6643779.stm Floyd play at Barrett tribute gig] (англ.). BBC NEWS (11 мая 2007). Проверено 17 сентября 2007.
  156. [www.cambridge-news.co.uk/cn_news_cambridge/displayarticle.asp?id=331851 Plea for memories of Floyd rocker] (англ.). Cambridge Evening News (17 июля 2008). Проверено 25 июля 2008.
  157. [www.cambridge-news.co.uk/cn_news_cambridge/displayarticle.asp?id=390011 Project in Syd's memory] (англ.). Cambridge Evening News (17 июля 2008). Проверено 20 февраля 2009.
  158. [www.sydbarrett.net/subpages/articles/syd_barrett_story_by_syd_and_tho.htm The Syd Barrett story] (англ.). sydbarrett.net. Проверено 1 июля 2011.
  159. 1 2 Palacios, 2010, p. 408.
  160. 1 2 Manning, 2006, p. 73.
  161. Palacios, 2010, p. 412.
  162. 1 2 Palacios, 2010, p. 419.
  163. Unterberger, Richie [www.allmusic.com/album/opel-mw0000198259 Opel – Syd Barrett : Songs, Reviews, Credits, Awards] (англ.). AllMusic. Проверено 1 августа 2012.
  164. Schaffner, 2005, pp. 116–117.
  165. Unterberger, Richie [www.allmusic.com/album/crazy-diamond-mw0000111686 Crazy Diamond – Syd Barrett : Songs, Reviews, Credits, Awards] (англ.). AllMusic. Проверено 1 августа 2012.
  166. 1 2 Kellman, Andy [www.allmusic.com/album/wouldnt-you-miss-me-the-best-of-syd-barrett-mw0000377648 Wouldn't You Miss Me?: The Best of Syd Barrett – Syd Barrett : Songs, Reviews, Credits, Awards]. AllMusic (27 марта 2001). Проверено 1 августа 2012.
  167. Thomas, Stephen [www.allmusic.com/album/an-introduction-to-syd-barrett-mw0002038535 An Introduction to Syd Barrett – Syd Barrett : Songs, Reviews, Credits, Awards] (англ.). AllMusic (11 октября 2010). Проверено 1 августа 2012.
  168. Wyman, Howard [www.crawdaddy.com/index.php/2011/02/23/introduction-to-syd-barrett-ltd-2lp-vinyl-coming-for-record-store-day/ Introduction to Syd Barrett Ltd. 2LP Vinyl Coming for Record Store Day] (англ.). Crawdaddy! (23 февраля 2011). Проверено 24 февраля 2011.
  169. [www.discogs.com/Syd-Barrett-An-Introduction-To-Syd-Barrett/release/2831206 Syd Barrett – An Introduction To Syd Barrett (Vinyl, LP) at Discogs] (англ.). Discogs.com (18 апреля 2011). Проверено 3 июля 2012.
  170. [www.allmusic.com/album/an-introduction-to-syd-barrett-mw0002038535/releases An Introduction to Syd Barrett – Syd Barrett : Releases] (англ.). AllMusic (11 октября 2010). Проверено 1 августа 2012.
  171. [www.pf-roio.de/ Pink Floyd RoIO Database Homepage] (англ.). Pf-roio.de (17 мая 1994). Проверено 18 июля 2012.
  172. Marooned. [www.echoeshub.com/recordings/index.php?search=Search&q=Pink+Floyd RoIO Audience/Soundboard Concert Database] (англ.). Echoeshub.com. Проверено 18 июля 2012.
    Unterberger, Richie [www.allmusic.com/artist/syd-barrett-mn0000044874/overview/others#discography Syd Barrett – Music Biography, Credits and Discography] (англ.). AllMusic. Проверено 1 августа 2012.
  173. Graff, Gary [www.billboard.com/articles/news/506277/pink-floyd-mulling-more-reissues-after-expanded-wall-releases Pink Floyd Mulling More Reissues After Expanded 'Wall' Releases] (англ.). billboard.com (8 февраля 2012). Проверено 7 июля 2012.
  174. Darrin Fox. [www.guitarplayer.com/article/syd-barrett-1946/sep-06/23182 Syd Barrett 1946—2006] (англ.). Guitar Player (Сентябрь 2006). Проверено 28 ноября 2008. [www.webcitation.org/61BggM1Td Архивировано из первоисточника 25 августа 2011].
  175. [www.planetgong.co.uk/outland/wiki/pmwiki.php/MizMaze/DaevidAllen Gong Family Maze | MizMaze / DaevidAllen] (англ.). Planetgong.co.uk. Проверено 21 июля 2012.
  176. [www.theguardian.com/music/2006/jul/12/popandrock.sydbarrett3 Shine on you crazy diamond] (англ.). The Guardian. Проверено 10 октября 2014.
  177. [news.bbc.co.uk/1/hi/entertainment/5169344.stm Pink Floyd's Barrett dies aged 60] (англ.). BBC News. Проверено 10 октября 2014.
  178. Denyer, Ralph (1992). The Guitar Handbook. London: Dorling Kindersley Ltd. ISBN 0-679-74275-1, p 23
  179. [www.gibson.com/en%2Dus/Lifestyle/Features/68flashbackhowpinkfloyd/ '68 Flashback: How Pink Floyd Found Their Future and Lost Psychedelic Genius Syd Barrett in A Saucerful of Secrets] (англ.). Gibson.com. Проверено 8 июня 2011.
  180. Chapman, 2010, p. 126.
  181. 1 2 3 Manning, 2006, p. 286.
  182. Manning, 2006, p. 246.
  183. 1 2 Manning, 2006, p. 285.
  184. 1 2 3 [www.pinkfloydz.com/artqmagsydjan2004.htm Pink Floyd – Syd Barrett Article] (англ.). Q Magazine (Январь 2004). Проверено 4 апреля 2015.
  185. 1 2 Manning, 2006, p. 287.
  186. [www.youtube.com/watch?v=6aQIWDwhkFQ Blur's Graham Coxon on Syd Barrett] (англ.). YouTube. Проверено 14 июля 2012.
  187. Harris, John [www.guardian.co.uk/music/2006/jul/12/popandrock.sydbarrett2 John Harris on Syd Barrett's influence | Music] (англ.). London: The Guardian (12 июля 2006). Проверено 30 июля 2012.
  188. Manning, 2006, pp. 285–286.
  189. [www.luckymojo.com/barrett/refs/7404express.html CRACKED BALLAD OF SYD BARRETT – 1974] (англ.). Luckymojo.com. Проверено 18 июля 2012.
  190. Schaffner, 2005, p. 214.
  191. Watkinson; Anderson, 2001, pp. 121–122.
  192. Eder, Bruce [www.allmusic.com/album/pin-ups-mw0000034411 Pin Ups – David Bowie : Songs, Reviews, Credits, Awards] (англ.). AllMusic. Проверено 3 октября 2012.
  193. 1 2 «Pinl Floyd — Making of Dark Said of the Moon». Документальный фильм. Серия «Classic Albums» (2003)
  194. Schaffner, 2005, p. 16.
  195. The Pink Floyd and Syd Barrett Story [Документальный фильм]. BBC.(2003).
  196. Schaffner, 2005, p. 18.
  197. ["The Complete Guide to the Music of Pink Floyd". Andy Mabbett (1995).]
  198. 1 2 «Pink Floyd — The Story of Wish You Were Here». Документальный фильм. (2012)
  199. Rabid, Jack [www.allmusic.com/album/beyond-the-wildwood-mw0000957788 Beyond the Wildwood – Various Artists : Songs, Reviews, Credits, Awards] (англ.). AllMusic. Проверено 3 октября 2012.
  200. Harris, John. [www.guardian.co.uk/music/2006/jul/12/popandrock.sydbarrett2 John Harris on Syd Barrett's influence | Music] (англ.), London: The Guardian (12 июля 2006). Проверено 30 июля 2012.
  201. [www.gazeta.ru/culture/2007/05/17/a_1700249.shtml Летов лапками в небо бьет] (рус.). gazeta.ru. Проверено 4 апреля 2015.
  202. Douglas, Edward [www.screen-gems.net/showthread.php?p=7567 In the Future: Chocolate Factory Cast & Crew] (англ.). Coming Soon.net (29 июня 2005). Проверено 13 июля 2006.
  203. Stoppard, Tom [www.vanityfair.com/culture/features/2007/11/stoppard200711 Here's Looking at You, Syd | Culture] (англ.). Vanity Fair (21 марта 2012). Проверено 18 июля 2012.
  204. [www.mtv.com/news/articles/1573545/rock-n-roll-syd-barrett-on-broadway-by-kurt-loder.jhtml 'Rock 'N' Roll': Syd Barrett On Broadway, By Kurt Loder – Music, Celebrity, Artist News] (англ.). MTV.com (11 мая 2007). Проверено 18 июля 2012.
    Sean O'Hagan. [www.guardian.co.uk/stage/2006/jul/30/theatre.sydbarrett Theatre: Rock'n'Roll | Stage | The Observer] (англ.). London: Guardian (30 July 2006). Проверено 18 июля 2012.
  205. [www.nme.com/list/ultimate-cult-heroes/216779/page/3 NME — «ULTIMATE CULT HEROES»] (англ.). NME. Проверено 4 апреля 2015.
  206. Рецензия в журнале FUZZ № 8, 2001 год

Литература

  • Blake, Mark —. [books.google.ru/books?id=hKXhLoWCPQ8C&dq=Comfortably+Numb:+The+Inside+Story+of+Pink+Floyd&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Comfortably Numb: The Inside Story of Pink Floyd]. — Da Capo Press, 2008. — 418 с. — ISBN 0-306-81752-7.
  • Chapman, Rob —. [books.google.ru/books?id=y6BjPgAACAAJ&dq=editions%3AISBN0571238548&hl=ru&source=gbs_book_other_versions Syd Barrett: A Very Irregular Head]. — Faber & Faber, 2010. — 441 с. — ISBN 978-0-571-23855-2.
  • Jones Malcolm —. The Making of The Madcap Laughs (21st Anniversary Edition). — Brain Damage, 2003. — 441 с.
  • Manning, Toby —. [books.google.ru/books?id=yHsZAQAAIAAJ&q=The+Rough+Guide+to+Pink+Floyd&dq=The+Rough+Guide+to+Pink+Floyd&hl=ru&sa=X&ei=LhVEVfKcCYufygPF4oDQBw&ved=0CB8Q6AEwAA The Rough Guide to Pink Floyd]. — Rough Guides, 2006. — 300 с. — ISBN 1-84353-575-0.
  • Mason, Nick —. [books.google.ru/books?id=Yyc9PgAACAAJ&dq=editions%3AISBN1780221754&hl=ru&source=gbs_book_other_versions Inside Out – A Personal History of Pink Floyd]. — Phoenix, 2011. — 384 с. — ISBN 978-0-7538-1906-7.
  • Palacios, Julian —. Lost in the Woods: Syd Barrett and the Pink Floyd. — Boxtree, 1997. — ISBN 0-7522-2328-3.
  • Palacios, Julian —. [books.google.ru/books?id=DvgH58uEPFAC&dq=Syd+Barrett+%26+Pink+Floyd:+Dark+Globe&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Syd Barrett & Pink Floyd: Dark Globe]. — Plexus, 2010. — 443 с. — ISBN 0-85965-431-1.
  • Parker, David —. Random Precision: Recording the Music of Syd Barrett 1965–1974. — Cherry Red, 2003. — 286 с. — ISBN 1-901447-25-1.
  • Parker, David —. [books.google.ru/books?id=zCo5AQAAIAAJ&q=Random+Precision:+Recording+the+Music+of+Syd+Barrett+1965%E2%80%931974&dq=Random+Precision:+Recording+the+Music+of+Syd+Barrett+1965%E2%80%931974&hl=ru&sa=X&ei=RBdEVa2CG6WfygO0_4GABQ&ved=0CBwQ6AEwAA Random Precision: Recording the Music of Syd Barrett 1965–1974]. — Cherry Red Books, 2001. — 286 с.
  • Schaffner, Nicholas —. [books.google.ru/books?id=Ja2xAAAACAAJ&dq=Saucerful+of+Secrets:+The+Pink+Floyd+Odyssey&hl=ru&sa=X&ei=KxhEVazTFaHSyAPRwoCoAw&ved=0CB8Q6AEwAA Saucerful of Secrets: The Pink Floyd Odyssey]. — Helter Skelter, 2005. — 352 с. — ISBN 1-905139-09-8.
  • Watkinson, Mike /Anderson, Pete —. [books.google.ru/books?id=V3w3AQAAIAAJ&dq=editions:ISBN0857121227&hl=ru Crazy Diamond: Syd Barrett & the Dawn of Pink Floyd]. — Omnibus Press, 2001. — 192 с. — ISBN 978-1-8460-9739-3.
  • Willis, Tim —. [books.google.ru/books?id=NasVRQAACAAJ&dq=Madcap%3A%20The%20Half-Life%20of%20Syd%20Barrett%2C%20Pink%20Floyd%27s%20Lost%20Genius&hl=ru&source=gbs_book_other_versions Madcap: The Half-Life of Syd Barrett, Pink Floyd's Lost Genius]. — Short Books, 2002. — 174 с. — ISBN 1-904095-24-0.
  • Шэффнер, Николас. Блюдце, полное чудес. Одиссея Pink Floyd = Saucerful of Secrets. The Pink Floyd Odyssey. — М.: Издательство Сергея Козлова, 1991. — ISBN 5-901013-01-8.
  • Шэффнер, Николас. Блюдце, полное чудес. Одиссея Pink Floyd = Saucerful of Secrets. The Pink Floyd Odyssey. — М.: Издательство Сергея Козлова, 1998. — ISBN 5-901013-01-8.
  • Ник Мейсон. Вдоль и поперёк: Личная история Pink Floyd = Inside Out: A Personal History of Pink Floyd. — 3-е изд., испр. — СПб.: Амфора, 2005. — ISBN 978-5-367-00721-3.

Ссылки

  • [www.sydbarrett.net/ Архивы Сида Барретта]
  • [www.sydbarrett.com Официальный сайт Сида Баретта]
  • [www.syd-barrett-trust.org.uk/ Официальный сайт фонда Сида Барретта]


Отрывок, характеризующий Барретт, Сид

– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.