Сиканская культура (Перу)

Не следует путать с Сиканы.

Сиканская культура, англ. Sican Culture — название культуры, предшествовавшей инкам на северном побережье нынешнего Перу в период примерно 750—1375 гг. н. э. Название дал археолог Идзуми Симада (Izumi Shimada), основатель [www.sican.org Сиканского археологического проекта]. Сиканская культура также иногда отождествляется с культурой Ламбайеке (en:Lambayeque culture) по названию региона Ламбайеке в Перу. До сих пор ведутся споры, являются ли сиканская и ламбайекская культура одной и той же культурой.

Сиканская культура была покорена царством Чиму.

Археологи делят развитие Сиканской культуры на три хронологических этапа, связанных с изменениями в культурных слоях (Sican 2007).

Географическое положение и климат

Сиканское государство было прибрежным, занимало северную часть побережья современного Перу вблизи рек Ла-Лече и Ламбайеке. Археологические памятники охватывают регион Ламбайеке, включая долины Мотупе, Ла-Лече, Ламбайеке и Сана (Zana), около современного Чиклайо. Большое количество памятников находятся в области Батан-Гранде долины Ла-Лече.

Климат данной территории во времена существования Сиканского государства был очень похож на нынешний, несмотря на изменения в ландшафте, произошедшие за 600 лет со времени исчезновения культуры. Сиканская культура страдала от постоянной смены засух и наводнений, характерной для региона.

Раннесиканский период

Раннесиканский период начался около 750 г. н. э. и продолжался примерно до 900 г. н. э. Из-за малого количества находок об этом периоде известно немного, однако представляется вероятным, что Сиканская культура произошла от культуры Мочика, существовавшей в том же регионе и угаснувшей в 8 в.н. э., поскольку на керамике обеих культур встречаются сходные мотивы (Shimada 2000, p. 52). Среди других культур, имевших сходные черты, историки упоминают Кахамарку, Уари и Пачакамак. Останки, найденные в ряде археологических памятников, показывают, что сиканская культура поддерживала торговые отношения с народами Эквадора (раковины и улитки), Колумбии (изумруды и янтарь), Чили (медный купорос), а также закупала мелкие золотые самородки из бассейна реки Мараньон на востоке. Около 800 г. они создали город Пома, расположенный в Батан-Гранде в долине Ла-Лече. О других памятниках раннесиканского периода известно мало.

Керамика

Для раннесиканского периода характерна хорошо отшлифованная керамика с чёрным покрытием, обнаруженная в долине Ла-Лече. Этот стиль чёрной керамики возник ещё у культуры Мочика, и является ещё одним косвенным свидетельством преемственной связи между данной культурой и Сиканской. Большинство керамических изделий представляют собой сосуды с одним горлышком, рукояткой в виде петли и антропоморфно-птицеобразным лицом в основании горлышка. Лицо состояло из глаз навыкате, крючковатого клюва или треугольного выступа вместо носа, стилизованных ушей, при отсутствии рта. Данный образ позднее превратился в облик божества среднесиканского периода (Shimada 2000, p. 51).

«Новая культура»

Наряду с типами керамики, которые существовали и ранее, в раннесиканский период культура приобретает новые, характерные для неё черты. Даже несмотря на то, что исполнение керамики и основные типы изображений были заимствованы у культуры Мочика, их исполнение и сочетания выглядят уже по-новому. Изменение в исполнении керамики, иконографии и погребальных обрядах, по-видимому, отражает изменения в религиозных представлениях и космологии. Особенно важно то, что к концу раннесиканского периода накапливаются изменения в стиле искусства и иконографии, а также другие изменения в организации общества, в результате чего становится возможным возведение первых монументальных глинобитных сооружений, крупномасштабная металлургия на основе медных сплавов, а также возникновение сложной погребальной традиции, характерной для среднесиканского периода (Shimada 1985, p. 361). Данные изменения можно заметить в сооружениях в Батан-Гранде, в том числе Уака-дель-Пуэбло (около 850—900 гг.).

Среднесиканский период

Среднесиканский период продолжался с 900 по 1100 гг. н. э. Это период «культурного расцвета», он отмечается различными культурными нововведениями, ряд которых не имели прецедента в тех землях (Shimada 2000, p. 52). Как предполагается, толчком к культурному расцвету стало возобновление местной политической и религиозной активности в результате разрушения государств Уари и Среднего Кахамарка, в результате чего Сиканская культура обрела относительную автономию. Для среднесиканского периода характерны 6 основных показателей: искусство и идеология, ремёсла и технология, погребальные обычаи, торговля на дальние расстояния, города-религиозные центры и монументальные храмы, а также структура и авторитет самого государства. Вместе указанные характеристики свидетельствуют, что Сиканская культура имела очень продуктивную экономику, чёткую социальную дифференциацию, а также влиятельную религиозную идеологию, которая определяла и диктовала структура теократического государства.

Искусство и идеология

Сиканское искусство является изобразительным по стилю и религиозным по своей природе. Такие особенности, как скульптурные изображения и минимизация количества цветов (от одного до трёх) были общей чертой для искусства ряда предшествующих культур, процветавших на северном побережье Перу. Сиканское искусство реконфигурировало мотивы, конвенции и концепции предшествовавших культур (в основном Уари и Мочика), создав совершенно новый уникальный стиль. Отсылки к прежним идеям, образам и методами предшествовавших культур в сиканском искусстве оказывались полезными тем, что поддерживали престиж и легитимность новой сиканской религии (Shimada, 2000, p. 52).

В сиканской иконографии преобладает «сиканское божество» (Nickle Arts Museum 2006; Shimada 2000). Его образ украшает все произведения искусства сиканского периода, включая керамику, металлические изделия и ткани (Shimada 2000, p. 52) Чаще всего его изображают в виде маски с поднятым взглядом (SAP 2007). Иногда его облик принимает птичьи черты, такие, как клюв, крылья и когти, которые проявляются на керамике раннесиканского периода (Shimada 2000, p. 52). Эти птичьи черты связаны с ключевой фигурой сиканской мифологии — Наймлапом. Наймплап считается основателем первой династии доинкских царей в долинах Ла-Лече и Ламбайеке. В Легенде о Наймлапе, которую впервые записал испанский хронист Мигель Кабельо де Бальбоа в XVI веке, Наймлап считается прибывшим по морю на берег Ламбайеке на плоту из бальсового дерева. Он основал большой город, а каждый из 12 сыновей его старшего сына, в свою очередь, основал свой новый город на побережье Ламбайеке. Когда Наймлап умер, у него проросли крылья и он улетел в иной мир (Nickle Arts Museum 2006, p. 18 и 65).

Образ Сиканского божества не является новым для среднесиканского периода ни по концепции, ни по чертам. Обе предшествующих культуры, мочика и уари, изображают единственную мужскую фигуру, а обращённый вверх взгляд, характерный для Сиканского божества, обычен для искусства и иконографии других доиспанских культур. Уникальной, однако, является иконография, сопровождающая изображения Сиканского божества (Nickle Arts Museum 2006, p. 66). Луна и океан, вероятно, символизируют то, что Сиканское божество отвечало за благополучие морской живности и рыбаков. Наличие в иконографии водных мотивов свидетельствует также о важности для сиканцев ирригации и сельского хозяйства. Другие атрибуты, такие, как пара «солнце — луна», символизируют дуализм человеческой и небесной жизни. Также Сиканское божество изображали с ножами и отрубленными головами, что могло символизировать его могущество (Nickle Arts Museum 2006, p. 66; Shimada 2000, p. 52-53).

Присутствие Сиканского божества практически во всех видах сиканской иконографии особенно впечатляет в связи с почти полным отсутствием в среднесиканском искусстве человеческих изображений. Единственным исключением являются изображения Сиканского Правителя (Shimada 2000, p. 53). Иконография Сиканского Правителя почти идентична Сиканскому божеству, с тем исключением, что он изображён в естественном виде и не имеет птичьих черт. (Shimada 2000, SAP 2007) Возможно, Сиканский Правитель является земным «альтер эго» Божества. (SAP 2007)

Ремёсла и технологии

Среди населения Батан-Гранде было много искусных ремесленников. В среднесиканский период ремёсла процветали и были одной из отличительных характеристик этого времени. Тщательно отполированные керамические изделия с чёрным покрытием, известные из раннесиканского периода, получили широкое распространение на этой стадии, наряду с металлургией; с другой стороны, керамическая технология, использовавшаяся в среднесиканском периода, возникла и развивалась в течение 2500 лет из местных технологий производства керамики. В мастерских, одна из которых была обнаружена у Уака-Сиалупе к западу от Батан-Гранде, вероятно, были отделы для производства как керамики, так и металлических изделий.

Керамика, как средство выражения политической и религиозной идеологии в виде сосудов для хранения и приготовления пищи, архитектурных орнаментов, скульптур Божества или животных и др., процветала в этот период (Shimada 2000; Sican 2007). Керамисты, по-видимому, работали отдельно друг от друга. Раскопки в Уака-Сиалупе (Huaca Sialupe) выявили группы однотипных печей, использовавших местную древесину для растопки. Полевые эксперименты показали, что печи использовались либо для керамики, либо для металлургии (Shimada and Wagner 2001, p. 28). Для изготовления и украшения керамики типа Палетеада использовалась технология «лопатка и advil», а украшалась она геометрическим орнаментом (Cleland and Shimada 1998, p. 112). Монохромная чёрная керамика приобрела широкую популярность в регионе в среднесиканском периоде. В позднесиканском периоде на керамике сохранился только геометрический мотив (Sican 2007).

Металлургия — одно из важнейших достижений сиканской культуры. Её производство продолжалось в Батан-Гранде в течение почти 600 лет. В некоторых мастерских среднесиканского периода обнаружены свидетельства сразу нескольких видов производства, например, керамики и металлов, поскольку их производители нуждались в одном и том же топливе для печей. Чёрная керамика обнаружена в погребениях как среднего, так и высшего класса, а металлические изделия — только в погребениях элиты.

Важным достижением среднесиканской металлургии было широкомасштабное использование сплавов, в частности, мышьяка с медью, которая была более гибкой и лучше сопротивлялась коррозии, чем чистая медь. Большое количество плавильных и металлообрабатывающих мастерских, обнаруженных в регионе Ламбайеке, указывают на совпадение множества факторов, приведших к распространению такого производства: наличие залежей руды, густые леса как источник топлива, традиция использования высокотемпературных печей, развившаяся в ходе производства керамики, традиция обработки золота — все эти факторы, а также спрос со стороны элиты, привели к широкому распространению металлообработки. Большое количество плавильных мастерских также указывает на количество труда, требовавшееся при использовании такого метода. По современным меркам метод плавки медных сплавов был неэффективным, он требовал существования большого количества мастерских и печей.

Общество

Изделия из драгоценных металлов, обнаруженные в археологических памятниках среднесиканского периода, беспрецедентны по своему количеству и разнообразию. Металлические предметы использовались всеми слоями общества. Тонкие листы из томпака использовались для обёртывания керамических сосудов для нижнего слоя элиты, тогда как верхний слой использовал золотые сплавы высокой пробы. Рядовые жители имели предметы только из сплава меди с мышьяком. Драгоценные металлические объекты являются явным свидетельством иерархии в сиканском обществе (Shimada 2000, p. 56).

На территории Батан-Гранде, как и в других крупных политических центрах среднесиканского периода, свидетельств производства и обработки металла не найдено, однако драгоценные металлические предметы явно предназначались для элиты. Элита контролировала производство металлических предметов для ритуальных или погребальных целей (Shimada and Merkel 1991, p. 86).

Погребальная практика

Раскопки позволили выявить многие особенности погребальной практики сиканцев, которые, в свою очередь, позволили антропологам понять организацию и религию сиканского общества. Большая часть сведений о погребальной практике почерпнута в ходе раскопок памятника Уака-Лоро, которые провел Идзуми Симада в сотрудничестве с Сиканским археологическим проектом (en:Sicán Archaelogical Project, SAP).

Прежде всего погребальные практики в Huaca Loro отражают социальное расслоение и иерархию, присущую сиканскому обществу. Это социальное расслоение открывается в различных способах и практиках погребения, а также в сопутствующих предметах захоронения.

Наиболее очевидное различие в способах погребения, основанное на социальной иерархии, состояло в том, что простонародье хоронили в незамысловатых неглубоких могилах вокруг монументальных насыпей, тогда как элита сиканского общества захоранивалась в глубоких скважинах под этими колоссальными холмами, как это можно видеть в Восточной и Западной гробницах Уака-Лоро (Shimada 2000; Shimada et al 2005). Далее, было выяснено, что социальный статус человека также определял то, как располагалось его тело для захоронения: сидя, лежа или склоненным. Например, телам членов высокостатусной элиты всегда придавалось сидячее положение, тогда как простолюдин мог быть похоронен сидя, лежа или в положении наклона (Nickle Arts Museum 2006, p. 87; Shimada et al 2004).

Торговля с другими цивилизациями

Разнообразие вещей, найденных в захоронениях, говорит о большой власти, которую имела элита среднесиканского периода. Их погребальная утварь была не только наиболее многочисленной, но также самой качественной, иногда экзотичной по исполнению. Ни в одном из мест, где обнаружены свидетельства производства и обработки металла, не найдено следов местной добычи руды. Импортировались также раковины en:spondylus, изумруды, перья, различнные минералы — в основном из Северных Анд, в частности, из Эквадора (культуры Мантено и Милагро), Перу, Колумбии. Эти материалы могли идти и далее на юг, вплоть до земель Тиуанако в Южно-Центральных Андах и на восток до реки Мараньон, крупного притока Амазонки (Sican 2007; Shimada 2000; Cleland and Shimada 1998). Торговые сети среднесиканского периода, как представляется, не имели прецедента по размаху и ассортименту товаров, и таким образом содействовали распространению сиканской религии и политического влияния за пределами регионов Ламбайеке и Ла-Лече (Shimada 2000, p. 58). По всей вероятности, для транспортировки большого количества товаров сиканцы использовали караваны лам (Shimada 1985, p. 391).

Позднесиканский период

Поздний сиканский период начался около 1100 г. н. э. и закончился в 1375 г., когда сиканцев покорило царство Чиму.

Запустение Сикана и Батан-Гранде

Около 1020 г.н. э. в Сикане произошла суровая засуха, которая длилась около 30 лет. Во время засухи Сиканское божество, тесно связанное с океаном и, в частности, с водой, оказалось в центре религии. Катастрофические погодные изменения, таким образом, народ связывал с Сиканским божеством, точнее, с его неспособностью обратить силы природы на пользу сиканцам (Jennings 2008). Сиканские церемонии (а также храмы/курганы, на которых они осуществлялись) должны были обеспечить изобилие со стороны природы, а элита выступала посредником между рядовыми людьми и Сиканским Божеством, которое, в свою очередь, было посредником между людьми и природой (Jennings 2008). После 30-летнего периода неопределённости в отношении к природе, храмы, которые были центрами Среднесиканской религии и власти элиты, были сожжены и заброшены (это произошло в период между 1050 и 1100 г. н. э.). Вероятно, культ предков и возвеличивание элит вызвали слишком сильное отторжение в массах. В сочетании с засухой, которая явно ослабила сельское хозяйство региона, терпимость населения упала, тогдашняя элита потерпела крах (Sican 2007). После разрушения сиканские культовые постройки практически не восстанавливались, разве что иногда подвергались мелкому ремонту. Дальнейший ущерб им был нанесён потопом «Эль-Ниньо» около 1100 г. н. э.

Новый Сикан

Сожжение и оставление прежней столицы означало необходимость сооружения новой. В качестве новой столицы позднесиканского периода был сооружён Тукуме в месте, где соединяются долины Ла-Лече и Ламбайеке. Тукуме стал новым религиозным и церемониальным центром Сикана. Религиозное и иконографическое наследие среднесиканского периода (Сиканское Божество и Сиканский Правитель) резко исчезает, и именно этап их исчезновения считается началом позднесиканского периода. Прочие мифологические изображения среднесиканского периода продолжают использоваться и в позднесиканский, и отражают возрождение религии, восходящей к традиционному почитанию природных явлений. Среди изображений того периода встречаются кошачьи, рыбы и птицы, которые в предыдущие эпохи были вторичными по отношению к Сиканскому божеству, однако находят параллели с прежними культурами региона. В период перехода от средне- к новосиканскому периоду не связанная с религией материальная культура, в частности, керамика и металлургия, принципиально не изменились (Sican 2007; Shimada 2000; Hayashida 2006; Jennings 2008). Смена политической и религиозной власти не повлияла ни на сельское хозяйство, ни на ирригацию, что видно на примере поселения Пампа-де-Чапарри и других многочисленных поселений (Hayashida 2006, p. 257; Shimada 2000, p. 63).

Тукуме

В среднесиканский период Тукуме стал новым религиозно-церемониалным центром сиканской культуры. Курганы и храмы продолжали сооружать (или поддерживать) и в позднесиканский период. Этот город необычайно разросся в течение 250 лет позднесиканского периода. Ко времени, когда регион Ламбайеке завоевало царство Чиму ок. 1360 г. там существовало 26 крупных курганов и пристроек. Городище занимает 220 гектаров вокруг горы Ла-Райя. Тукуме стал новым центром реорганизованного и вновь объединённого сиканского общества вплоть до падения Сиканской культуры под напором родственной культуры Чиму (Shimada 2000, p. 63).

Этническая принадлежность

Исходя из большого сходства ранней Сиканской культуры с культурой Мочика, предполагается, что сиканцы говорили на одном из диалектов языка мочика (ныне исчезнувшего). На другом диалекте данного языка говорили жители покорившего их царства Чиму/Чимор — на кингнаме.

Литература

• Bruhns, K.O. (1994). Ancient South America. Cambridge [England]; New York: Cambridge University Press.
• Cavallero, Raffael and Izumi Shimada. «Some Thoughts on Sican Marked Adobes and Labor Organization.» American Antiquity, January 1988: p. 75-101.
• Cleland, Kate M. and Izumi Shimada. «Paleteada Potters: Technology, Production Sphere, and Sub-Culture in Ancient Peru.» In MASCA Research Papers in Science and Archaeology: Andean Ceramics: Technology, Organization, and Approaches Supplement to Volume 15, 1998, edited by Izumi Shimada, p. 111—142. University of Pennsylvania Museum of Archaeology and Anthropology, 1998.
• Goldstein, David J. and Izumi Shimada. «Middle Sican Multicraft production: Resource Management and Labor Organization.» In Craft Production in Complex Societies: Multicraft and Producer Perspectives, edited by Izumi Shimada, p. 44-67. Salt Late City: University of Utah Press, 2007.
• Hayashida, Frances M. «The Pampa de Chaparri: Water, Land, and Politics on the North Coast of Peru.» Latin American Antiquity, September 2006: p. 243—263.
• Jennings, Justin. «Catastrophe, Revitalization, and Religious Change on the Prehispanic North Coast of Peru.» Cambridge Archaeological Journal, June 2008: p. 177—194.
• Nickle Arts Museum. (2006). Ancient Peru Unearthed: Golden Treasures of a Lost Civilization. Calgary: The Nickle Arts Museum
• Shimada, Izumi. «The Late Prehispanic Coastal States.» In The Inca World: The Development of Pre-Columbian Peru, edited by L. Laurencich Minelli, p. 49-82. Norman: University of Oklahoma Press, 2000.
• Shimada, Izumi. «Perception, Procurement, and Management of Resources: An Archaeological Perspective.» In Andean Ecology and Civilization: An Interdisciplinary Perspective on Andean Ecological Complementarity, edited by Shozo Masuma, Izumi Shimada, and Craig Morris, p. 357—399. Tokyo: University of Tokyo Press, 1985.
• Shimada, Izumi, Gabriela Cervantes, Carlos Elera, Katsutomo Kato, Go Matsumoto, Elvis Mondragon, and Hirokatsu Watanabe. «Organization and Variability Among Middle Sican Elite Burials in Peru.» Society for American Archaeology Annual Meeting. Austin, TX: Society for American Archaeology, April 2007.
• Shimada Izumi, David J. Goldstein, Ursel Wagner, and Aniko Bezur. «Pre-hispanic Sican Furnaces and Metalworking: Toward a Holistic Understanding.» In Metalurgia en la America Antigua: Teoria, arqueologia, simbologia y tecnologia de los metales prehispanicos, edited by Roberto Lleras Perez, p. 337—361. Bogota: Instituto Frances de Estudios Andinos.
• Shimada, Izumi and Jo Ann Griffin. «Precious Metal Objects of the Middle Sican.» Scientific American, April 2004: p. 80-89.
• Shimada, Izumi and John F. Merkel. «Copper-Alloy Metallurgy in Ancient Peru.» Scientific American, July 1991: p. 80-86.
• Shimada, Izumi; Shinoda, Ken-ichi; Bourget, Steve; Alva, Walter; Uceda, Santiago. «mtDNA Analysis of Mochica and Sicán Populations of Pre-Hispanic Peru.» In Biomolecular archaeology; genetic approaches to the past, edited by David M. Reed, p. 61-92. Board of Trustees: Southern Illinois University, 2005.
• Shimada, Izumi, Ken-ichi Shinoda, Julie Farnum, Robert Corruccini, and Hirokatsu Watanabe. «An Integrated Analysis of Pre-Hispanic Moruary Practices: A Middle Sican Case Study.» Current Archaeology, June 2004: p. 369—402.
• Shimada, Izumi and Ursel Wagner. «Peruvian Black Pottery Production and Metalworking: A Middle Sican Craft Workshop at Huaca Sialupe.» Materials Research Society Bulletin, January 2001: p. 25-30.
• Sican Archaeological Project (SAP). [www.sican.org/settings.html «Research Settings: The Sican Culture.»] 2007. Retrieved 2008-9-5. (Retrieved 2008-10-5 by kea209)
• Sharpe, Colleen. Ancient Peru Unearthed: Golden Treasures of a Lost Civilization. Calgary: Nickle Arts Museum, 2006. ISBN 0889533067.
• Hoyle, Rafael Larco. Peru. New York: The World Publishing Company, 1966.

Ссылки

• [www.sican.org Official Website of Sicán Archaeological Project]
• [www.mesoamerica.ru/indians/south/sikan_culture.html Культура Сикан]

Отрывок, характеризующий Сиканская культура (Перу)

«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.