Силезские восстания

Силезские восстания (нем. Aufstände in Oberschlesien, польск. Powstania śląskie) — серия из трёх вооружённых восстаний поляков и польских силезцев, произошедших в период с 1919 по 1921 годы в Верхней Силезии. Выступления были направлены против немецких властей Веймарской республики и преследовали цель — выйти из состава немецкого государства и слиться со Второй Польской республикой, образованной с окончанием Первой мировой войны. В современной польской истории восстания рассматриваются как предмет национальной гордости.

Исторический фон

См. также: История Силезии

В период Раннего Средневековья земли Силезии принадлежали Польской короне, но в XIV столетии перешли Богемии, а ещё позже под власть австрийских Габсбургов. В 1740 году прусский король Фридрих Великий завладел этой территорией по результатам войны за австрийское наследство, таким образом сделав её частью Королевства Пруссия, а с 1871 года она вошла в состав Германской империи.

По окончании Первой мировой войны, в ходе обсуждения Версальского мирного договора, германское правительство объявило, что без Верхней Силезии оно будет не в состоянии выполнять свои обязательства по выплате репараций Союзникам.

Регион Верхняя Силезия характеризовался богатыми месторождениями полезных ископаемых и развитой тяжёлой промышленностью, шахтами, металлургическими и сталелитейными заводами. Силезские шахты выдавали на гора почти четверть каменного угля от ежегодной добычи Германии, 81 % цинка и 34 % свинца от общегосударственного производства.

Демографическая ситуация в регионе в начале XX века

Область к востоку от Одера была населена преимущественно этническими поляками, большинство из которых принадлежало к низшему социальному сословию. Значительная часть жителей говорила на польском диалекте, многие другие относили себя к славянской этнической группе — силезцам. В то же время, местная элита, землевладельцы, коммерсанты, фабриканты, представители органов власти, полицейские и католическое духовенство — в большинстве своём были немцами. Почвой для дополнительных разногласий служила религия — почти все немецкие силезцы были протестантами, тогда как подавляющее большинство поляков являлись католиками.

Согласно германской переписи населения 1900 года, 65 % населения в восточной части Силезии были польскоговорящими, к 1910 году эта цифра снизилась до 57 %. Это было следствием политики усиленной германизации, в рамках которой была выделена категория «двуязычных жителей», влиявшая на показания переписи и уменьшавшая численность польскоязычных силезцев. Немецкий учёный Пауль Вебер составил языковую карту, из которой видно, что в 1910 году в большинстве верхнесилезских районов к востоку от Одера преобладали польскоязычные силезцы, формируя собой более 70 % общего населения региона.

Верхнесилезский плебисцит

Двуязычные плакаты пропагандирующие позицию каждой из сторон
Мы хотим хорошую работу и хорошую зарплату. Мы, шахтёры, голосуем за Германию	Голосуй за Польшу — и будешь свободным

Версальский договор среди прочего предписывал провести в Верхней Силезии референдум, чтобы определить кому должна отойти эта территория — Германии или Польше. Плебисцит должен был состояться спустя два года после подписания договора в 1918 году и должен был охватывать всю Силезию, хотя польское правительство претендовало лишь на часть Силезии, лежащую на восточном берегу Одера и населённую преимущественно поляками. Союзники определили дату Верхнесилезского плебисцита на 20 марта 1921 года. До этого времени органы германской администрации и полиция оставались на своих местах.

Этот период обе стороны активно использовали для пропаганды своих позиций, а проявление всплесков насилия способствовало эскалации конфликта. Немецкие власти опасались, что по результатам волеизъявления в пользу Польши они потеряют свои рабочие места и пенсии. Демобилизованные ветераны германской имперской армии сформировали местные отряды фрайкора — полувоенной организации, чья деятельность была направлена в том числе против пропольских активистов. В свою очередь, поляки утверждали, что в случае победы на референдуме жители Силезии перестанут ощущать себя людьми второго сорта, выплата пенсий сохранится в прежнем объёме, а Силезия в составе Польши получит автономный статус. Немецкая пропаганда исповедовала прямо противоположное: переход под польское управление повлечёт за собой резкое снижение достатка и утрату пенсионного обеспечения. В феврале 1919 года Польская военная организация открыла в Верхней Силезии своё представительство.

В конечном счёте ухудшающаяся ситуация привела к двум первым Силезским восстаниям, случившимся в 1919 и в 1920 годах.

Плебисцит состоялся 20 марта 1921 года, два дня спустя после подписания Рижского договора, завершившего советско-польскую войну. 707 605 избирателей высказалось за Германию, 479 359 голосов досталось Польше. Таким образом, немцы получили перевес в 228 246 голосов.

Правом голоса обладали мужчины, которым исполнилось 20 лет и старше и которые родились либо проживали на территории, где проводился референдум. Такая организация привела к массовым миграциям избирателей. Количество германских избирателей, не проживавших в округе голосования, составило 179 910 человек, число поляков с аналогичными качествами превышало отметку в 10 000 избирателей. Без учёта этих голосов перевес германского электората составлял всего 58 336 голосов вместо 228 246. Тем не менее, учёт таких голосов проводился по инициативе польской стороны, рассчитывавшей на поддержку пропольских организаций (из числа польскоязычных уроженцев Силезии) в Рурской области.

В результате, в 1921 году, разразилось Третье силезское восстание, самое масштабное. Для предотвращения дальнейшего кровопролития в Лигу Наций был направлен запрос об урегулировании сложившейся ситуации. В 1922 году, после шестинедельного расследования было предложено разделить спорные земли между двумя народами. Такое решение было принято обоими государствами и большинством верхних силезцев. Хотя в силу того, что Германия проиграла Первую мировую войну, достаточных механизмов, чтобы оспорить данное решение, у неё не было.

Примерно 736 000 поляков и 260 000 немцев стали жить в польской Верхней Силезии и 532 000 поляков и 637 000 немцев остались в германской Верхней Силезии.

Первое силезское восстание

Первое силезское восстание Дата 16 — 26 августа 1919 года Место часть Верхней Силезии Итог восстание подавлено Противники пограничная охрана, части фрайкора, рейхсвер Польская военная организация Командующие неизвестно Альфонс Згжебнёк Силы сторон неизвестно неизвестно Потери неизвестно неизвестно

В период с 11 по 14 августа 1919 года Силезию поглотила волна забастовок металлургов и шахтёров. Среди требований были: повышение заработной платы, исключение из рабочих коллективов членов боевых подразделений фрайкора, обеспечить в будущем присутствие поляков в полиции и органах местной власти. В стачке приняло участие 140 тысяч человек. 15 августа трёхтысячная толпа шахтёров шахты Мысловице, с женами и детьми, явилась с требованиями погасить задолженность по зарплате. После того как немецкое руководство очередной раз перенесло выплату, толпа попыталась прорваться на шахтный двор, вследствие чего немецкая пограничная охрана (нем. Grenzschutz) жёстко подавила выступление рабочих. Десять человек погибло, среди них две женщины и 13-летний ребёнок.

Эти события вызвали бурное негодование поляков и привели к Первому силезскому восстанию. Оно охватило районы Каттовиц, Люблинца, Плеса, Рыбника, Тарновца и части Ратибора.

Около 21 000 солдат Временной армии (нем. Vorläufige Reichsheer) Веймарской республики, при содействии 40-тысячного резерва, быстро подавили мятеж. Опасаясь мести со стороны немецких националистов на территорию Второй Польской республики бежало 9000 повстанцев и политических активистов. Вместе с ними ушли тысячи членов их семей. Общее количество беженцев составляло около 22 000 человек. Карательные акции прекратились, после того как в Силезию были введены войска Антанты для восстановления порядка. По соглашению с немецким правительством, от 1 октября 1919 года, всем беженцам было позволено вернуться.

Второе силезское восстание

Второе силезское восстание Дата 19 — 25 августа 1920 (основная фаза) Место Верхняя Силезия Итог прекращение огня под действием международного давления Противники Польская военная организация германское гражданское правительство и полиция Верхней Силезии вооружённые силы комиссии Союзников по организации плебисцита Командующие неизвестно неизвестно Силы сторон неизвестно неизвестно Потери неизвестно неизвестно

В феврале 1920 года в Верхнюю Силезию прибыла комиссия Союзников по организации плебисцита. Она была составлена из представителей Антанты, войска, сопровождавшие её, в большинстве своём были укомплектованы французскими военнослужащими с небольшими контингентами из Италии и Великобритании. К маю 1920 года общее число союзных войск достигло 10 300 человек, из которых французский контингент из 7650 человек занимал промышленный район Силезии, 2650 итальянцев были расквартированы в юго-западных населённых пунктах, 2300 британцев прибыло позднее, в марте и мае 1921 года.

Вскоре выяснилось, что такого количества сил Союзников было явно недостаточно для поддержания порядка. Более того, комиссия страдала от недостатка единодушия: британцы и итальянцы благоволили немцам, тогда как французы поддерживали поляков. Эти войска не могли сдерживать продолжающиеся беспорядки.

В августе 1920 года верхнесилезская немецкая газета опубликовала сообщение (как выяснилось позднее — ошибочное) о падении Варшавы под ударами Красной Армии в советско-польской войне. Немецкая община, для которой сей факт отождествлялся с концом независимого польского государства, отметила это событие празднованиями. Народные гулянья быстро переросли в столкновения с поляками, которые продолжились даже после опровержения слухов о взятии Варшавы.

Эти вспышки насилия привели ко Второму силезскому восстанию, начавшемуся 19 августа. Вскоре под контроль восставших перешли правительственные учреждения в районах Каттовиц, Плеса, Бойтен. С 20 по 25 августа бунт распространился на всю территорию промышленного района Силезии, включая города Кёнигсхютте-Обершлезен, Люблинец, Рыбник, Тарновец и Грос-Стрелиц. Союзническая комиссия объявила о своём намерении восстановить порядок, но внутренние расхождения во мнениях препятствовали осуществлению этих планов. Британские представители возложили на французов ответственность за быстрое распространение восстания в восточном регионе.

К концу сентября, в результате комбинации военных действий и переговорных процессов между противоборствующими сторонами, постепенно восстание сошло на нет. Поляки добились роспуска существовавших полицейских частей и создания новой полиции (нем. Abstimmungspolizei, APO), которая состояла на 50 % из поляков. Им также удалось добиться своего присутствия в органах местной администрации. Польская военная организация в Верхней Силезии формально распускалась, хотя на практике это не произошло.

Третье силезское восстание

Третье силезское восстание Дата 2 мая — 21 июля 1921 Место Верхняя Силезия Итог прекращение огня под воздействием Лиги Наций Противники пограничная охрана, части фрайкора, силы самообороны Польская военная организация вооружённые силы комиссии Союзников Командующие Фридрих фон Шварцкоппен, Карл Хёфер Войцех Корфанты, Мацей Храбя Мельзынский Жиль Гратье, Филиппо Сальвиони, Уильям Хенекер Силы сторон неизвестно неизвестно Потери неизвестно неизвестно

Наиболее длительное, масштабное и кровопролитное Третье силезское восстание произошло в 1921 году.

Восстание являлось последствием Верхнесилезского плебисцита, принёсшего смешанные результаты. Британское и французские правительства не могли сформировать единую позицию относительно итогов референдума. Основной сложностью стал «промышленный треугольник» на восточном берегу Одера, ограниченный городами Бойтен, Глейвиц и Каттовиц. Французы желали ослабить производственный потенциал Германии и поддерживали польские притязания, с этим не соглашались британцы и итальянцы, отчасти из-за немецких заявлений о невозможности выплат послевоенных репараций в случае утраты силезского промышленного сектора.

Среди польского населения региона росло беспокойство о том, что британская прогерманская точка зрения возобладает, а перспектива возвращения германского господства заставляла людей готовиться к вооружённому противоборству. Поэтому, в отличие от первых спонтанных восстаний, Третье силезское восстание было тщательно спланировано и подготовлено. Идейным руководителем и координатором действий поляков выступал Войцех Корфанты. Подготовка к выступлению велась при тесном сотрудничестве с командованием приграничных польских военных округов: генералами Казимежем Рашевским из Познани и Станиславом Шептицким из Кракова.

Ссылки

• Силезские восстания: тематические медиафайлы на Викискладе

Отрывок, характеризующий Силезские восстания

Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.