Силены

Силены (др.-греч. Σειληνοί, Σιληνοί, ед. ч. Σειληνός, лат. Sileni) — божества собственно малоазиатской мифологии, отождествленные греческой драмой с сатирами, от которых они, однако, изначально отличались как по происхождению, так и по демоническим свойствам.

По Павсанию, так называют сатиров, достигших преклонных лет. По происхождению силены связаны с лидийскими и фригийскими сказаниями о Вакхе и были первоначально божествами рек, источников и мест, изобилующих водой и богатой растительностью, в противоположность сатирам — демонам гор и лесов.

Близкое отношение силенов к водной стихии выражается, между прочим, в конских атрибутах их наружности (уши, хвост, ноги, копыта), так как конь — обыкновенный символ в группе водных божеств греческой мифологии. Благодаря своей конской породе силены были родственны также фессалийским кентаврам. Природа силенов представляет собой соединение, с одной стороны, животного, низменного, пьяного веселья и балагурства, с другой — серьёзного вакхического восторга, который проявляется в музыкальном творчестве и пророческом экстазе.

В греческих сказаниях о силенах отразились обе эти стороны демонического характера силенов, хотя вследствие смешения и слияния с сатирами силенам приписали больше смешных и животных черт, чем было в их природе; при этом многие атрибуты силенов — например атрибут осла, обычный в малоазиатских мифологических представлениях символ пророческого дара, — были извращены в сторону комизма.

Подобно греческим сатирам, малоазиатские силены были изобретателями национальной музыки, а именно сиринги и флейты, и обычными нежными спутниками горных нимф. Близкое отношение силенов к малоазиатской музыке доказывается мифом о Марсии, который в сказаниях называется силеном и богом реки, протекавшей через фригийский город Келены. В Греции силен также почитался как покровитель источников и гений плодородия, олицетворявшегося в Дионисе. Что касается музыкальных свойств греческих силенов, то Марсий на аттической сцене изображался как представитель устаревшей флейты, которая уступила представляемой Аполлоном кифаре. В связи с этим стоит рассказ о суде Аполлона над Марсием. Афина изобрела флейту, но бросила её как негодный инструмент. Марсий, однако, подобрал флейту и довёл игру на ней до такого совершенства, что осмелился вызвать Аполлона на состязание. Судьей был Мидас, который, будучи близким по духу и вкусам силену Марсию, произнёс приговор в его пользу. Тогда Аполлон содрал с Марсия шкуру, а Мидаса за его суд наградил ослиными ушами. Из крови силена или слез нимф, оплакавших гибель своего любимца, образовалась река, носившая его имя.

В свите Вакха силен фигурирует как пьяный его спутник; как таковой, он изображается с плешивой головой, толстым животом, волосами на теле, выражением опьянения на лице; он едет верхом на осле, поддерживаемый сатирами. Его изображали также смешивающим вино, или лежащим на меху, или сидящим с флейтой или сирингой. Нередко его окружают другие силены, которые поют, или пляшут, или играют на кифаре. Силенам родственны так называемые паппосилены или силенопаппы — обросшие волосами и зверообразные существа.

Храм Силена в Элиде. Могила одного Силена находится в стране евреев, а другого — у жителей Пергама.

Силен — спутник Диониса

Силен может пониматься и как имя собственное. Силен — сын Гермеса или Пана и нимфы. Местом рождения силена, играющего роль в сказаниях о Дионисе, считается во многих сказаниях Фракийская Ниса, где он был царём. Здесь он вскормил и воспитал Диониса, которого посвятил во все знания и искусства, научив, между прочим, виноделию и пчеловодству, и с которым жил в теснейшей дружбе.

Воспитатель и кормилец Диониса, сопровождал его в походах. Ездит на осле.

Воспитан в Малее, наложник наяды. Отец Марона, Астрея и Ленея. Участник индийского похода Диониса.

По сказаниям, силен неохотно делится с людьми знанием будущего: для этого надо его поймать хитростью и силой заставить пророчествовать. Так, Мидас поймал силена в своих садах, смешав воду источника Инна с вином и напоив допьяна падкого до вина бога. Силен был пойман фракийскими селянами и отведен к Мидасу, Мидас 10 дней пировал с ним. Попав к царю во власть, силен открыл ему сокровенное знание о природе вещей и поведал будущее. "Рассказывается также какая-то побасенка о Силене, который пойманный Мидасом, вместо выкупа сделал ему этот подарок: он научил царя, что «не родиться есть высшее счастье для человека, а самое ближайшее к нему (счастию) — как можно скорее умереть» (Цицерон. Тускуланские беседы. I. ХLVIII. 115). Согласно Феопомпу, Силен рассказал Мидасу о большом материке, лежащем за пределами обитаемого мира.

На сцене силены выступали в мохнатых хитонах. Герою Силену посвящён LIV орфический гимн. Он действует в ряде сатировских драм, например в «Следопытах» Софокла, «Киклопе» Еврипида.

Является одним из действующих лиц романа Г.Л. Олди «Герой должен быть один», в котором изображен как пьяница, и одновременно — мудрый советник и учитель для Гермеса, Пана и Диониса.

Появляется в серии книг «Перси Джексон и Олимпийцы» в качестве одного из сатиров-старейшин.

В Песнях Гипериона тетралогии Дэна Симмонса, есть персонаж Мартин Силен, любящий выпить и имеющий внешнее сходство с сатиром.

В книге «Сократ» чешских писателей Йозефа Томан и Мирославы Томановой Силен сравнивается с древнегреческим философом Сократом, внешнее сходство Сократа и сатира становится одной из причин казни философа.

• José de Ribera 020.jpg

  Пьяный Силен. Хусепе де Рибера. 1626. Национальные музей и галерея Каподимонте. Неаполь

• Anthonis van Dyck 055.jpg

  Пьяный Силен. Антонис ван Дейк. Первая треть XVII в. Картинная галерея. Дрезден

• Silenus pushkin01.JPG

  Бюст Силена.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Силены

– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.