Королева чардаша (опера)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Сильва (оперетта)»)
Перейти к: навигация, поиск
Сильва
нем. Die Csárdásfürstin
Композитор

Имре Кальман

Автор(ы)
либретто

Лео Штайн и Бела Йенбах

Количество действий

3

Год создания

1915

Первая постановка

17 ноября 1915 года

Место первой постановки

Иоганн Штраус театр, Вена

Сильва или Короле́ва ча́рдаша (нем. Die Csárdásfürstin) — оперетта венгерского композитора Имре Кальмана, написанная им в 1915 году.

Либретто Лео Штайна (Leo Stein) и Белы Йенбаха (Bela Jenbach) «Да здравствует любовь!». Премьера состоялась 17 ноября 1915 года в «Иоганн Штраус театре» в Вене.

В репертуарах некоторых театров, кроме названия «Королева чардаша», встречается также буквальный перевод с немецкого — «Княгиня чардаша».

Первая постановка оперетты в России состоялась в разгар Первой мировой войны (1916), поэтому как название оперетты, так и многие имена действующих лиц были переделаны. С тех пор в Советском Союзе и России большинство постановок шло и идёт под названием «Сильва». Русский текст песен — В. С. Михайлов и Д. Г. Толмачёв.





Действующие лица

  • Сильва Вареску, певица варьете «Орфеум» — сопрано
  • князь Леопольд Воляпюк[1] — баритон
  • Цецилия, его жена — сопрано
  • Эдвин, их сын[2] — тенор/баритон
  • графиня Анастасия (Стасси), их племянница — сопрано
  • граф Бони Канчиану — тенор
  • Ферри — баритон/бас
  • Нотариус

В российских театрах роль Эдвина часто исполняют певцы-баритоны, например, Герард Васильев, в то время как в европейских постановках, использующих оригинальные партитуры Кальмана, главный герой чаще всего тенор (эту роль исполнял, например, швед Николай Гедда[3]). Впрочем, когда постановщик не ограничен возможностями конкретной труппы, и в российских записях Эдвин — как правило, тенор. В частности, в фильмах 1944 и 1981 годов (фильм 1976 года — фактически, телеверсия спектакля Московского театра оперетты), а также в классическом радиомонтаже, где вокальную часть партии исполняет Георгий Нэлепп.

Сюжет

Сильва Вареску — талантливая и трудолюбивая, становится звездой Будапештского варьете. Сильва любит молодого аристократа Эдвина, но их брак невозможен из-за социального неравенства. Тем не менее, перед отъездом в полк Эдвин приглашает нотариуса и за кулисами происходит помолвка между Эдвином и Сильвой. Уже после отъезда Эдвина выясняется, что он помолвлен с другой. Сильва уезжает на гастроли в сопровождении графа Бони.

На помолвке Эдвина и Стасси, происходящей в Вене, внезапно появляется граф Бони с Сильвой, которую представляет всем как свою жену. Однако, влюбившись в невесту Эдвина, Бони охотно даёт «развод» Сильве. Эдвин счастлив: он теперь может жениться на Сильве, разведённой графине, не вступая в конфликт с родственниками. Старый князь, отец Эдвина, поражён отказом сына от помолвки со Стасси, которая успела влюбиться в Бони. Но Сильва показывает брачный контракт, который Эдвин подписал с ней до отъезда. Оказывается, Сильва — не графиня Канчиану, а всего лишь певица. Эдвин готов выполнить взятое на себя обещание, но Сильва разрывает контракт и уезжает.

В отеле, где они остановились, Бони старается утешить Сильву, а она подумывает о возвращении на сцену. Приезжает Эдвин, который любит Сильву и не отказывается от женитьбы на ней. Следом появляется старый князь. Выясняется, что его жена и мать Эдвина в юности тоже была шансонеткой, певичкой в варьете. Князь вынужден покориться обстоятельствам. Эдвин на коленях просит прощения у Сильвы.

Экранизации

Напишите отзыв о статье "Королева чардаша (опера)"

Примечания

  1. В оригинале титул иной — «князь фон унд цу Липперт-Вейлерсхайм» (нем. Fürst von und zu Lippert-Weylersheim). См., к примеру, www.kulturpur.de/printpage.php?location=14404&bue_t=6841. В русском либретто фамилия «Воляпюк» (по названию искусственного языка) является пародией на немецкие аристократические фамилии.
  2. В оригинальном либретто — Эдвин Рональд (Edwin Ronald).
  3. Запись 1971 года, в сопровождении оркестра Граунке и хора Баварской оперы.

Ссылки

  • [youtube.com/watch?v=WE8aNEgJ53I С Марикой Рёкк]
  • [youtube.com/watch?v=JZWF6yjcFLY С Анной Моффо]

Отрывок, характеризующий Королева чардаша (опера)

Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.