Сильмариллион

Сильмариллион
The Silmarillion
Титульная страница английского издания
Автор:	Толкин, Джон Рональд Руэл
Жанр:	фэнтези
Язык оригинала:	английский
Переводчик:	Н. Эстель
Издатель:	АСТ
Выпуск:	2004
Страниц:	416
ISBN:	ISBN 5-17-016270-7
Следующая:	Властелин Колец

«Сильмари́ллион» (англ. The Silmarillion) — произведение английского писателя Дж. Р. Р. Толкина, изданное посмертно его сыном Кристофером.

«Сильмариллион» представляет собой сборник мифов и легенд Средиземья, описывающих с точки зрения Валар и эльфов историю Арды с момента её сотворения. Если во «Властелине колец» действие разворачивается в конце Третьей — начале Четвёртой эпохи Средиземья, то «Сильмариллион» рассказывает о событиях от создания мира до конца Третьей (коротко излагая и события «Властелина колец»).

Место и время действия. Легендарное происхождение

Подразумевается, что действие «Сильмариллиона», как и прочих произведений Толкина о Средиземье, происходит в далёком прошлом Земли. Базируясь на этой идее, «Сильмариллион» в легендариуме Толкина выступает как переложение трёхтомного труда «Переводы с эльфийского» хоббита Бильбо Бэггинса, написанного им во время его пребывания в Ривенделле.

Титульный лист книги содержит надпись рунами Тенгвара. Значение надписи следующее:

Истории Первой Эпохи, когда Моргот обитал в Средиземье, а эльфы пошли на него войной за возвращение Сильмариллов, к которым прибавлены истории о падении Нуменора и о Кольцах Власти и Третьей Эпохе, в которую эти истории заканчиваются.

Сюжет

Айнулиндалэ (музыка Айнур)

Айнули́ндалэ (кв. Ainulindalë) — первая часть «Сильмариллиона», произведение Дж. Р. Р. Толкина. Айнулиндалэ — сообщение о сотворении мира, которое произошло с помощью Музыки, создаваемой Эру Илуватаром и Айнур. Оформлено как предание о сотворении Арды, принадлежащее перу эльфа Румила из Тириона и созданное в Первую эпоху. В переводе с квенья означает «Музыка айнур». Опубликовано Кристофером Толкином как первая глава «Сильмариллиона».

Сотворение мира описывается как воплощение музыкальных тем, предложенных Илуватаром Айнур. Всего было три темы: Первая тема создала Эа; Вторая определила очертания Арды и исправила диссонанс, внесённый Мелькором в Первую тему, одновременно вобрав его в себя; в Третьей теме Айнур участия не принимали — в этой теме Илуватар лично сотворил Детей Илуватара и определил их судьбу.

• Первая тема

Была начата Эру Илуватаром и подхвачена Айнур. В ней (теме) была задумана Арда или Эа — мир сущий. Во время пения один из айнур — Мелькор — внёс в мелодию свои изменения, по его мнению важные. Тем самым Мелькор породил зло в Арде.

• Вторая тема

Услышав мотив Мелькора, Эру Илуватар засмеялся, поднял левую руку, и зазвучал новый мотив. Айнур вновь подхватили мелодию, а Мелькор вновь отклонился от темы.

• Третья тема

Эру Илуватар встал, и был гневным его взгляд. Поднял он правую руку, и вновь зазвучал новый мотив. И снова Айнур подхватили мелодию, а Мелькор отклонился от темы. Дети Илуватара были задуманы лишь с Третьей темой.

• Сотворение Арды

В третий раз встал Эру Илуватар, и лик его был ужасен. Поднял он обе руки, и смолкла мелодия. И показал Эру Илуватар Айнур Арду, и сказал: «Узрите свою Песнь! Это ваше Пение; и каждый из вас отыщет там, среди того, что я явил вам, вещи, которые, казалось ему, он сам придумал или развил».

После конца мира прозвучит Вторая Музыка Айнур, в исполнении которой примут участие люди. Она будет ещё более великой, чем Первая, но даже сами Айнур не знают, что это будет за музыка.

Валаквента

Валакве́нта (кв. Valaquenta) — вторая часть «Сильмариллиона» Дж. Р. Р. Толкина. В этой части описаны валар, майар и Враг (Мелькор).

Отличается отсутствием сюжета: «Валаквента» — не история, а скорее собрание характеристик основных божественных существ Эа: Валар, Майар и Врагов. Так, в тексте перечисляются Валар «в порядке их могущества», описываются их родственные связи и «божественные функции», перечисляются и характеризуются Майар, в том числе Мелиан и маги.

Квента Сильмариллион (История Сильмариллов)

История Сильмариллов — чудесных драгоценных камней, сотворённых Феанором и похищенных Мелькором, составляет основную часть книги и даёт ей название. В этой же книге описана и вся история Первой эпохи Средиземья.

Акаллабет (Падение Нуменора)

Акаллабет (адунаик Akallabêth, «Падшая») — четвёртая часть книги Дж. Р. Р. Толкина «Сильмариллион», повесть об основании и падении Нуменора. Одна из книг мудрости Средиземья. По одной из версий толкиновских легенд, написана Элендилом. Копия, сделанная хоббитом Перегрином Туком, хранится в Больших Смиалах.

После поражения Мелькора в конце Первой эпохи для эдайн — людей, воевавших вместе с эльфами против Мелькора — был сотворён Нуменор, большой остров посреди Великого океана. Несмотря на то, что нуменорцам была дарована долгая жизнь, со временем в них разгорелась зависть к бессмертным эльфам. Более того, людям запретили приближаться к благословенным землям Амана, обители Валар. Когда последний король Нуменора Ар-Фаразон пленил Саурона и попал под его влияние, было принято решение направить огромный боевой флот на завоевание Амана. Однако Валар не приняли вызова людей и сложили с себя полномочия, в связи с чем в конфликт вмешался Эру Илуватар, уничтоживший флот Ар-Фаразона вместе со всем Нуменором.

Эта часть повествует об истории острова Нуменор. Здесь говорится о славной истории расы людей, их достижениях и подвигах, а также о падении Нуменора, который был разрушен Эру Илуватаром из-за того, что люди вознамерились силой проложить себе дорогу в Валинор. После этого Валинор был сокрыт, и дорогу туда могли найти лишь эльфы.

О Кольцах Власти и Третьей Эпохе

В этой части описывается история появления в Средиземье Колец Власти. Здесь можно узнать, что Кольца Власти были выкованы великим эльфом-кузнецом народа нолдор Келебримбором, но при этом ему помогал Саурон, из-за чего он и смог выковать Кольцо Всевластья. Также выясняется, что три эльфийских кольца остались им нетронутыми, а также указаны их владельцы: кольцо Воздуха (Вилья) было даровано Гил-Галаду (позже его получил Элронд), кольцо Воды (Нэнья) получила Владычица Галадриэль, а кольцо Огня (Нарья) — Кирдан Корабел (последний отдал своё кольцо Гэндальфу). Далее в этой части кратко пересказываются события, описанные во «Властелине Колец».

Концепция и создание «Сильмариллиона»

Создание текста

Толкин начал работу над историями, которые в будущем легли в основу «Сильмариллиона», ещё в 1914 году, замыслив их как английскую мифологию, объясняющую происхождение английской истории и культуры. Значительная часть этих ранних работ была написана в то время, когда Толкин, английский офицер, вернувшийся с Первой мировой войны, из Франции, лежал в госпитале. Первую историю — «Падение Гондолина» — он закончил в конце 1916 года.

Автор назвал эту коллекцию легенд «Книгой утраченных сказаний». Это название впоследствии стало заголовком двух первых томов «Истории Средиземья», которые включают эти ранние тексты. Истории изложены от лица морехода по имени Эриол (в более поздних версиях — англосакса Эльфвина), который обнаруживает остров Тол Эрессеа, на котором живут эльфы; эльфы же и повествуют ему о своей истории. Однако Толкин так и не закончил «Книгу утраченных сказаний»; вместо этого он написал поэмы «Песнь о Лейтиан» и «Песнь о детях Хурина».

Первой законченной версией «Сильмариллиона» были «Наброски мифологии» (англ. Sketch of the Mythology), написанные в 1926 году (позднее это произведение было включено в том IV «Истории Средиземья»). «Наброски» были 28-страничным рефератом, написанным для того, чтобы объяснить события, предшествующие истории Турина, Р. У. Рейнолдсу — другу Толкина, которому он посылал некоторые из своих текстов. «Наброски» Толкин развил в более полную версию «Сильмариллиона» — «Квента Нолдоринва» (кв. Quenta Noldorinwa), также включенную в том IV. «Квента Нолдоринва» стала последней завершённой непосредственно Толкином версией «Сильмариллиона».

В 1937 году, воодушевлённый успехом «Хоббита», Толкин отправил своему издателю, George Allen & Unwin, неполную, но всё же более развитую версию «Сильмариллиона», озаглавленную «Квента Сильмариллион» (кв. Quenta Silmarillion), однако издательство отклонило эту работу, признав её невнятной и «слишком кельтской». Вместо публикации «Квента Сильмариллион» издатель попросил Толкина написать продолжение «Хоббита». Толкин начал было править «Сильмариллион», но вскоре действительно приступил к написанию продолжения, ставшего впоследствии «Властелином Колец». Он возобновил работу над «Сильмариллионом» лишь после завершения «Властелина Колец» и очень желал опубликовать оба произведения вместе. Но, когда стало ясно, что это не представляется возможным, Толкин полностью посвятил своё время подготовке «Властелина Колец» к публикации.

В конце 1950-х годов Толкин вернулся к «Сильмариллиону», однако основная масса его трудов того времени была более посвящена теологическим и философским подтекстам его работ, нежели повествованиям. К этому времени Толкин начал сомневаться в фундаментальных аспектах работ, относящихся к самым ранним версиям «Сильмариллиона», и, похоже, чувствовал необходимость разрешить эти проблемы до окончания «финальной версии» книги. В это время он много писал на такие темы, как природа зла в Арде, происхождение орков, привычки и обряды эльфов, природа и значение перерождения Эльдар, а также об истории «плоского мира» и происхождении Солнца и Луны. В любом случае, помимо одного-двух исключений, в последние годы своей жизни он внёс в свой легендариум совсем немного изменений.

Посмертная публикация

В течение нескольких лет после смерти своего отца Кристофер Толкин занимался составлением повествования «Сильмариллиона». Намерениями Кристофера Толкина являлись максимальное использование поздних работ Толкина и обеспечение наибольшей возможной внутренней непротиворечивости произведения (а также непротиворечивости «Властелину Колец»), хотя он признавал, что полной непротиворечивости добиться, видимо, невозможно. Как объясняется в «Истории Средиземья», Кристофер использовал множество источников для своей работы, где возможно полагаясь на тексты, написанные позже «Властелина Колец», но иногда обращаясь даже к таким ранним произведениям, как «Книга утраченных сказаний» 1917 года для заполнения имеющихся пробелов в повествовании. В одной из глав «Квента Сильмариллион» («О разорении Дориата»), к которой Толкин не прикасался с начала 1930-х годов, Кристоферу пришлось составлять повествование практически с нуля. Окончательный результат, который включал генеалогии, карты, алфавитный указатель и первый напечатанный список эльфийских слов, был опубликован в 1977 году.

После публикации (в «Истории Средиземья») подробных объяснений Кристофера Толкина о том, как он составлял впоследствии напечатанную книгу, многие тексты «Сильмариллиона» активно критиковались читателями. Все признавали, что задача Толкина-младшего была крайне тяжёлой, учитывая состояние текстов его отца на момент смерти последнего; некоторые критичные фрагменты более не принадлежали семье Толкина, и Кристоферу Толкину пришлось изучить огромное количество черновых материалов. В более поздних томах «Истории Средиземья» он продемонстрировал множество различных идей, сильно отличающихся от опубликованной версии. Кристофер Толкин высказал мысль о том, что, если бы он затратил на анализ текстов больше времени и обладал доступом ко всем текстам, то книга получилась бы весьма отличающейся от изданной. Однако на него оказывали огромное давление читатели и издатели его отца, которые требовали выпустить нечто, пригодное для печати как можно скорее. Некоторые считают, что определённые части «Сильмариллиона» есть продукт более сына, чем отца, и поэтому место книги в легендариуме активно оспаривается в определённых кругах.

В октябре 1996 года Кристофер Толкин поручил художнику-иллюстратору Теду Несмиту создать полноразмерные полноцветные произведения для первого иллюстрированного издания «Сильмариллиона». Оно было опубликовано в 1998 году, за ним последовало второе издание 2004 года, включающее исправления в имеющиеся, а также дополнительные иллюстрации Несмита.

В 1980—1990-х годах Кристофер Толкин опубликовал большинство из текстов своего отца о Средиземье в 12-томной серии «История Средиземья». В дополнение к исходному материалу и ранним черновикам некоторых частей «Властелина Колец», эти книги значительно расширяют и дополняют оригинальный материал, изданный в «Сильмариллионе», во многих случаях отличаясь от него. Многое Толкин планировал исправить, но только наметил в комментариях и заметках, некоторые новые тексты всплыли на поверхность уже после публикации «Сильмариллиона». «История Средиземья» также ещё раз показала, насколько незавершёнными на самом деле были более поздние части «Сильмариллиона»: некоторые из них никогда не переписывались ещё со времён «Книги утраченных сказаний».

Влияния

«Сильмариллион» — сложное произведение, демонстрирующее влияние многих источников, основным из которых является карело-финский эпос «Калевала», особенно история Куллерво. Также очевидно влияние греческой мифологии: остров Нуменор, к примеру, напоминает Атлантиду. Толкин даже позаимствовал греческое слово «Атлантис» (Атлантида) и переделал его в квенийское слово «Аталантэ» (Падшая), обозначающее Нуменор, тем самым усугубляя идею того, что его мифология всего лишь расширяет мифологию реального мира.

Греческая мифология также явно видна в образах Валар, которые позаимствовали многие свои атрибуты у олимпийских богов. Валар, как и олимпийцы, живут в видимом мире, но на высокой горе, отдельно от смертных. Однако же данная аналогия является достаточно приблизительной: образы Валар также содержат элементы и древнескандинавской мифологии. Некоторые из Валар обладают свойствами, делающими их чрезвычайно похожими на различных асов, богов Асгарда. Тора, например, физически наиболее сильного из богов, напоминают Оромэ, который сражается с чудовищами Мелькора, и Тулкас, физически сильнейший из Валар. Манвэ, глава Валар, в некотором отношении похож на Одина, «Всеотца». Толкин также говорил, что видит майа Олорина (Гэндальфа) как «странника, подобного Одину».

Влияние Библии и традиционного христианского повествования также прослеживается в «Сильмариллионе» в конфликте между Мелькором и Эру Илуватаром (как параллель полярности Люцифера и Господа Бога). Кроме того, «Сильмариллион» рассказывает о создании и падении эльфов, так же как и библейская книга Бытие рассказывает о создании и падении человека. Как и все работы Толкина, «Сильмариллион» оставляет место для поздней христианской истории, и в одном из черновиков Толкина Финрод, один из ведущих персонажей «Сильмариллиона», рассуждает о необходимости воплощения Эру (Бога) для спасения человечества.

Средневековая христианская космология демонстрирует своё влияние особенно в рассказе о создании Вселенной как виде исполнения песни Богом, гармонии ангелов с этой мелодией и разладе, вносимом в музыку падшим ангелом. Творения Блаженного Августина о музыке, равно как и обширная средневековая традиция божественной гармонии (более известной нам сегодня по «музыке небесных сфер») служат основой для рассказа о Творении.

Кельтские легенды демонстрируют своё влияние в истории об изгнании эльфов-Нолдор, которая заимствует некоторые элементы из истории Туата Де Дананн. Валлийское влияние сказывается в эльфийском языке синдарин, которому Толкин дал

…лингвистическое свойство, сильно схожее (хотя и не аналогичное) с британским валлийским языком… поскольку он хорошо подходит к довольно «кельтскому» типу легенд и историй, рассказываемых о говорящих на нём.

— Письма Дж. Р. Р. Толкина, письмо 144

См. также

• Чёрная книга Арды
• Звирьмариллион

Источники

• Джон Р. Р. Толкин. Сильмариллион.// Серия: Внеклассное чтение. — М.: АСТ Москва, 2009. — 432 стр.: ил. — ISBN 978-5-17-056902-1, ISBN 978-5-403-00003-1.

Отрывок, характеризующий Сильмариллион

– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.