Символы древнегреческих денежных и весовых единиц

Символы древнегреческих монет — краткие обозначения таких древнегреческих монет и счётных единиц, как талант, мина, статер, драхма, обол, халк, лепта и некоторых других.

Краткий обзор монетной системы Древней Греции

Как и любая другая античная, денежная система Древней Греции была основана на единицах массы, которые одновременно выполняли функции и весовых, и счётных единиц. Для Греции это были прежде всего талант, мина, драхма и обол.

Талант (др.-греч. τάλαντον, лат. talentum — буквально «вес», «груз») был высшей весовой единицей Древней Греции, заимствованной из Вавилона. Вавилонский талант, который, по одной из версий, первоначально обозначал вес вола, делился на 60 мин, а мина, в свою очередь — на 60 шекелей (сиклей). Из Вавилонии талант был принят в качестве весовой единицы семитскими народностями и получил распространение в бассейне Средиземного моря. Как весовая и счётная единица Греции талант упоминался уже Гомером. Как и вавилонский, он делился на 60 мин, но мина состояла уже из 100 частей — драхм, а драхма — из 6 оболов. Таким образом, 1 талант был равен 60 минам, 6000 драхм, 36 000 оболов.

Слово мина (др.-греч. μνᾶ, лат. mina, mna) происходит от ассиро-вавилонского «мана» — считать; драхма (др.-греч. δραχμή, лат. drachma) — от древнегреческого слова «горсть» или «схваченное рукой». Название восходит ко временам, когда средством денежного обмена были металлические четырёхгранные прутики — оболы (др.-греч. ὀβολός — «вертел»), шесть штук которых, зажатые в горсть, и составляли драхму. В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона приводится другая версия происхождения слова «драхма»: от ассирийского «дараг-мана», что означает «шестидесятая мины», поскольку первоначально драхма могла составлять не ¹⁄₁₀₀, а ¹⁄₆₀ мины.

Необходимо упомнятуть ещё три базовых денежных единицы Древней Греции: статер, халк и лепту. Статер (др.-греч. στατήρ) — «коромысло весов», «весы») — как правило, обозначал двойной (иногда тройной) вес — прежде всего драхмы, то есть был равен 1/50 мины или 2 драхмам. Название халк (др.-греч. χαλκός) происходит от древнегреческого слова χαλκός (медь) или от названия города Халцис, активно торговавшего медью. Лепта (др.-греч. λεπτόν от λεπτός — «без кожуры», то есть тонкий, маленький) — первоначально самая малая единица веса, ставшая затем самой мелкой медной монетой. В Афинах 1 обол был равен 8 халкам, а халк — 7 лептам. Примерно в I веке н. э. 1 халк равнялся уже 2 лептам.

Характерной чертой денежной системы Древней Греции было отсутствие единой монетной стопы, хотя базовые соотношения денежных единиц (1 талант = 60 мин = 6000 драхм = 36 000 оболов) сохранялись для всех полисов. Каждый полис, будучи политически автономным, обладал правом чеканки собственной монеты и использовал свои собственные нормы (общее число центров чеканки Древней Греции и её колоний превышает 2000), поэтому можно говорить лишь о наиболее распространённой стопе. Таковой с момента возвышения Афин стала аттическая монетная стопа, которая утвердилась в Афинах в результате законодательства Солона предположительно в начале VI века до н. э., вытеснив эгинскую монетную стопу. Ещё в архаическую эпоху аттическая норма распространилась в Северной Греции, в Киренах (северо-африканское побережье) и на Сицилии. В IV веке до н. э. Филипп II ввёл её в Македонской империи для золотых монет, а Александр Македонский — для серебряных. В итоге аттическая стопа стала господствующей нормой для чеканки монет в Восточном Средиземноморье.

Краткий обзор систем счисления Древней Греции

До введения так называемых арабских цифр в Греции использовались системы записи чисел, основанные на буквах — акрофоническая и алфавитная. В первой каждую или базовую цифру обозначает буква, с которой начинается соответствующее цифре слово; во второй цифрам соответствуют буквы, обычно следующие в алфавитном порядке. Для наглядности различия этих систем можно проиллюстрировать на примере современных русских слов и букв:

• акрофоническая запись: 1 = «О» («Один»), 5 = «П» («Пять»), 10 = «Д» («Десять») и т. д.
• алфавитная запись: 1 = «А», 2 = «Б», 3 = «В» и т. д.

Исторически более ранней системой записи чисел была акрофоническая, которая использовалась до III века до н. э. При этом, как и в случае с монетной стопой, у каждого греческого полиса были свои особенности записи чисел, но господствовала аттическая (геродианова или старогреческая) разновидность акрофонической системы. На смену ей пришла ионическая (ионийская, александрийская или новогреческая) разновидность алфавитной записи чисел.

Для записи чисел в этих системах использовались следующие знаки:

Единицы	1	2	3	4	5	6	7	8	9
Аттическая система
Ионическая система	α	β	γ	δ	ε	ϝ	ζ	η	θ
Десятки	10	20	30	40	50	60	70	80	90
Аттическая система
Ионическая система	ι	κ	λ	μ	ν	ξ	ο	π	ϟ
Сотни	100	200	300	400	500	600	700	800	900
Аттическая система
Ионическая система	ρ	σ	τ	υ	φ	χ	ψ	ω	ϡ

Особенности аттической системы счисления

В аттической системе счисления числа больше тысячи строились на основе следующих символов:

•  — 1000;
•  — 5000;
•  — 10 000;
•  — 50 000.

Таким образом, запись чисел имела следующий вид:

•  — 117;
•  — 15 115.

Для обозначения денежных сумм использовались дополнительные знаки, которые:

• в соответствии с принципами акрофонии в большинстве случаев (кроме драхмы и обола) обозначались первыми буквами названий денежных единиц:

 — талант;

 — мина;

 — статер;

 — драхма;

 — обол;

 — халк;

• участвуя в образовании денежной суммы, заменяли собою знак цифры, например:

 — 2707 талантов;

 — 2707 драхм;

 — 2707 талантов и 2 драхмы.

Разница между символами единицы, тысячи и десяти тысяч с одной стороны и идентичными им знаками обола, халка и мины с другой была понятна из контекста.

Особенности ионической системы счисления

В отличие от аттической в ионической системе записи чисел особых символов для денежных единиц не существовало. При необходимости использовались обычные сокращения их названий. Сами эти сокращения не включались в запись денежной суммы, как в аттической системе.

Сводная таблица символов счётных и весовых единиц Древней Греции

Название единицы	Отношение к драхме (вес в граммах в аттической монетной стопе)	Основной символ в аттической системе счисления (Unicode)	Прочие символы (Unicode)
Талант (др.-греч. τάλαντον)	6000 драхм (26 196 г)	Τ (тау) (03A4)	ź (1017A)
Мина (др.-греч. μνᾶ)	100 драхм (436,6 г)	Μ (мю) (039C)	—
Статер (др.-греч. στατήρ)	2 драхмы (8,73 г)	Σ (сигма) (03A3)	—
Драхма (др.-греч. δραχμή)	1 драхма (4,37 г)	ł () (10142)	Ż (<·) (1017B)
Обол (др.-греч. ὀβολός)	1⁄6 драхмы (0,73 г)	I (йота) (0399)	ż (~) (1017C)
Халк (др.-греч. χαλκός)	1⁄48 драхмы, 1⁄8 обола (0,09 г)	Χ (хи) (03A7)	—
Лепта (др.-греч. λεπτόν)	1⁄96 драхмы, 1⁄2 халка (0,05 г)	н/д	—

Символы драхмы нового времени и современности

В Древней Греции у слова драхма было два родственных значения, каждое из которых имело собственный символ:

• как единицы денежного счёта — ł ();
• как весовой единицы — Ż (<·);

В период расцвета Древнего Рима драхма как единица веса была включена в древнеримскую систему единиц измерения и в качестве одной из базовых величин алхимии и фармацевтики дожила до XX века. Её символ в этом качестве — ʒ.

Наконец, с 1832 года драхма — национальная валюта Греции, замённая в 2002 году на евро. Её символ — ₯.

См. также

• Древние единицы измерения
  • Список древнеримских единиц
• Краткий обзор систем счисления Древней Греции
• Греческий алфавит
• Греческая система счисления
• Аттическая система счисления
• Древнегреческие монеты
  • Тетрадрахма
  • Стефанофор
• Знаки валют
  • Символы древнеримских денежных и весовых единиц

Источники

• [www.coins.msk.ru/an/slovar.shtml Иллюстрированный словарь нумизмата], составленный на основе «Нумизматического словаря» В. В. Зварича и «Словаря нумизмата» Х. Фенглера, Г. Гироу и В. Унгера c уточнениями и дополнениями Андрея Пятыгина
• [www.numizm.ru/ Словарь нумизмата], включающий статьи из следующих источников:

• Нумизматический словарь.— 4-е изд.— /Зварич В. В./ — Львов, 1980;
• Словарь нумизмата: Пер. с нем.— /Фенглер Х., Гироу Г., Унгер В./ — 2-е изд., перераб. и доп.— М.: Радио и связь, 1993;
• Современный экономический словарь.— 4-е изд., перераб. и доп.— М.: Инфра-М, 2005

Статьи:

• [www.numizm.ru/html/a/atti4eska8_monetna8_stopa.html Аттическая монетная стопа]
• [www.numizm.ru/html/g/gre4eskie_monet3.html Греческие монеты]
• [www.numizm.ru/html/l/lepta.html Лепта]
• [www.numizm.ru/html/m/mina.html Мина]
• [www.numizm.ru/html/o/obol.html Обол]
• [www.numizm.ru/html/s/stater.html Статер]
• [www.numizm.ru/html/t/talant.html Талант]
• [www.numizm.ru/html/h/halk.html Халк]

• Пятыгин А. [www.coins.msk.ru/index.shtml Античная нумизматика]. Статьи:

• [www.coins.msk.ru/an/sist-grec.shtml Системы денежного обращения Греции]
• [www.coins.msk.ru/an/mon-sist-gr-ves.shtml Монетные системы Древней Греции — веса и номиналы]

Отрывок, характеризующий Символы древнегреческих денежных и весовых единиц

– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.