Симолин, Иван Матвеевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иван Матвеевич Симолин
нем. Johann Edler von Simolin <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
посол России во Франции
14 марта 1784 — 7 февраля 1792[1]
Монарх: Екатерина II
Предшественник: Иван Сергеевич Барятинский
Преемник: Колычев, Степан Алексеевич
 
Рождение: 17.07.1720
Смерть: 19.09.1799
Вена
Род: Симолин
 
Награды:

Барон Иван Матвеевич (Иоанн-Матиас) Симолин (1720—1799) — русский дипломат, тайный советник из рода балтийских немцев Симолиных.





Биография и дипломатическая служба

Сын шведского пастора в Або Юхана Симоли́на (?—1753), младший брат Карла Матвеевича Симолина (Карл Густав; 1715—1777), полномочного министра русского двора в Митаве (1767—1777).

Копенгаген

В 23 года (1743) был взят на службу в Коллегию иностранных дел, а в следующем году отправлен в должности юнкера для исправления должности секретаря посольства в Копенгаген, где русским министром-резидентом был тогда камергер И. А. Корф. В 1745 г. сопровождал барона Корфа в Киль для объявления о совершеннолетии великого князя Петра Фёдоровича, как герцога Голштинского, и для приведения к присяге ему тамошних чиновников, и оставался в должности секретаря при копенгагенском посольстве и при посланниках А. М. Пушкине и Н. И. Панине до 1757 г., когда на ту же должность переведён был в посольство в Вене.

Регенсбург, Стокгольм

В 1758—1773 годы — резидент при германском имперском сейме в Регенсбурге. В 1761 г. отправлен секретарём посольства в Аугсбург для участия в конгрессе, который однако не состоялся, вследствие чего в 1762 г. снова возвратился в Регенсбург на должность министра-резидента. В 1773 г., в период пребывания на посту посланника в Дании (1772—74), Симолин успешно занимался разрешением русско-датского конфликта по голштинскому вопросу и подписанием соответствующего соглашения. В 1774—1779 гг. в чине статского советника посланник в Швеции.

Лондон

В 1779—1784 гг. занимал пост посланника в Лондоне. В это время Англия вела войну с восставшими американскими колониями, Францией и Испанией. Симолину было предписано в ходе начавшихся по инициативе английского правительства переговоров о возобновлении англо-русского союза «держаться неопределительных генеральностей», не нарушая общего тона дружественных англо-русских отношений. Эта задача была осложнена декларацией вооруженного нейтралитета, провозглашенного Екатериной II 28.02.1780; ещё до этого во исполнение данных ему инструкций Симолин добился от английского правительства указания королевскому флоту и всем «партикулярным арматорам» не препятствовать «навигации и торговле российских подданных как на российских, так и на нейтральных судах» и возмещения ущерба, причиненного русскому торговому судоходству. Симолин энергично поддерживал также протесты Дании, Швеции, Австрии и Пруссии против нарушения англичанами их морской торговли. За усердную службу при Великобританском дворе Симолин получил чин тайного советника и орден св. Александра Невского.

Париж, свидетель начала Революции

14 марта 1784 года был назначен послом во Францию и награждён орденом св. Владимира 2-й степени. В Париже он вёл переговоры, приведшие к подписанию русско-французского договора 1787 г. о торговле и мореплавании. Однако переговоры о четверном союзе России, Австрии, Франции и Испании, который русская дипломатия хотела противопоставить тройственному союзу Англии, Пруссии и Голландии, оказались безрезультатными.

Уже в 1787 г. Симолин в своих донесениях отмечал рост внутренних волнений во Франции, однако до лета 1791 г. он поддерживал связь с французским министерством иностранных дел. Дальнейшее развитие революции окончательно разрушило надежды Симолина на дипломатический контакт с Францией, и он был вынужден ограничиться ролью наблюдателя. Донесения Симолина служили для Екатерины II основным источником информации о внутреннем положении Франции и о ходе революции. 7 февраля 1792 года Симолин был отозван из Парижа. Накануне отъезда он имел тайную встречу с Людовиком XVI и Марией-Антуанеттой, которые заявили ему, что единственная их надежда — помощь иностранных монархов.

Вена

На пути в Петербург Симолин остановился в Вене, где передал императору Леопольду II и канцлеру В. А. Кауницу письма Марии-Антуанетты. В последующие годы Симолин в качестве русского дипломатического агента находился при войсках антифранцузской коалиции. Екатерина II повелела ему состоять в ведомстве Иностранной Коллегии и вместе с тем быть президентом Юстиц-коллегии лифляндских, эстляндских и финляндских дел.

Скончался в Вене, до самой смерти сохранив за собой пост полномочного министра во Франции: в 1798 он был назначен послом в Испанию, но к месту службы не выезжал.

Напишите отзыв о статье "Симолин, Иван Матвеевич"

Примечания

  1. формально до 19 сентября 1799

Литература

Ссылки

  • [www.rus.rusemb.org.uk/simolin/ Симолин Иван Матвеевич] / Министерство иностранных дел Российской Федерации
  • [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/France/XVIII/1780-1800/Simolin/text.htm Первый взрыв Французской революции / Из донесений русского посланника в Париже И. М. Симолина]

Отрывок, характеризующий Симолин, Иван Матвеевич

– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.