Синьоре, Симона

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Симона Синьоре»)
Перейти к: навигация, поиск
Симона Синьоре
Simone Signoret
Имя при рождении:

Симона-Анриэтта-Шарлотта Каминкер

Дата рождения:

25 марта 1921(1921-03-25)

Место рождения:

Висбаден (Германия)

Дата смерти:

30 сентября 1985(1985-09-30) (64 года)

Место смерти:

Отёй-Антуй (Франция)

Гражданство:

Франция Франция

Профессия:

актриса

Карьера:

19421982

Награды:

«Оскар» (1960)
«Серебряный медведь»
BAFTA (1953, 1958, 1959)

Симо́на Синьоре́ (фр. Simone Signoret [simɔn siɲɔˈʀɛ], настоящее имя — Симо́на-Анриэ́тта-Шарло́тта Каминке́р (фр. Simone-Henriette-Charlotte Kaminker); 25 марта 1921 — 30 сентября 1985) — французская актриса кино и театра, одна из немногих французских актрис-обладательниц премии «Оскар».





Биография

Симона Каминкер родилась 25 марта 1921 года в Висбадене, в семье офицера французских оккупационных войск еврейского происхождения Андре Каминкера (1888—1961), чьи предки переселились во Францию из Польши. Росла и воспитывалась в Париже, в числе прочего изучала английский язык и латынь.

Во время Второй мировой войны и немецкой оккупации подружилась с группой артистов и начала актёрскую карьеру.

Свою первую крупную роль Синьоре исполнила в фильме «Демоны зари» (1946), который снял её муж режиссёр Ив Аллегре. С Аллегре Симона прожила с 1944 по 1949 год, в браке у них родилась дочь — Катрин Аллегре (фр.), которая также стала киноактрисой.

В 1950 году она встретилась с Ивом Монтаном. Вскоре они поженились — этот семейный и творческий союз продолжался до её смерти. В течение длительного времени страдала алкоголизмом.

Вершиной карьеры Симоны Синьоре стала премия «Оскар» (1960) за главную роль в фильме «Путь наверх». Актриса ещё раз выдвигалась на эту премию спустя шесть лет за роль графини-наркоманки в моральной драме «Корабль дураков».

Симона Синьоре скончалась 30 сентября 1985 года в нормандском городе Отёй-Антуй.

Фильмография


Мемуары

  • Simone Signoret. Nostalgia Isn’t What It Used To Be. Weidenfeld and Nicolson, 1978. ISBN 0-297-77417-4

Напишите отзыв о статье "Синьоре, Симона"

Ссылки

  • [oldcinema.110mb.com/sim1.htm Симона Синьоре — Биография, фильмография на Oldcinema]
  • [www.chayka.org/article.php?id=170 Симона Синьоре и Ив Монтан. Журнал «Чайка»]

Отрывок, характеризующий Синьоре, Симона

«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.