Симонов, Иван Михайлович

Иван Михайлович Симонов
И. М. Симонов — ректор Казанского университета (дагеротип, ок. 1850 г.)
Дата рождения:	20 июня (1 июля) 1794(1794-07-01)
Место рождения:	Астрахань, Российская империя
Дата смерти:	10 (22) января 1855(1855-01-22) (60 лет)
Место смерти:	Казань, Российская империя
Страна:	Российская империя Российская империя
Научная сфера:	астрономия, земной магнетизм
Место работы:	Казанский университет
Учёная степень:	магистр физико-математических наук (1812)
Учёное звание:	член-корреспондент РАН (1829)
Альма-матер:	Казанский университет (1812)
Научный руководитель:	профессор И. Литтров, академик В. К. Вишневский, академик Ф. И. Шуберт
Известные ученики:	М. В. Ляпунов
Известен как:	первооткрыватель Антарктиды
Награды и премии:

Ива́н Миха́йлович Си́монов (1794—1855) — русский астроном, один из первооткрывателей южного полярного материка — Антарктиды.

Биография

Ранние годы, учёба и начало карьеры

Родился в городе Астрахани в семье купца Михаила Симонова, числившегося в купеческом сословии в городе Гороховце Владимирской губернии, но занимавшегося торговлей в Астрахани. До 1808 учился в Астраханской губернской гимназии, затем поступил в Казанскую гимназию, а в 1809 — в Казанский университет. По окончании университетского курса в 1810 Симонов, по предложению попечителя Казанского учебного округа С. Я. Румовского, держал экзамен сразу на учёную степень магистра физико-математических наук. Он представил работу «О притяжении однородных сфероидов», в которой изложил ряд пояснений к третьей книге «Небесной механики» Лапласа.

Утверждение его магистром затянулось до 1812 из-за сословных затруднений. Для получения учёной степени необходимо было увольнение из купеческого сословия по месту приписки к этому сословию. Гороховецкая городская дума подала рапорт Владимирскому губернатору князю И. М. Долгорукову, по получении разрешения от которого, выдала Симонову требуемый аттестат.

Практические занятия астрономией начались для Симонова с наблюдения так называемой Большой кометы 1811 года. Вместе с ним в наблюдениях участвовали его профессор И. Литтров и магистр математики Н. И. Лобачевский. Результаты были опубликованы в «Казанских известиях» в сентябре 1811. За эти наблюдения они получили благодарность от попечителя Казанского учебного округа С. Я. Румовского — выдающегося астронома того времени, ученика М. В. Ломоносова и Л. Эйлера.

Магистерская степень Симонову была присвоена 12 июня 1812, и с этого дня он поступил на государственную службу по учебному ведомству, которая продлилась более, чем 42 года. В 1814 Симонова назначили адъюнктом по кафедре астрономии, а в 1816, после отъезда из Казани его учителя, профессора астрономии И. Литтрова, Симонов стал экстраординарным профессором двух кафедр Казанского университета: теоретической и практической астрономии. В 1816—1818 Симонов ездил в Петербург для ознакомления с академической обсерваторией. Там он работал под руководством академиков В. К. Вишневского и Ф. И. Шуберта, совершенствуясь в практической астрономии.

Кругосветное плавание

В 1819 по предложению Академии наук Симонов, только что прошедший хорошую практическую подготовку, был назначен астрономом в кругосветное плавание в южное полушарие на шлюпах «Восток» и «Мирный». Экспедиция под командованием капитана II ранга Ф. Ф. Беллинсгаузена и лейтенанта М. П. Лазарева отправилась из Кронштадта в июле 1819 и возвратилась туда же в 1821. Эта экспедиция открыла южный полярный ледовый материк — Антарктиду.

И. М. Симонов стал первым русским астрономом, совершившим кругосветное путешествие. Он первым из русских астрономов выполнил наблюдения звёзд южного полушария неба, которые никогда не видны в России. Симонов был единственным учёным в экспедиции. Помимо астрономических наблюдений и определения географических координат, он проводил магнитные наблюдения и впервые установил, что Южный магнитный полюс Земли расположен на 76° ю. ш. и 142,5° в. д. (с тех пор его положение существенно изменилось из-за векового смещения магнитных полюсов).

Собранные Симоновым в южной полярной области и на островах Тихого океана естественно-научные и этнографические коллекции (около 180 экспонатов) были переданы Казанскому университету. Они пополнили его геологический и зоологический музеи и положили начало этнографическому музею. Симонов оставил подробное описание (путевой дневник) путешествия.

Симонов первым рассказал русским и зарубежным читателям о результатах географических открытий, сделанных экспедицией. Уже в феврале 1821 (когда корабли ещё находились в плавании) журнал «Казанский вестник» напечатал выдержки из подробных писем Симонова попечителю Казанского учебного округа М. Л. Магницкому, отправленных из Австралии. В 1822 в Казани была издана отдельной брошюрой актовая речь Симонова, произнесённая им в университете: «Слово об успехах плавания шлюпов „Восток“ и „Мирный“ около света и особенно в Южном Ледовитом море в 1819, 1820 и 1821 годах». Вскоре она была опубликована в Европе на немецком и французском языках. Полный отчёт Ф. Ф. Беллинсгаузена вышел в свет лишь в 1831 году — через 10 лет после окончания экспедиции.

За участие в плавании император Александр I наградил Симонова орденом Анны II степени, что дало ему право на потомственное дворянство. Ему также была установлена пенсия в размере жалования экстраординарного профессора.

Казанский университет

По возвращении в Казань в 1822 утверждён в звании ординарного профессора астрономии. В 1822—1823 и 1825—1830 — декан физико-математического факультета Казанского университета.

В 1823 вместе с профессором физики А. Я. Купфером он был командирован в Европу для приобретения астрономических и физических приборов. В этой поездке Симонов посетил крупнейшие научные центры Германии, Австро-Венгрии, Франции, Италии, Швейцарии.

В 1828 объехал значительную часть Казанской губернии и часть Симбирской и Оренбургской, где путём астрономических наблюдений установил точные географические координаты многих городов, а с помощью барометра определил, на какой высоте расположены посещенные им места.

Им была разработана конструкция отражательного прибора для определения географической широты при высоком положении Солнца над горизонтом. Симонов одним из первых в России начал изучать земной магнетизм.

По инициативе И. М. Симонова в Казани были основаны две обсерватории — астрономическая, директором которой он был в 1838—1855, и магнитная (1843).

Член-корреспондент Петербургской АН (с 1829), а также 15 зарубежных академий наук и научных обществ.

В 1842 совершил еще одну поездку по Европе, о которой подробно рассказал в «Записках и воспоминаниях о путешествии по Англии, Франции, Бельгии и Германии в 1842 году» (Казань, 1844).

19 апреля 1846 г. император Николай I подписал грамоту о жаловании дворянства и дворянского герба действительному статскому советнику И. М. Симонову. Описание герба гласит: Щит поделен на две части горизонтально. Вверху в голубом поле симметрично четыре шестиконечных звезды (1, 2, 1). Внизу в серебряном поле вертикально черный якорь с анкерштоком. Над щитом дворянский коронованный шлем. Нашлемник — два черных орлиных крыла. Над ним посередине золотая шестиконечная звезда. Намет голубой, подложен серебром. Герб отражает заслуги, за которые пожаловано дворянство — исследования в районе Южного полюса (стилизованное созвездие Южный Крест), совершённые в ходе морской экспедиции (якорь). Звезда над щитом символизирует астрономию как род занятий владельца герба.

С 1846 г. и до своей смерти в 1855 г. И. М. Симонов был ректором Казанского университета, сменив на этом посту Н. И. Лобачевского.

Был первым российским астрономом, который наблюдал в ноябре 1846 только что открытую новую планету Нептун.

Награды

(ордена — по хронологии получения)

• Святого Равноапостольного Князя Владимира 4 степени (1819)
• Святой Анны 2 степени (1821)
• Святой Анны 2 степени с императорской короной (1835)
• Святого Равноапостольного Князя Владимира 3 степени (1837)
• Святого Станислава 1 степени
• Святой Анны 1 степени (1854)

Память

В честь Симонова названы:

• остров Симонова в Тихом океане, самый южный в группе островов Лау (Фиджи); его местное название — Тувана-Итоло.
• ледник Симонова (норв. Simonovbreen) на антарктическом острове Петра I.

Необитаемый остров в Тихом океане на 21° 2' 55" ю. ш. и 178° 46' 23" з. д., размером примерно 1,5 х 0,8 км, поросший кокосовыми пальмами и окруженный коралловым рифом, открыт 19 (31) августа 1820 г. русской кругосветной экспедицией с участием Симонова. Название предложил руководитель экспедиции Ф. Ф. Беллинсгаузен.

Ледник длиной 7 км назван норвежскими полярниками, впервые ступившими на острова Петра I (его размеры 19 х 11 км) в 1929 году — более века спустя после открытия этого острова 11 января 1821 года русской экспедицией, в которой участвовал Симонов. Этот ледник спускается со склона в северо-восточной части острова, выступая в море ледяным мысом, протяженность которого меняется от сезона к сезону. Первоначально было дано название мыс Симонова (норв. Simanows odde, Simonovodde), но со временем этот мыс исчез, расколовшись на айсберги, поэтому название было перенесено на ледник, представляющий собой более стабильное образование.

Похоронен Симонов на Кизическом кладбище в Казани, которое было уничтожено в советское время. В 2010 году в Кизическом монастыре установлен памятный камень на условном месте захоронения И. М. Симонова.

Публикации

• Астрономические и физические наблюдения, сделанные во время путешествия около света, ч. 1, СПБ, 1828;
• Опыт математической теории земного магнетизма, «Ученые записки Казанского университета», 1835, кн. 3.

Литература

• Колчинский И. Г., Корсунь А. А., Родригес М. Г. Астрономы. Биографический справочник. — Киев: Наукова думка, 1986.
• Воронцов-Вельяминов Б.А. [www.astro-cabinet.ru/library/oisravr/ocherki-istorii-astronomii-v-rossii.htm Очерки истории астрономии в России]. — Москва: Физматгиз, 1956.
• Попова М.П. И поиск длится целый век... — Владимир: Нива, 2002.

Ссылки

• Симонов Иван Михайлович // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-52132.ln-ru Профиль Ивана Михайловича Симонова] на официальном сайте РАН

Отрывок, характеризующий Симонов, Иван Михайлович

– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.