Симоносекский договор

Симоносекский договор (яп. 下関条約 симоносэки дзё:яку, в Китае известный как Договор Магуань, кит. 馬關條約) — неравноправный договор, заключённый между Японской империей и Империей Цин 5 (17) апреля 1895 года в городе Симоносеки в результате поражения Китая в японо-китайской войне 1894—1895. Положил начало борьбе империалистических держав за территориальное расчленение Китая и явился важным этапом превращения страны в полуколонию.

Предпосылки

Уже через три месяца после начала японо-китайской войны (1894—1895) Китай начал искать пути для заключения перемирия: помимо неминуемого военного поражения причиной этому было желание императрицы Цыси прекратить военные действия до своего 60-летнего юбилея. В начале ноября 1894 года Цины предложили мирный договор на условиях признания суверенитета Кореи. Однако Япония уже не удовлетворялась этим предложением, сфера её территориальных притязаний включала Ляодунский полуостров, Тайвань, о-ва Пэнху (Пескадорские) и даже прибрежную провинцию Фуцзянь и Макао.

После того, как в январе 1895 года Япония отвергла кандидатуры Чжан Иньхуана и Шао Юляня по причине «недостатка полномочий» в качестве посла со стороны Китая в Симоносеки был отправлен Ли Хунчжан — наместник столичной провинции Чжили, сторонник мира и один из самых влиятельных и вместе с тем самых одиозных сановников Цинской империи. Ему были вручены полномочия «территориальных уступок», что было результатом полной безысходности Цин: Китай был уверен, что Япония потребует присоединение Тайваня, и после того как Британия и Россия отвергли предложения об использовании острова как залога для кредита, приготовился к этой территориальной потере, рассчитывая сохранить «земли предков (Ляодун)».

Подписание договора

Ход переговоров

Переговоры проходили с 20 марта по 17 апреля 1895 года при участии бывшего американского государственного секретаря Джона Фостера, который исполнял функции советника Цинской династии. Параллельно переговорам к китайским островам продвигался японский флот, готовый немедленно приступить к оккупации приобретённых территорий. 24 марта на Ли Хунчжана было совершено нападение японским экстремистом, который ранил его в спину. Покушение на жизнь китайского дипломата вызвало бурю возмущения и вынудило японцев несколько снизить требования и согласиться на временное прекращение огня. Мирные переговоры пришлось временно приостановить. Возобновились они лишь 1 апреля. Япония потребовала уступить значительные территории (Ляодун с Ляояном, Тайвань с прилегающими островами и архипелаг Пэнху), о чём Ли Хунчжан незамедлительно сообщил в Пекин. Фактически китайский делегат оказался в крайне затруднительной ситуации, когда на уступки не желали идти обе стороны. Решительная позиция представителя японской стороны Ито Хиробуми, категорически настаивавшего на передаче Тайваня, вынуждала Пекин постепенно отказаться от идеи сохранения острова: 10 апреля после четвёртой встречи Ли получил из Пекина телеграмму с позволением в крайнем случае уступить недра Тайваня, а земли и подданных оставить по-прежнему во власти Китая; 12 апреля Пекин известил, что «допустимо уступить половину Тайваня, отдать ближний к Пэнху южный Тайвань», а север Тайваня по-прежнему оставить у Китая. После того как Ито Хиробуми пригрозил срывом переговоров в случае ещё одной проволочки со стороны Пекина, 14 апреля Ли Хунчжану было дозволено подписать условия мира, 17 апреля был подписан Симоносекский договор.

Условия Договора

В Викитеке есть оригинал текста по этой теме.

См. Симоносекский договор

Договор состоял из 11 статей, согласно которым Китай признавал самостоятельность Кореи, что создавало благоприятные возможности для японской экспансии в Корее; передавал Японии навечно остров Тайвань, острова Пэнху и Ляодунский полуостров; уплачивал контрибуцию в 200 млн лян; открывал ряд портов для торговли; предоставлял японцам право строительства промышленных предприятий в Китае и ввоза туда промышленного оборудования. Последний пункт, в силу принципа наибольшего благоприятствования, включённого в договоры Китая с другими державами, открывал широкие возможности для экономического проникновения иностранного капитала в Китай.

Кроме того, после ратификации и обмена мирным договором обеим странам следовало немедленно послать на Тайвань чиновников высокого ранга и в течение двух месяцев обменяться документами об окончательной передаче Тайваня Японии.

Тройственная интервенция

Условия, навязанные Японией Китаю, привели к так называемой «тройственной интервенции» России, Германии и Франции — держав, которые к этому времени уже поддерживали обширные контакты с Китаем и поэтому восприняли подписанный договор как наносящий ущерб их интересам. 23 апреля 1895 года Россия, Германия и Франция обратились к японскому правительству с требованием отказа от аннексии Ляодунского полуострова, которая могла бы привести к установлению японского контроля над Порт-Артуром, в то время как Николай II, поддерживаемый западными союзниками, имел собственные виды на Порт-Артур как незамерзающий порт для России.

Последствия

Япония, обескровленная войной, была вынуждена уступить в ноябре 1895, получив взамен с Китая дополнительную контрибуцию в 30 млн лян. Тем не менее эта вынужденная уступка была воспринята в Японии как унижение, и многие японские историки придерживаются мнения, что именно это стало поворотным пунктом к превращению внешней политики Японии, прежде основанной на экономической гегемонии, к откровенному национализму, милитаризму и территориальной экспансии. Захват Тайваня, первой колонии Японии, сделал её единственной неевропейской колониальной державой в Азии, что также заметно ускорило рост имперских амбиций и колониальных притязаний Токио.

В 1898 году ослабленный Китай согласился передать Порт-Артур России в концессию на 25 лет, а также предоставил России права на строительство железной дороги. Тем самым столкнулись интересы и сферы влияния России и Японии, ведь для того, чтобы иметь доступ к укреплённому району Порт-Артура, России необходимо было контролировать всю Восточную Маньчжурию, вплоть до Харбина — земли, непосредственно соседствовавшие с Кореей, которую Япония считала своей сферой влияния.

Уступка Японии по отношению к западным странам была резко отрицательно воспринята японским обществом, и с усилением милитаристских и экспансионистских кругов в Японии привела к Русско-японской войне 1904—1905.

Отрывок, характеризующий Симоносекский договор

– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.