Визенталь, Симон

Симон Визенталь
нем. Simon Wiesenthal
Симон Визенталь
Род деятельности:	архитектор, общественный деятель, «охотник за нацистами»
Дата рождения:	31 декабря 1908(1908-12-31)
Место рождения:	Бучач, Австро-Венгрия
Гражданство:	Австрия
Дата смерти:	20 сентября 2005(2005-09-20) (96 лет)
Место смерти:	Вена, Австрия
Награды и премии:
Сайт:	[www.wiesenthal.com/ wiesenthal.com]

Симон Визенталь (нем. Simon Wiesenthal, 31 декабря 1908, Бучач, Австро-Венгрия, ныне в Тернопольской области Украины — 20 сентября 2005, Вена) — архитектор и общественный деятель, «охотник за нацистами».

Довоенная судьба

Симон Визенталь родился в Бучаче, Австро-Венгрия в еврейской семье. Окончил технический университет в Праге, с 1932 года жил во Львове, работал архитектором. В 1941 г. после занятия Львова нацистами Визенталь и его жена оказались в львовском гетто, откуда им удалось бежать. Однако в июне 1944 Визенталь был пойман во Львове и отправлен в концентрационный лагерь Маутхаузен, откуда освобождён американскими войсками 5 мая 1945 года. Согласно общеизвестным данным и его собственным утверждениям, в общей сложности жертвами Холокоста стали 87 родственников Визенталя и его жены.

Деятельность

После окончания Второй мировой войны Визенталь посвятил все свои силы поиску нацистских преступников, скрывающихся от наказания. Он лично и созданная им организация (с 1947 г. — Центр еврейской документации в Линце, позднее в Вене) принимали участие в розыске и поимке целого ряда крупных фигур нацистской карательной системы, в том числе Адольфа Эйхмана — начальника отдела IV-B-4, отвечавшего за «окончательное решение еврейского вопроса» в гестапо.

В 1980-е гг. Визенталь находился также в жёсткой конфронтации с политической элитой Австрии, постоянно напоминая ведущим политикам страны об их нацистском прошлом. Был убежденным противником идеи коллективной ответственности немецкого народа, утверждая, что, в таком случае, нацистские преступники могут «раствориться» в народе.

В 1977 г. был основан Центр Симона Визенталя со штаб-квартирой в Лос-Анджелесе — независимая организация, работа которой направлена на сохранение памяти жертв Холокоста и борьбу с антисемитизмом.

Деятельность Визенталя была отмечена высокими правительственными наградами США, Великобритании, Франции, Нидерландов, Австрии и др.

Симон Визенталь и Моссад

Есть гипотеза о том, что Симон Визенталь мог быть сотрудником израильской разведки Моссад. Об этом говорится в его биографии, написанной Томом Сегевом.

Как утверждает Сегев, Визенталь начал сотрудничать с израильской разведкой в 1948 году. Тогда, согласно официальным документам, находясь в Австрии, Визенталь помогал агентам спецслужб в окончившейся неудачей операции по поимке Адольфа Эйхмана — бывшего высокопоставленного руководителя гестапо, ответственного за уничтожение миллионов евреев.

Об этом факте свидетельствуют также и отчеты участников операции. По данным биографа, агентом Моссада Визенталь стал после того, как в 1960 году с его помощью Адольф Эйхман был пойман. Эйхмана, найденного в Буэнос-Айресе, Моссад тайно вывез в Израиль, где его судили и казнили.

«Симон Визенталь работал на израильскую разведку около 10 лет. Моссад выплачивал ему ежемесячно около 300 долларов и финансировал созданный им в 1947 году центр еврейской документации, занимавшийся розыском нацистских преступников», — говорится в биографии.

Хотя имя Визенталя находится в опубликованном в Израиле списке участников поимки Эйхмана, его роль в этом деле остаётся неясной и его участие отрицается рядом источников, включая директора Моссад и руководителя операции по захвату Эйхмана Иссера Хареля.

Критика

В 2009 году вышла в свет книга «Охота на Зло» (англ. Hunting Evil) английского журналиста Гая Уолтерса, в которой он утверждает, что рассказы Визенталя

являются ложными, факты во всех его трёх мемуарах противоречат друг другу и не соответствуют документированным свидетельствам, что ставит под сомнение всё, что он написал.

Британский журналист Даниел Финкельштайн (англ.) в публикации на интернет-портале «Еврейские Хроники» сообщил, что Винерская библиотека (англ.), (учреждение, занимающееся исследованием Холокоста) поддерживает выводы, сделанные Уолтерсом. Директор библиотеки Бен Барков заявил, что

Визенталь может считаться шутом и хвастуном, и даже просто лжецом.

Особенно жёсткую критику выразил Марк Вебер, обвиняя Визенталя в безграмотности, финансовых махинациях, самопиаре и клевете. До сих пор не утихают споры об истинных мотивах Симона Визенталя.

Награды

• Командор ордена Белого льва (Чехия, 1999)
• Рыцарь-Командор ордена Британской империи
• Почётный знак За заслуги перед Австрийской Республикой, 6й класс (2005)

Ссылки

• [www.wiesenthal.com/ Центр Симона Визенталя] — официальный сайт.
• [shoa.com.ua/php/content/view/12/9/ Последний борец с нацизмом: памяти Симона Визенталя]
• [shoa.com.ua/php/content/view/98/9/ Симон Визенталь. Его услышал весь мир]

Отрывок, характеризующий Визенталь, Симон

– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.