Симон (Тодорский)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Симон и фамилией Тодорский.

Архиепископ Симон<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Архиепископ Псковский, Изборский и Нарвский до 15 марта 1748 — епископ
8 августа 1745 — 22 февраля 1754
Предшественник:	Стефан (Калиновский)
Преемник:	Вениамин (Пуцек-Григорович)
Епископ Комстромской и Галицкий
31 марта 1745 — 18 августа 1745
Предшественник:	епархия учреждена
Преемник:	Сильвестр (Кулябка)
Имя при рождении:	Симеон Федорович Теодо́рский
Рождение:	1700(1700) Золотоноша
Смерть:	22 февраля 1754(1754-02-22) Псков
Похоронен:	Свято-Троицкий собор
Принятие монашества:	17 мая 1740
Епископская хиротония:	31 марта 1745

Архиепископ Симон (в миру Симеон Федорович Теодо́рский; 1700 или 1701, Золотоноша — 22 февраля 1754, Псков) — епископ Русской церкви, архиепископ Псковский, Изборский и Нарвский. Богослов, переводчик и проповедник, законоучитель Петра III и Екатерины II.

Биография и деятельность

Обучался в Киевской духовной академии (1718—1727), затем жил в Ревеле, после чего получил высшее образование в Германии — в университете Галле.

Традиционно сообщается также, что он обучался и в Йенском университете. Эта информация восходит к первому изданию «Словаря исторического писателей духовного чина…» Евгения (Болховитинова) (Спб., 1818), в котором ошибочно говорилось о том, что Тодорский именно в Йене окончил курс наук. Однако Тодорский в автобиографии не упоминает Йенского университета; в последующих изданиях «Словаря» Евгения Болховитинова также вместо Йены значится Галле.

Был близок к пиетистам. В Галле перевёл с немецкого «Книгу об истинном христианстве» Иоганна Арндта и «Учение о начале христианского жития» Анастасия Проповедника. Книги были напечатаны в Галле в типографии Копиевича (1735), однако в России перевод Арндта был запрещён императрицей Елизаветой Петровной в 1743 году — несмотря даже на то, что в это время Симон был уже членом Синода и придворным проповедником. Роль перевода Тодорского в становлении русской философии отмечает В. В. Зеньковский. Переводил также стихи.

После Галле Симон работал «с иезуитами на разных местах», потом преподавал греческий язык в Белграде. Явился в Киев в 1738 г. и начал преподавать в КДА греческий, древнееврейский и немецкий языки (первый систематический преподаватель этих дисциплин); по оценке прот. Георгия Флоровского — «большой знаток языков греческого и восточных, ученик знаменитого Михаэлиса». 17 мая 1740 года пострижен в монахи (с сохранением имени) и получил должность катехизатора. В 1742 по рекомендации митрополита Киевского и Галицкого Рафаила Заборовского вызван именным указом Елизаветы ко двору и назначен законоучителем и воспитателем наследника, Карла Петера Гольштейн-Готторпского, будущего Петра III. После перехода Петра в православие Симон оставался его духовником, а с 1744 года был воспитателем и духовником его невесты — Софии Фредерики Цербстской, будущей Екатерины II.

С 1743 — архимандрит Ипатьевского монастыря в Костроме, член Святейшего Синода, В 1745 рукоположен во епископа Костромского и Галицкого, однако исполнял эти должности заочно, при дворе. Через пять месяцев формально «переведён» на Псковскую и Нарвскую кафедру, оставаясь в Петербурге. Увеличил расходы на содержание семинаристов в Псковской ДС, подарил свою богатую библиотеку с книгами на редких языках Псковской семинарии.

Участвовал в подготовке ныне принятого церковнославянского перевода Библии — Елизаветинской Библии.

По случаю высокоторжественных событий Симон произносил публично проповеди, печатавшиеся по распоряжению императрицы Елизаветы (покровительницы придворной гомилетики) большими тиражами; он считался одним из крупнейших мастеров красноречия своего времени.

Екатерина II в своих мемуарах неоднократно с большим уважением пишет о своём наставнике в православии — «епископе Псковском».

В 1748 возведён в сан архиепископа, в 1749 освобождён от обязанностей духовника.

Скончался 22 февраля 1754 года во Пскове. Погребен во Пскове, в нижнем этаже Троицкого собора, в восточном отделении усыпальницы.

Почитался как местночтимый святой.

Список изданных трудов

Переводы

• Иоанн Арндт. Четыре книги об истинном христианстве. Галле, 1735.
• Анастасий Проповедник. Наставление к истинному познанию и душеспасительному употреблению Страдания и смерти Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа. Галле, 1735.
• А. Г. Франке. Начало христианского учения. Галле, 1735.
• Пять избранных псалмов царствующего пророка Давида с преизрящними песнями похвалимы двоих церковных учителей Амвросия и Августина. Галле, 1730-е.

Проповеди

• «Слово на Благовещение Пресвятыя Богородицы» 25 марта 1741 г., «Слово на Воскресение Христово» 29 марта 1741 г., «Слово в день живоначальныя Троицы» 17 мая 1741 г. и «Слово, проповедованное в обители Выдубицкой» 6 сентября 1741 г. // [dlib.rsl.ru:81/view.php?path=/rsl01004000000/rsl01004109000/rsl01004109352/rsl01004109352.pdf Тодорский П. Иеромонах Симон Тодорский (архиепископ псковский и нарвский) и его четыре неизданных слова. Христианское чтение VIII—XII. Извлечение. С. 1-48.]

• «Слово на день рождения Петра Федоровича» 10 февраля 1743 г. Санкт-Петербург, Типография Академии наук; издание с комментарием: [www.box.net/shared/8vhphf16ch Кислова Е. И. «Слово на день рождения Петра Фёдоровича» Симона Тодорского // Acta Philologica, 2007, № 1, с. 308—335.]

• «Божие особое благословение» (слово на бракосочетание Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны) 21 августа 1745 г.). Москва, Синодальная типография; Санкт-Петерубрг, Типография Академии наук.
• «Слово на день рождения Елизаветы Петровны» 18 декабря 1746 г. Москва, Синодальная типография.
• «Слово на день восшествия на престол» 25 ноября 1747 г. Москва, Синодальная типография, 1748.

Переписка Симона (на греческом, латинском и немецком языках) хранится в [www.culture.pskov.ru/ru/culture/collections/books отделе рукописей и древних книг (Древлехранилище) Псковского государственного музея-заповедника] (Ф. 140 ед. хр. Х в. — сер. XVIII в.).

Библиотека, собранная Симоном, была передана Псковскому Архиерейскому дому, из которого в 1817 г. поступила в Псковскую семинарию, в настоящее время 55 изданий (на латинском, греческом, арабском, древнееврейском и немецком языках) и несколько рукописных книг хранятся в Древлехранилище Псковского государственного музея-заповедника.

Пример поэтического перевода Тодорского

нем. "Auf meinen lieben Gott...", Зигмунд Вайнгертнер (нем. Siegmund Weingärtner)	Перевод Симона Тодорского
нем. Auf meinen lieben Gott Trau ich in Angst und Noth: Er kann mich allzeit retten Aus Trübsal, Angst und Nöthen; Mein Unglük kann Er wenden, Steht all’s in seinen Händen. Ob mich mein Sünd anficht, Will ich verzagen nicht; Auf Christum will ich bauen, Und Ihn allein vertrauen: Ihm thu ich mich ergeben Im Tod und auch im Leben.	Посредѣ зла многа, надѣюсь на Бога, онъ мене не оставитъ, от всѣхъ мя бѣдъ избавитъ. ниже дастъ мнѣ пропасти, все лежитъ въ его власти. Грѣхомъ искушаемъ, не отчаяваемъ есмъ, всю мою надѣю, въ Іисусѣ имѣю. ему хощу служити, живъ и мертвъ его быти.

Пример текста проповеди

Нынѣ воззри Россïе веселым лицем и обрадованною душею на Внука ПЕТРОВА сына Анны Петровны, воззри и благодари Бога твоего, наслѣдствïе ПЕТРОВО в пользу твою цѣло тебѣ сохранившаго. О нём же едва слышать мощно было, сего Божïими непостижимыми судьбами, и премудрым Всепресвѣтлѣйшïя правильныя Государыни твоея ЕЛИСАВЕТЫ промыслом, не токмо видѣти, но и превожделѣнный тебѣ день высокаго Его рожденïя свѣтло и всеторжественно праздновати сподоляешися.

Смотри, как дивно и коль красно процвѣтает праведный твой Монарх ПЕТР Первый, в ПЕТРѣ внукѣ своем! прочитывает репорты от гвардïи приносимыя, прочитывает письма от армïи присылаемыя, как же изрядно о репортах рассуждает, с каким смысленным любопытством о состоянии армïи вопрошает: удивитися потреба. Не ПЕТРОВОЙ ли се цвѣт, не Перьваго ли се ПЕТРА остроумïе, в Его Высочествѣ процвѣтает.

Рассуждает о иностранных государствах, о математических, физических и прочих ученïях таковому лицу приличных, о обученïи военном, о штатском поведенïи, с приличными всякой вещи резонами, не ПЕТРОВ ли се цвѣт, не Перьваго ли се ПЕТРА искусство в Его Высочествѣ процвѣтает.
(Цит. по: [www.box.net/shared/8vhphf16ch Кислова Е. И. «Слово на день рождения Петра Фёдоровича» Симона Тодорского])

Киновоплощения

• Телесериал Великая, 2015. Симон Тодорский — Станислав Любшин

Литература

• Щукин В. Симон (Тодорский), архиепископ Псковский и Нарвский (биографический очерк) // Псковские епархиальные ведомости. Часть неофициальная. 1898, № I — 1899, № XIV.
• Чижевський Д. Україньский літературний барок. Нариси. Прага, 1941.
• Winter E. «Einige Nachricht von Herrn Simeon Todorski». Ein Denkmal der deutsch-slawishen Freundschaft im 18. Jahrhundert // Zeitschrift für Slawistik. № 1, 1956.
• Записки императрицы Екатерины Второй. М., 1989.
• Reichelt, Stefan [Райхельт, Штефан] Der Übersetzer Simeon Todorskij // Johann Arndts Vier Bücher von wahrem Christentum in Russland. Vorboten eines neuzeitlichen interkulturellen Dialogs. Leipzig [Лейпциг], 2011, С. 27-55. ISBN 978-3-374-02863-4
• Менгель С. Русские переводы халльских пиетистов. Симеон Тодорский. 1729—1735 гг. // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. № 3, 2001.
• Нічик В. Симон Тодорський і гебраїстика в Києво-Могилянській академії. К., 2002.
• Симон Тодорский // Каталог личных архивных фондов отечественных историков. Вып. 1: XVIII век / Под ред. С. О. Шмидта. М., 2001. С.255-257.
• [www.box.net/shared/8vhphf16ch Кислова Е. И. «Слово на день рождения Петра Фёдоровича» Симона Тодорского] // Acta Philologica, 2007, № 1, с. 308—335 (на с. 309—310 — биографические известия о Симоне)
• [www.box.com/s/p7gh36nr4oloxqetkk1s Кислова Е. И. «Божие особое благословение» Симона Тодорского 1745 г. — проповедь на бракосочетание Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны] // Ломоносовский сборник. М., 2011. С. 133—182.

Отрывок, характеризующий Симон (Тодорский)

– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.