Симон (епископ Владимирский)
| Святитель Симон, епископ Владимирский | |
 гравюра, 1661 год | |
|
| |
| Смерть | |
|---|---|
| Почитается |
в Русской православной церкви |
| В лике |
святителей |
| День памяти |
10 мая и 28 сентября (по юлианскому календарю) |
Епископ Симон (? — 22 мая 1226) — святитель, сначала монах Печерского монастыря в Киеве, потом игумен Владимирского Рождественского монастыря, с 1215 г. епископ Владимирский.
Память святителя Симона в Русской церкви совершается (по юлианскому календарю): 10 мая и 28 сентября (Собор преподобных отцов Киево-Печерских Ближних пещер).
Известен как автор 8 повестей о 8 печерских иноках, писанных к его другу, печерскому иноку Поликарпу. Эти повести помещены в больших выдержках в разных археологических изданиях, а в целом составе — в «Патерике» киевском, без того «послания» к Поликарпу, которое было им предпослано. «Послание» и «повести» замечательны по историческим деталям о жизни преподобных, изображаемых Симоном.
Он написал «Повесть об основании Печерской обители», где содержится рассказ о некоем Шимоне, благотворителе храма обители, который был сначала латинянином (католиком), потом у преподобного Феодосия Печерского научился истинно веровать в Иисуса Христа, обратив за собой в православие до 300 душ ради чудес Феодосия. В «Повести» упоминается о греческих живописцах, работавших в храме, и о «Греческих книгах блюдомых на память». В. Н. Татищев видел список летописи, в которой Симон, пользуясь библиотекой князя Константина Всеволодовича, записал некоторые события 1200—1225 гг., хваля князя за его любовь к просвещению; эта летопись после Татищева не найдена.
Этот Симон, составитель части Печерского патерика, большинством писателей смешивается со святым Симоном, епископом Суздальским и Ростовским, жившим в начале XII века и бывшим третьим или (по другим летописцам) пятым епископом Ростовской области. Тело Симона I в нетлении почивает в киевских пещерах; Симон II погребён во Владимирском Успенском соборе. Архиепископ Сергий (Спасский) в брошюре «Св. Симон, епископ владимирский и суздальский» (Владимир, 1899) устанавливает существование св. Симона I и Симона II и делает предположение, что празднование церковью 10 мая памяти св. Симона установлено в Киеве первоначально в честь Симона первого (суздальского), почивающего в Печерской лавре; впоследствии же (не позднее XVII в.) на основании Печерского патерика или послания Симона II Поликарпу (в патерике) образовалось мнение, что почивающий в Киево-Печерской лавре и есть Симон Владимирский, написавший это послание.
Мирно скончался 22 мая 1226 года. Накануне смерти принял схиму.
Напишите отзыв о статье "Симон (епископ Владимирский)"
Литература
- Яковлев, в «Памятниках русск. литературы XII и XIII в.» (СПб., 1872),
- М. Викторова, «Киево-Печерский патерик по древним рукописям» (Киев, 1870).
Ссылки
- Симон, епископ владимирский // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- [www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4597 Симон, владимиро-суздальский епископ] на сайте Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН
- [days.pravoslavie.ru/Life/life6847.htm Святитель Симон Печерский, Владимирский и Суздальский]
Отрывок, характеризующий Симон (епископ Владимирский)
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
