Симплиций (папа римский)
| Симплиций лат. Simplicius PP.<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| ||
| ||
|---|---|---|
| 3 марта 468 — 10 марта 483 | ||
| Церковь: | Римско-католическая церковь | |
| Предшественник: | Гиларий | |
| Преемник: | Феликс III (II) | |
| Смерть: | 10 марта 483 Рим, Италия | |
Симпли́ций (лат. Simplicius PP.; ? — 10 марта 483) — папа римский с 3 марта 468 по 10 марта 483 года. Родом из Тиволи. При нём пала Западная Римская империя, а Одоакр стал правителем Италии. Вместе с тем, Симплиций пытался сохранить престиж римской кафедры и вступал в догматические споры с константинопольским патриархом Акакием и византийским императором Зеноном.
Содержание
Избрание и социально-политическая обстановка
Согласно Liber Pontificalis, Симплиций был сыном гражданина Тиволи по имени Кастино. После смерти папы Гилария в 468 году Симплиций единогласно был избран его преемником.
Понтификат Симплиция был отмечен несколькими событиями, которые стали ключевыми в истории Мира и всей империи.
За убийством императора Валентиниана III в 455 году последовала череда слабых императоров, которые не могли противостоять постоянным угрозам войны и восстаний, находясь под влиянием своих фаворитов. Один из них, Рицимер, вступил в острый конфликт с императором Антемием, который приходился ему зятем, и заключил соглашение с сенатором Олибрием, сыном императрицы Восточной Римской империи Евдоксии, о помощи последнему в восшествии на трон. После осады, отягченной голодом и последовавшей чумой, в июле 472 года Рим был захвачен и разграблен войсками Рицимера. Антемий был убит, но эпидемия сразила в том же году и Рицимера, и нового императора Олибрия. Именно в этой обстановке, но чуть позже, в 476 году, герулы Одоакра вступили в Италию. Не встретив практически никакого сопротивления, Одоакр теперь стал хозяином страны, свергнув последнего римского императора Ромула Августула и приняв с согласия Сената и последующего признания восточного императора Зенона титул короля Италии. Будучи арианцем, Одоакр вел себя терпимо по отношению к католической церкви. Он поддерживал также существующую административную структуру, так что в жизни Рима существенных изменений не произошло. По мнению Грегоровиуса, именно Одоакр «освободил церковь от давления императора Запада, и папство начало своё восхождение, а Римская Церковь стала крепнуть, заменив собой империю.»
Споры с монофизитами
В ходе монофизитской полемики, которая захватила Восточную Римскую империю, Симплиций энергично защищал независимость церкви от цезарепапизма византийских императоров и авторитет Римской Церкви в вопросах веры. Двадцать восьмой канон Халкидонского собора (451) дал Константинопольскому престолу те же привилегии, которыми пользовался епископ Рима. Папские легаты по приказу папы протестовали против возвышения византийского патриарха. Патриарх Константинопольский, однако, попытался закрепить эти решения и призвал императора Льва II добиться от Симплиция согласия. Однако папа римский отклонил требования императора.
Восстание Василиска в 476 году отправило императора Зенона в ссылку и усилили монофизитскую полемику, поскольку новый император низложил патриархов Александрийского и Антиохийского Тимофея и Петра. В то же время монофизит Василиск издал религиозный указ (Enkyklikon), признававший только первые три Вселенских Собора и отклонявший оба Халкидонских Собора. Все епископы должны были подписать документ. Патриарх Константинопольский Акакий (с 471) собирался провозгласить указ, но позиция клира заставила его противостоять императору и защищать веру. Настоятели монастырей и священнослужители Константинополя поддержали Симплиция, который делал все возможное, чтобы защитить решения Халкидонского Собора. В письмах к Акакию, настоятелям, священникам и самому императору папа призывал их не отделяться от Рима. Когда император Зенон в 477 году сверг Василиска, папа послал ему письмо с символом веры, полностью придерживаясь принципов Халкидонского собора. Симплиций поздравил его с восстановлением на троне и призвал его славить за это Господа, который хотел восстановить свободу Церкви.
Зенон отменил указы Василиска и восстановил Александрийского и Антиохийского патриархов. Монофизиты Александрии, однако, потребовал в качестве преемника умершего патриарха Тимофея Петра Монга. Поддерживаемый папой и восточными католиками Зенон сослал Петра Монга, но тому удалось скрыться в Александрии, где страх перед силой монофизитов сдерживал применение силы императором. По просьбе Акакия папа осудил за ересь Петра Монга, а также Павла Эфесского и Иоанна Апамейского.
После смерти назначенного Зеноном Тимофея Салофакиола патриархом Александрийским стал Иоанн I Талайя, но он отказался подписать Энотикон — «Формулу единства», и Зенон изгнал его, а новым патриархом провозгласил Петра Монга. Петр согласился подписать Энотикон, однако Симплиций заявил протест по поводу назначения на патриарший пост еретика. Этот спор вошел в историю как акакианская схизма — раскол, который продолжался до 519 года, когда император Восточной Римской империи Юстин решил отменить Энотикон. Папа принял послов, отправленных Талайей с просьбой признать его избрание патриархом, и письмо от императора, в котором Талайя был обвинен в лжесвидетельстве и коррупции. Симплиций поддержал Талайю. В ответ Акакий на время прекратил общение с папой, не отправляя ему посланий даже по важным вопросам. Когда Талайя, наконец, прибыл в Рим в 483 году, Симплиций был уже мертв.
Внутренние дела церкви
Несмотря на сложную обстановку, вызванную миграцией варваров в Европе, Симплиций успешно управлял церковной организацией на западе. Он назначил папским викарием в Испании Зенона, епископа Севильи, сделав его своим полномочным представителем на Пиренеях.
Продолжая курс своего предшественника, Симплиций возвел четыре новых церкви в Риме. Он впервые переоборудовал языческий храм Фавна на Целии в христианскую церковь-базилику, посвящённую первомученнику Стефану. Ему же Симплиций посвятил ещё церковь у С.-Лоренцо, а церковь на Эсквилине апостолу Андрею. Кроме того, он построил церковь, которая до сих пор существует, в честь святого Бибиана, Juxta Palatium Licinianum, где была могила святого.
События, последовавшие за смертью Папы
Симплиций был похоронен в притворе собора Святого Петра. Позже его останки были перенесены в полиандрии базилики, и с тех пор они утеряны. Liber Pontificalis указывает день его похорон — 10 марта. В этот день проходит его ежегодное почитание. В Римском мартирологе (1586) о Симплицие сказано:
«10 марта — В Риме, в соборе Святого Петра, скончался Святой Симплиций, папа, который в момент нашествия в Италии и занятия города варварами утешал страждущих, поощрял единство Церкви и крепость веры».
После его смерти Одоакр попытался влиять на назначение нового папы. Префекту города Василию он заявил, что Симплиций сам умолял короля издать приказ, по которому никто не должен быть посвящён в епископы Рима без его одобрения. Римские духовенство выступило против этого указа, который ограничивал их право избрания, и продолжало соблюдать указ императора Гонория, в соответствии с которым папой мог быть признан только тот, чье избрание прошло в соответствии с канонической формой с одобрения Бога и всеобщего согласия.
Напишите отзыв о статье "Симплиций (папа римский)"
Литература
- Ковальский Я. Период II. Под опекой Римской империи // Папы и папство.
- Симплиций, папа // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Catholic Encyclopedia, Volume XIV New York 1912, Robert Appleton Company.
- Liber pontificalis, ed. Duchesne, I, 249—251;
- Claudio Rendina, I Papi. Storia e segreti, Roma, Newton & Compton, 1983.
Отрывок, характеризующий Симплиций (папа римский)
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!
На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.
На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
