Симфония № 3 (Чайковский)

Симфония № 3 ре мажор, соч. 29 — симфония Петра Ильича Чайковского.

Написана в 1875 г.

История создания

Приступая к работе над III симфонией, Чайковский уже признанный симфонист среди композиторов, ведь I и II симфонии прошли с огромным успехом у публики. Летом 1875 года гостит у В. С. Шиловского, в Усове. Три недели прошедшие у давнего друга, не прошли даром для композитора, закончены черновики для Третьей симфонии, приступил к оркестровке. Но кратковременные поездки в Москву, Киев и другие места, не дали завершить все работы над ней, закончил в августе, находясь в деревне Вербовке.

В III симфонии Чайковский экспериментирует, создает её пятичастной, что отходит от проформы классического симфонического цикла, единственное произведение данного жанра, написанное в мажоре. Программа отсутствует, но главенствующими созданы: радость и веселье, представленные в неком рафинированном виде, создаются колоритные художественные образы воодушевленные театром. Сам Чайковский, писал о ней так: «Сколько мне кажется, симфония эта не представляет никаких особенно удачно изобретенных идей, но по части фактуры она шаг вперед. Всего более я доволен первой частью и обоими скерцо…».

Премьера состоялась 7 ноября 1875 года в Москве под управлением Н. Рубинштейна, вызвав, по словам одного из обозревателей, «видимое удовольствие у слушателей».В январе 1876 года прозвучала в Петербурге, под управлением Э. Направника, бывшим тогда музыкальным руководителем Мариинского театра. В письме своему брату, Чайковский писал: «прошла очень хорошо и имела значительный успех. Меня очень дружно вызывали и рукоплескали». Отзывы газетных критиков были положительными, в статье Г. Ларош, писал: «По силе содержания, по разнообразному богатству формы, по благородству стиля, запечатленному самобытным, индивидуальным творчеством, и по редкому совершенству техники симфония г. Чайковского составляет одно из капитальных явлений музыки последних лет...».

Состав оркестра

Деревянные духовые

Флейта пикколо

2 флейты

2 гобоя

2 кларнета (A, B)

2 фагота

Медные духовые

4 валторны (F)

2 трубы (F)

3 тромбона

Туба

Ударные

Литавры

Струнные

I и II скрипки

Альты

Виолончели

Контрабасы

Структура произведения

1. Introduzione e Allegro
2. Alla tedesca. Allegro moderato e semplice
3. Анданте elegiaco
4. Скерцо. Allegro vivo
5. Финал. Allegro con fuoco

Медленное вступление I части симфонии постепенно набирает обороты, становясь светлее и воспаряя, общий образ оформляется, уходят нотки трагизма, все наполнено весельем и радостью. Центральная часть отведена задорному аллегро, несущемуся ветром, только интонации гобоя смягчают, его бойкую поступь. Темы в части игривые, но не лишенные драматизма из них то и вырастают новые миниатюра, превращающиеся в нежные мелодии.

II часть (Alla tedesca, букв. «на немецкий манер») можно охарактеризовать, как уютную, по-домашнему теплую, кружащую нас в вальсе, который придает ей подобие воздушности. Музыкальные формы из-за этого становятся мягкими, мелодия ненавязчивой, от этого создаются яркие фантастические образы, сменяющиеся повседневными душевными чувствами.

В III части (Andante elegiaco) воплощена трагедия симфонии, наделенная человеческими чертами; поет свою песнь любви. Яркие порывы подчеркивают трагизм мелодии, доходя до той точки, которая взрывает обыденную жизнь, все начинает крутиться в вальсе, но в другом обличии, это уже чувственный, эмоциональный танец, вводящий нас водоворот любовных истории. Концовка возвращает нас к началу, в ней те высокие чувства, которые набирали оборот, постепенно спадают, идя к логическому завершению истории и только еле слышные мелодии, как воспоминания о прошлом.

В IV части (Scherzo) перекликающиеся инструменты создают фантастический образ, который настораживает и страшит, он легкой тенью, как в детской игре, проносится перед нами и его главная задача завести нас в заблуждение. Даже пугающий марш всего лишь краска - это шутка композитора для публики. И всего лишь очередная игра.

Эффектный Финал, имеющий форму рондо-сонаты, с вплетенным в него полонезом, задают праздничную интонацию, то набирая, то опуская обороты. Всё увлеченно торжествует, слышны народные распевы, как задорные блики проносящиеся средь основной темы, поддерживая его своими раскатыми голосами. Всё близится к финалу, нарастает звук, снова слышен торжественный полонез, безудержно несущийся, к своей яркой кульминации.

Известные аудиозаписи

2008 - Мельбурнский симфонический оркестр, дирижёр - Олег Каэтани.

2011 - Лондонский симфонический оркестр, дирижёр - Валерий Гергиев.

Отрывок, характеризующий Симфония № 3 (Чайковский)

«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.