Симфония № 4 (Брамс)

Симфония № 4 ми минор — последняя симфония Иоганнеса Брамса. Она была написана в 1884—1885 годах и принадлежит к числу наиболее совершенных и самобытных творений Брамса. С потрясающим драматизмом и несгибаемой стойкостью духа в ней рассказывается о трагических перипетиях жизненной борьбы.

История создания

Летнее время 1884 и 1885 года Брамс проводил в Мюрццушлаге, там и были написаны четыре части симфонии. При первых показах симфонии друзья приняли её без энтузиазма. По поводу первой части известный критик Эдуард Ганслик сказал: «У меня такое ощущение, как будто меня отлупили два ужасно остроумных человека». Ещё один приятель Брамса Макс Кальбек посоветовал Брамсу переделать скерцо в финал, а из финала сделать отдельное произведение вроде Вариаций на тему Йозефа Гайдна. Брамс сомневался в том, что симфония будет хорошо воспринята публикой, однако при первых исполнениях ей сопутствовал успех. Премьера состоялась 25 октября 1885 года в Мейнингене, дирижировал Брамс, затем 1 ноября того же года ею дирижировал Ганс фон Бюлов.

Музыкальный язык симфонии

Симфония написана в четырёх частях общей протяжённостью около 40 минут:

1. Allegro non troppo
2. Andante moderato
3. Allegro giocoso
4. Allegro energico e passionato

Композиция симфонии внешне представляет собой классический четырехчастный цикл, но драматургия произведения уникальна. И. И. Соллертинский определил её как движение «от элегии к трагедии». Особенно необычен финал симфонии, в котором вместо традиционно мажорной музыки происходит трагедийная развязка цикла.

Первая часть начинается как бы с полуслова, словно из пустоты возникает певучая элегическая мелодия; затем вторгается «тема фанфар», отделяя друг от друга две лирические темы — главную и побочную. Интенсивная разработка приводит к напряженной, но неожиданно тихой кульминации, и реприза начинается почти незаметно. Только в конце части на краткий миг обнажается весь трагизм происходящего, но еще не раскрывается до конца.

Вторая часть дает отдых чувствам в возвышенном созерцании. Красота и гармония мироздания — в этом образный смысл медленной части симфонии.

Третья часть — большое шумное скерцо. Танцевальные мотивы, внезапные контрасты наполняют музыку ощущением реальности бытия, подобно ослепляющему свету солнца.

Тем трагичнее звучит финал симфонии — её четвертая часть. Еще никогда в симфониях Брамса не было такого сильного контраста. Брамс применяет редкую для симфонии старинную музыкальную форму чаконы — вариации на гармоническое остинато (неизменно повторяющаяся последовательность аккордов). «Здесь переплетаются отчаяние и надежда, борьба и смиренная покорность <…> Впервые финал симфонии стал вместилищем неразрешаемых противоречий, приводящих к истинно трагической развязке».

Состав оркестра

Деревянные духовые

2 флейты

2 гобоя

2 кларнета

2 фагота

1 контрафагот

Медные духовые

4 валторны

2 трубы

3 тромбона

Ударные

Литавры

Треугольник

Струнные

I и II скрипки

Альты

Виолончели

Контрабасы

Ссылки

[imslp.org/wiki/Symphony_No.4,_Op.98_(Brahms,_Johannes) Ноты произведения] на imslp.org.

Отрывок, характеризующий Симфония № 4 (Брамс)

Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.