Сингапур в составе Стрейтс-Сетлментс

Сингапур в составе Стрейтс-Сетлментс — период с 1826 по 1942 гг. в истории Сингапура, во время которого он являлся частью колонии Стрейтс-Сетлментс. С 1830 по 1867 годы Стрейтс-Сетлментс являлись Резидентством в составе Бенгальского президентства Британской Индии, с 1867 года — отдельной королевской колонией, подчинявшейся непосредственно Министерству по делам колоний в Лондоне. В этот период Сингапур превратился в важный торговый порт.

В составе Резидентства

В 1826 году все британские владения в Малайе были объединены, образовав четвёртое — Восточное — президентство Индии: Стрейтс-Сетлментс. В 1830 году Восточное президентство было ликвидировано, и Стрейтс-Сетлментс стали резидентством в составе Бенгальского президентства В 1832 году административный центр Стрейтс-Сеттлментс был перенесён из Джорджтауна на Пинанге в Сингапур.

На протяжении этого периода британское правительство видело главный смысл существования Стрейтс-Сетлментс в обеспечении контроля над морскими путями в Юго-Восточную Азию и Китай. Развитию Стрейтс-Сетлментс способствовал переход к политике свободной торговли и ограничению торговой деятельности монопольной Британской Ост-Индской компании, что привело к подъёму торговли и возрастанию в ней роли частных предпринимателей. Выгодное географическое положение и гибкая торговая политика, а также сохранение статуса «свободного порта» (несмотря на все попытки Ост-Индской компании ввести в нём торговые пошлины) обеспечили быстрый рост Сингапура. «Открытие» Китая в результате Опиумных войн и строительство Суэцкого канала (введён в действие в 1869 году), сократившего путь из Лондона со 117 до 45 дней, сыграли решающую роль.

Если в 1825 году на долю Сингапура приходилось 64,5 % общей стоимости торговли Стрейтс-Сеттлментс, то в 1864 году эта доля выросла до 71,3 %. В отличие от прочих поселений Стрейтс-Сеттлментс, обеспечивавших торговые связи с малайскими княжествами, Сингапур был более ориентирован на широкую международную торговлю: через него шли товарные потоки в Великобританию, Индию, Китай, Сиам, Вьетнам…

Британские власти, нуждаясь в дешёвой рабочей силе, поощряли иммиграцию из Индии и Китая. В Сингапуре в 1830 году китайцы составляли примерно 39 % населения, а в 1860 году — свыше 63 %. В связи с тем, что до 1863 года китайские власти запрещали эмигрировать женщинам, большая часть иммигрантов, скопив деньги, возвращалась в Китай. Тем не менее, к середине XIX века в Сингапуре сложилась китайская торговая буржуазия, ставшая серьёзной экономической силой. Китайский торговый капитал был организован в торговые товарищества-гунсы, контролировавшиеся тайными обществами. Тайные общества нередко вступали между собой в ожесточённую борьбу, приводившую к кровопролитиям на улицах Сингапура. Особенно острый характер вооружённые столкновения между китайскими тайными обществами приобрели в 1850-1860-х годах.

Британская Ост-Индская компания, сосредоточившись на извлечении прибыли от торговли, мало внимания уделяла социальным и административным проблемам. Так, в Сингапуре в 1850 году на 56023 жителя приходилось всего 12 полицейских, а чиновники не знали китайского языка. Основные доходы городские власти извлекали от продажи лицензий на азартные игры и опиумокурильни.

С начала 1850-х годов английская и китайская буржуазия Стрейтс-Сетлментс стала требовать отделения колонии от Индии. В июне 1856 и январе 1857 гг. в парламент были направлены петиции о передаче Стрейтс-Сетлментс непосредственно британской короне. В 1858 году вопрос об их статусе был поставлен в парламенте, и в ноябре 1859 года генерал-губернатор Индии выразил согласие на отделение. Передача затянулась в связи с ликвидацией Ост-Индской компании. В 1863 году парламент назначил специальную комиссию, а 1 апреля 1867 года Стрейтс-Сетлментс превратились в королевскую колонию Великобритании.

В составе королевской колонии до Первой мировой войны

Открытие Суэцкого канала резко усилило торговое и стратегическое значение Сингапура. Если в 1869 году импорт Сингапура составлял около 32 миллионов малайских долларов, то в 1879 году — свыше 56 миллионов, а экспорт за тот же период увеличился с почти 27 миллионов до более чем 49 миллионов.

После отделения Стрейтс-Сетлментс от Индии увеличился объём торговли колонии с малайскими княжествами. Торговые палаты Сингапура и Пинанга засыпали местные власти и правительство петициями о необходимости «навести порядок» в Малайе, открыть туда доступ английскому капиталу, превратить Малайю в колонию. В первой половине 1870-х годов Великобритания перешла к политике экспансии на Малаккском полуострове, и в период с 1870 по 1878 годы стоимость импорта из Юго-Восточной Азии в Сингапур выросла с почти 5,5 миллионов малайских долларов до более 5,7 миллионов, а экспорта — с 3,8 миллионов до почти 4,6 миллионов.

С резким усилением парового флота в морской торговле Сингапур превратился в одну из главных угольных станций на пути из Европы на Дальний Восток. В 1890 году на острове Пулау-Брани рядом с Сингапуром был построен оловоплавильный завод, на который стала поступать руда не только из малайских княжеств, но и из Сиама, Австралии, Аляски и Южной Африки. В 1907 году на острове Сингапур появились каучуковые плантации, а в 1908 году английские фирмы начали продавать каучук в Сингапуре, несмотря на протесты Лондона. В 1911 году Сингапурская торговая палата учредила Каучуковую ассоциацию, которая стала организовывать аукционы в Сингапуре. В конце XIX века сингапурская «Сайм энд Ко» построила нефтехранилище на острове Пулау-Буку, которое к 1902 году превратилось в главный центр снабжения нефтью для Юго-Восточной Азии и Дальнего Востока.

В 1870 году через Индию до Сингапура дотянулись европейские телеграфные линии. В 1879 году в Сингапуре появилась телефонная служба. В 1909 году Сингапур был связан железной дорогой с Кранджи, расположенным напротив Джохор-Бару на берегу Джохорского пролива. К 1913 году была завершена модернизация Сингапурского порта.

За период с 1881 по 1911 годы население Сингапура выросло на 40 %. К началу XX века в Сингапуре образовалось значительное иммигрантское — китайское и индийское — население (в 1911 году из 185 тысяч жителей Сингапура 3/4 были китайцами). Наряду с постоянно приезжающими и уезжающими кули существовало китайское население, уже родившееся в Сингапуре (в 1901 году — 10 %, в 1911 году — 25 %). Богатая и влиятельная прослойка китайцев, являвшихся английскими подданными, выступила инициатором создания китайских и английских миссионерских школ. В 1900 году была основана Британско-китайская ассоциация Проливов, объединившая европейски образованных состоятельных китайцев Стрейтс-Сетлментс, выступавших за сотрудничество с колониальной администрацией.

Однако среди сингапурских китайцев сохранялись и связи с исторической родиной. В 1899 году один из крупнейших торговцев Сингапура собрал свыше тысячи подписей среди сингапурских торговцев под петицией протеста против переворота, осуществлённого в Китае вдовствующей императрицей Цыси, в результате которого от власти были отстранены реформаторы во главе с Кан Ювэем. В 1900 году Кан Ювэй посетил Сингапур и собрал деньги на подготовку антиманьчжурского восстания в Ханькоу. В 1905 году на деньги местных китайцев в Сингапуре был открыт медицинский колледж, а в 1906 году функционировало шесть современных китайских школ, где обучение велось на путунхуа, а не на южных диалектах китайского языка, на которых говорило большинство иммигрантов. В том же 1906 году Сунь Ятсен основал в Сингапуре отделение своей организации Тунмэнхой. В декабре 1912 года в Сингапуре возникло отделение партии Гоминьдан.

Экономическая и политическая роль индийской общины в Сингапуре была несравненно меньше, чем китайской, так как индийцы прибывали в Стрейтс-Сетлментс через Пинанг, и поселялись в основном в Пинанге и Порт-Суиттенхэме. Индийское население было менее сплочённым, чем китайское, разделялось по национальностям, религиям и кастам.

В последней четверти XIX века Сингапур стал одним из экономических центром малайско-исламского мира и базой индонезийской иммиграции в Малайю. С развитием парового флота Сиигапур стал превращаться в центр транспортировки мусульманских паломников Архипелага и Полуострова, совершавших хадж, чему способствовала более либеральная, чем у голландцев в Голландской Ост-Индии, политика британских колониальных властей. Многие паломники проводили в Сингапуре месяцы, а иногда и годы, чтобы накопить деньги на путешествие в Мекку. В 1901 году мусульманское население Сингапуро составило 36 тысяч человек.

С созданием в 1887 году муниципалитета Сингапур стал менять облик. Стали перестраиваться улицы, возводиться новые здания, прокладываться дороги. Возникла пожарная служба (1888 г.), появился трамвай и электрическое освещение на главных улицах (1906 г.). В 1896 году комиссия под председательством Лим Бункена установила, что масса населения живёт в ужасающих условиях: смертность выше, чем в Гонконге, на Цейлоне и в Индии; жители страдают от болезней, причинаим которых являются бедность, отвратительные жилищные условия, недоедание и антисанитария; одна из главных причин такого состояния — потребление опиума бедными слоями населения.

В 1906 году генеральный консул Китая в Сингапуре при поддержке Лим Бункена и его немногочисленных сторонников, а также европейских миссионеров, создал Сингапурское антиопиумное общество, деятельность которого сразу же натолкнулось на сопротивление большинства европейских и китайских торговцев и англоязычной прессы. Созданная в 1907 году комиссия установила, что опиумокурение наносит ущерб главным образом бедным слоям населения, причём особенно страдают рикши, доживающие вследствие потребления опиума лишь до 35-40 лет. Попытки губернатора Джона Андерсона ввести подоходный налог вместо лицензий на торговлю опиумом встретили резкую критику недолжностных членов Законодательного совета. В качестве полумеры администрация в 1910 году монополизировала производство опиума, улучшив его качество, и вплоть до середины 1920-х годов опиум продолжал приносить в бюджет Сингапура почти половину поступлений.

От Первой мировой войны до Второй

По-видимому, в Сингапуре ещё до Первой мировой войны действовали индийские националистические организации радикального толка, которые вели пропаганду среди индийского населения и индийских военнослужащих. С деятельностью этих организаций было связано антиколониальное выступление в Британской Малайе во время Первой мировой войны — сингапурское восстание 1915 года.

После майских событий 1919 года китайцы в Малайё приняли активное участие в антияпонских демонстрациях и бойкотах. В 1920-х годах под влиянием партии Гоминьдан стали появляться новые китайские школы, политические клубы и различные печатные издания. В марте 1927 года полиция расстреляла в Сингапуре китайскую демонстрацию, организованную по случаю годовщины смерти Сунь Ятсена. После этого полиция обрушилась на китайские школы. После конттреволюционного переворота 1927 года Гоминьдан в Малайе раскололся на левый Революционный комитет малайского Гоминьдана и Гоминьдан Малайи (куда вошли сторонники Чан Кайши). Обеспокоенные ростом китайской националистической пропаганды, английские колониальные власти в 1930-х годах запретили отделения Гоминьдана и поставили под более строгий контроль китайские школы.

В 1926 году возникла первая малайская общественная ассоциация — Сингапурский малайский союз. Главные усилия Союз сосредоточил на проблеме образования, и в 1929 году по его инициативе в Сингапуре открылась профессионально-техническая школа для малайцев. Постепенно деятельность Союза при поддержке колониальных властей принимала всё более заметную антикитайскую направленность.

Мировой кризис, вызвавший резкое падение жизненного уровня трудящихся, стал мощным толчком к развитию рабочего и профсоюзного движения. 30 апреля 1930 года на базе марксистских групп 1920-х годов была создана Коммунистическая партия Малайи. Колониальные власти прибегли к жестоким репрессиям против коммунистической партии и профсоюзов, и те могли существовать лишь нелегально. Тем не менее, они постепенно набирали силу, и в 1936 году забастовали рабочие консервных предприятий Сингапура, затем строительные рабочие города, а когда власти подавили эти забастовки силой — забастовала вся Малайя.

Начало в 1937 году японо-китайской войны, а в 1939 — Второй мировой привело к тому, что в начале 1941 года представители китайской общины обратились к губернатору с предложением своих услуг, объявив, что Японская империя — общий враг Великобритании и Китая. Губернатор принял к сведению предложение китайских поселенцев, однако за этим не последовало никаких конкретных шагов. В результате Сингапурская оборона 1942 года привела к крупнейшей капитуляции британских войск в истории.

Источники

• «История Востока» (в 6 т.). Т.IV «Восток в новое время (конец XVIII — начало XX вв.)», книга 1 — Москва: издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2004. ISBN 5-02-018387-3
• «История Востока» (в 6 т.). Т.IV «Восток в новое время (конец XVIII — начало XX вв.)», книга 2 — Москва: издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2005. ISBN 5-02-018387-3
• «История Востока» (в 6 т.). Т.V «Восток в новейшее время (1914-1945гг.)», — Москва: издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2006. ISBN 5-02-018500-9 (ошибоч.)
• И. В. Можейко «Западный ветер — ясная погода», — Москва, «Издательство АСТ», 2001. ISBN 5-17-005862-4

Отрывок, характеризующий Сингапур в составе Стрейтс-Сетлментс

Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.