Синды

Синды (греч. Σινδοί) — одно из многочисленных предположительно индоевропейских (индоарийских) племён Северного Причерноморья, обитавшее в I тыс. до н. э. — первых веках н. э. на Таманском полуострове и прилегающем к нему побережье Чёрного моря до Новороссийска.

Общие сведения

В VI в. до н. э. о синдах впервые и кратко упомянул Псевдо-Скилак, в частности он написал:

Синды. После же меотов живут синды; но достигают они и областей вовне залива; и у них существуют такие греческие полисы: полис Фанагория, Кепы, Синдская Гавань, Питиунт.

Затем, в V в. до н. э. о синдах пишет Геродот и позже другие греческие и римские историки — Псевдо-Скимн, Страбон и т. д.. Согласно их сообщениям, основными занятиями синдов были земледелие, рыболовство, ремёсла и торговля (в ранний период — с Урарту, с VI в. до н. э. — с греками), как через свои порты — Синдскую гавань, Корокондаму, так и через греческие города, основанные на территории Синдики.

Войны со скифами привели к усилению у синдов власти военачальников. В V в. до н. э. возникло синдское (меотское) государство, которая также именовалось Синдика.

Из всех причерноморских племён синды были наиболее эллинизированы: они заимствовали у греков язык и письменность, имена и обычаи, торговые и финансовые инструменты, участвовали в греческих состязаниях и религиозных культах, носили греческие украшения.

Во II в. до н. э. Аполлоний Родосский, ссылаясь на других античных авторов, писал:

У равнины синдов разделяется река Истр и одним рукавом изливается в Адриатическое море, а другим в Эвксинский Понт.

Гиппонакт (вторая пол. VI в. до н. э.) также упоминает о «синдской расщелине».

Гелланик Митиленский (V в. до н. э.) в сочинении «О народах» говорит:

«Когда проплывешь Боспор, будут синды, а выше их - меоты-скифы».

Цари, правители

Первый известный истории царь синдов — Гекатэй (родом грек). По мнению большинства нумизматов, возможно ещё при нём в синдском государстве Синдика выпускались в обращение собственные деньги , а именно были выпущены синдские серебряные монеты (трех видов).

Примерно в 480 до н. э. синды потеряли свою политическую самостоятельность и вошли в состав Боспорского царства, а синдская знать вошла в состав правящей боспорской аристократии.

Второй известный истории царь синдов — Горгипп, брат Левкона I Боспорского.

Следующими царями синдов были цари Боспорского государства, что отразилось в их каменных титуларах.

Столица и города

Страбон, автор I в. до н. э., упоминает Горгиппию как столицу Синдики:

«В Синдской области есть место Горгиппия — царская столица синдов, недалеко от моря, а также Аборака»

Археологически известны синдские города (Семибратнее городище близ Кубани и Раевское городище около Анапы). Многие курганы Таманского полуострова и Прикубанья (Курган Карагодеуашх, Большая Близница, Мерджаны и др.) — погребения синдской знати.

Оружие

Синды самостоятельно производили и использовали мечи, именуемые ныне археологами как синдо-меотские мечи.

Этническая принадлежность

Лингвистика, ономастика, топонимика

Первоначально, лингвоэтническая принадлежность синдов не была надежно идентифицирована: синдские надписи на территории Синдики не были обнаружены, синды были наиболее эллинизированы, единственным доступным материалом являются топонимика Синдики, дошедшая в виде скифских глосс в греческих текстах.

О. Н. Трубачёв в своей работе «О синдах и их языке» и позднее, в «Индоарике» (1999), делал предположение, что синды, как и прочие меотские племена, были «местными праиндоевропейцами, в отличие от соседних индоиранцев. Язык синдо-меотский — это индоарийский, с признаками самостоятельного диалекта (или диалектов)»..

Н. В. Анфимов (1909-1998) критически относился к мнению Трубачёва, полагая, что данные выводы спорны и предлагал относить синдов к кавказским народам, предполагая участие синдов как части меотских племён в этногенезе адыгов.

Антропология

По данным антропологов население Синдики несколько отличалось от большинства меотов, так как характеризовалось невысоким и широким лицом с широким носом.

Войны со скифами

Согласно сообщения Геродота (IV.28) имели место зимние военные походы скифов в V в. до н. э. в земли синдов. Археологами выявлено несколько групп археологических находок, свидетельствующих о проникновении отдельных элементов материальной культуры скифов в культуру населения Синдики и соседних с нею районов именно в то время, о котором сообщает Геродот.

Примерно через 500 лет, после того как синды вошли в состав Боспорского государства, греческий писатель-сатирик Лукиан Самосатский, в своем Сочинении (в форме диалога) «ТОКСАРИД, ИЛИ ДРУЖБА», мельком упоминает синдов. В частности один участник диалога сообщает, что аланы обязались перед скифами подчинить им синдов, «которые давно отложились» (то есть вышли из-под контроля). На что другой участник отвечает: — Очень уж это … похоже на миф.

Обычаи, традиции синдов

Николай Дамасский (64 г. до н. э. — 4 г. н. э.) писал:

Синды бросают на могилу столько рыб, сколько врагов убил погребаемый.

Последние упоминания синдов

К IV в. н. э. относится одно из последних упоминаний синдов, которое сделал Руф Фест Авиен, в своем произведении «Описание земного круга», где он писал:

Узнай, наконец, какие народы окружают Тавр. Меоты первые окружили соленое болото. Встречается также свирепый сармат… Ближайшие местности населяют киммерийцы и синды. Вблизи живёт племя керкетское и род торетов.

Литература

• Н. В. Анфимов Из прошлого Кубани, [2 изд.]. — Краснодар, 1958.
• Гайдукевич В. Ф. Боспорское царство. — М. — Л., 1949.
• Крушкол Ю. С. Древняя Синдика. — М., 1971.
• [www.biblio.nhat-nam.ru/Trubachev_Indoarica.pdf Трубачёв О. Н. Indo-arica в Северном Причерноморье]. — М.: Наука, 1999 ISBN 5-02-011675-0
• А. В. Гадло Этническая история Северного Кавказа IV—X вв. Л., 1979.

Отрывок, характеризующий Синды

Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.