Синий лёд
Поделись знанием:
К:Фильмы 1992 года
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
| Синий лёд | |
| Blue Ice | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер |
Мартин Брегман |
| Автор сценария |
Рон Хатчинсон |
| В главных ролях | |
| Оператор |
Денис Кроссан |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
M&M Productions |
| Длительность |
105 мин. |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
«Синий лёд» (в другом переводе — «Голубой лёд» англ. Blue Ice) — совместный британо-американский триллер режиссёра Рассела Малкэхи. Премьера фильма состоялась 9 октября 1992 года в Великобритании.
Содержание
Сюжет
Гарри Андерс, бывший агент МИ-6, отошёл от дел и является счастливым владельцем бара. Однажды он знакомится с красавицей Стейси Мэнсдорф и у них завязывается страстный роман. Узнав историю жизни Гарри, женщина просит его помочь с решением некоторых её проблем. Андерс вынужден ещё раз окунуться в опасный мир шпионажа.
В ролях
- Майкл Кейн — Гарри Андерс
- Шон Янг — Стейси Мэнсдорф
- Иэн Холм — сэр Гектор
- Бобби Шорт — Бадди
- Алан Армстронг — Озгуд
- Сэм Келли — Джордж
- Джек Шеперд — Стивенс
- Филип Дэвис — Уэсти
- Патриция Хэйс — старуха
- Мак Эндрюс — таксист (англ. Trans Cab Driver)
- Алан МакНафтон — Льюис Мэндорф
- Тодд Бойс — Кайл
- Питер Форбс — врач
- Оливер Хейден — шофёр Стейси
- Филип Витчёрч — Блэкнер (англ. Blackner)
- Найджел Харрисон — Флеминг
- Боб Хоскинс — Сэм Гарсия
- Роджер Монк — следователь
- Брайан Парр — продавец (англ. Stallholder)
- Невилл Филлипс — швейцар (англ. Usher)
- Джеймс Симмонс — помощник сэра Гектора
- Роджер Сломан — служащий морской транспортной компании (англ. Shipping Clerk)
- Марк Стюарт — водитель в униформе
- Стенли Таунсенд — следователь
- Реймонд Триккитт — таксист
- Рой Элон — тайный агент (нет в титрах) (англ. Secret Serviceman)
- Элейн Форд — понтёр (нет в титрах) (англ. Lady Punter)
- Чарли Уотс — ударник в джаз-бенде
Съёмочная группа
- Режиссёр-постановщик: Рассел Малкэхи
- Сценарист: Рон Хатчинсон
- Продюсеры: Мартин Брегман, Майкл Кейн, Питер Кендал, Гэри Левинсон, Барни Рейш, Луис А. Строллер
- Оператор: Денис Кроссан
- Композитор: Майкл Кэймен
- Монтажёр: Сет Флаум
- Художник-постановщик: Грант Хикс
- Художник по костюмам: Лес Лэнсдаун
- Гримёры: Луис Бёруэлл, Джули Дартнел, Кристин Уолмсли-Котэм
- Звукорежиссёры: Питер Бергрен, Дэвид Э. Коэн, Джо Эрл, Рон Эванс, Фрэнк Э. Фуллер-мл., Соня Генри, Барбара Иззак, Даг Кент, Гэри Льюис, Пэт МакКормик, Ральф Осборн, Дэйв Уэзерс
- Визуальные эффекты: Пит Хэнсон, Марк Нелмс
- Постановщик трюков: Алан Стюарт
- Дирижёры: Майкл Кэймен, Джонатан Сэкс
Награды
- 1994 — Премия Национальной ассоциации кабельного телевидения за лучший монтаж — Сет Флаум
Интересные факты
- Роль Стейси предназначалась актрисе Шэрон Стоун, но та отказалась от участия в фильме.
- Сэра Гектора должен был сыграть актёр Эллиотт Денхолм.
- Актёр Майкл Кейн играет бывшего сотрудника разведслужбы по имени Гарри. Это была попытка создать сиквел трилогии Гарри Палмера, персонажа фильма режиссёра Сидни Фьюри «Досье "Ипкресс"» (1965), которого также сыграл Кэйн. Однако права на использование персонажа не были приобретены, поэтому фамилию главного героя пришлось изменить.[1]
- В фильме звучит музыка из оперы В. А. Моцарта «Волшебная флейта».[2]
- Барабанщика в баре играет Чарли Уоттс.
Саундтрек
- «Let There Be Love» (Grant - Rand)
- «Don’t Worry ’Bout Me» (Bloom - Koehler)
- «This Time The Dreams On Me» Гарольда Арлена и Джонни Мерсера
- «East Of The Sun And West Of The Moon» (Bowman)
- «Пердидо» Хуана Тизола
- «Black Birds, White Chicks» Питера Кинга
- «One For Sir Bernard» Питера Кинга
- «Blues For S.J.» Питера Кинга
- «Blue Bop» Пита Томаса в исполнении ансамбля The Pete Thomas Quintet
Напишите отзыв о статье "Синий лёд"
Примечания
Ссылки
- «Голубой лёд» (англ.) на сайте Internet Movie Database
|
Это заготовка статьи о кинофильме. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| ||||||
Отрывок, характеризующий Синий лёд
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
