Льюис, Синклер

Синклер Льюис
англ. Sinclair Lewis
Дата рождения:	7 февраля 1885(1885-02-07)
Место рождения:	Миннесота
Дата смерти:	10 января 1951(1951-01-10) (65 лет)
Место смерти:	Рим
Гражданство:
Род деятельности:	писатель
Премии:	Нобелевская премия по литературе (1930)

Синклер Льюис (англ. Sinclair Lewis, 7 февраля 1885, Сок-Сентр, штат Миннесота — 10 января 1951, Рим) — американский писатель; первый в США лауреат Нобелевской премии по литературе (1930 год).

Семья. Первые шаги в литературе

Родился в недавно отстроенном городке Сок-Сентр (Миннесота), в семье единственного на весь город врача. С пятнадцати лет работал наборщиком в местной типографии. В университете готовил себя к карьере газетчика, во время и после учёбы практиковался в периферийных изданиях от Айовы до Калифорнии, охотно выполняя функции репортёра. Именно на этой работе Льюис детально изучил жизнь американской провинции, быт и нравы простых американцев.

Уже в то время он пишет, помимо газетных очерков, множество рассказов, которые публикуются в газетах, на которые он работает.

Первый роман Льюиса «Наш мистер Ренн» (англ. «Our Mr Wrenn») вышел в 1914 году.

Осенью 1916 году начинающего писателя знакомят с Джеком Лондоном, переживающим глубокий творческий кризис. Лондон решил купить сюжет для нового романа, и Льюис, набивший руку в сочинении сюжетов, продал ему сюжет для романа, первоначально озаглавленного «Бюро убийств». Роман этот, однако, Лондон успел лишь начать, так как 22 ноября 1916 года неожиданно умер. Заплаченных за сюжет денег Льюису хватило, чтобы купить себе новое пальто.

Творческая манера. Основные произведения

В раннем периоде своего творчества Синклер Льюис выступает как автор типичных для того времени литературных произведений, тема которых — карьера одиночки, выходца из общественных «низов», пробивающего себе дорогу в общество. Конфликт между личностью и обществом, служащий основным движущим противоречием всего творчества писателя, трактуется во всех этих произведениях как внесоциальная проблема. Развитие этого противоречия дается здесь экстенсивно, в пространственном плане, путём ухода в экзотику путешествий («Наш мистер Ренн», «Полёт сокола»), в спорт («На вольном воздухе»), и т. п.

Среди произведений этого периода несколько особняком стоит роман «Работа» (англ. The Job, 1917; в русском переводе — «Уна Гольден») — история одной из многих трудящихся женщин Америки, создающей себе карьеру долголетним трудом. В этом романе нет уже того экзотизма, того ухода в романтику, которые характеризуют остальные произведения Льюиса того же периода. «Работа» заключает в себе зародыши тех ростков, которые в своем дальнейшем развитии обусловили превращение писателя из беллетриста в художника социальной тематики.

Но качественный перелом в творчестве Льюиса относится лишь ко времени появления «Главной улицы» (англ. Main Street, 1920) — романа, который стал таким же знаменем для радикальной американской интеллигенции начала 1920-х годов в области художественной литературы, каким была для неё в области идеологии известная «Цивилизация Соединённых штатов» Гарольда Стернса (англ. «Civilisation in the United States», Stearns, Harold Edmund).

Кризис американской экономики, пришедший на смену «процветанию» времён Первой мировой войны, вызвал движение протеста в кругах мелких американских собственников и в особенности американского фермерства. Это движение вылилось в радикальное течение американской интеллигенции и выдвинуло на авансцену литературы целую плеяду писателей, вошедших в литературную историю под названием «людей 20-х годов». К ним, наряду с Шервудом Андерсоном, Бен Хектом, Флойдом Деллом и др. следует отнести и Синклера Льюиса. Начало подобной «социальной» литературе положили ещё в конце XIX века такие писатели-реалисты, как Хэмлин Гарленд, Стивен Крейн и Фрэнк Норрис. Непосредственным же предшественником Льюиса в этом плане является Эдгар Ли Мастерс, основное произведение которого — «Антология Спун Ривер» (англ. «Spoon River Antology», 1915) проложило пути для «Главной улицы». Подобно автору «Антологии Спун Ривер», Синклер Льюис в «Главной улице» восстает против лицемерия, ограниченности и нетерпимости провинциальной Америки. Если раньше романтика, мечты о нереальном мире были для писателя средством примирения противоречий между его героями и действительностью, то теперь в его творчестве начинается период разрушения иллюзий. Отталкивание персонажей Льюиса от их общественной среды приобретает известную социальную направленность. Характерно, что в конце романа «Главная улица» писатель объявляет: смех остаётся для протестующей героини (Кэрол), вернувшейся к своему семейному очагу, «единственно возможным орудием борьбы».

В дальнейшем творчество Льюиса продолжает развиваться в том же направлении. В «Бэббите» (англ. «Babbitt», 1922) он создаёт классический образ стандартного обывателя, с его стихийными попытками бунтарства против наиболее вызывающих противоречий капиталистического общества, развивая таким образом мотивы «Главной улицы». К «Бэббиту» примыкает и более позднее сатирическое произведение писателя «Человек, который знал Кулиджа» (англ. The Man who knew Coolidge, 1927).

Следующий роман Синклера Льюиса «Мартин Эрроусмит» (англ. «Martin Arrowsmith», 1925, Пулитцеровская премия), вскрывающий положение науки в условиях современной автору Америки, выделяется среди остальных «обличительных» романов писателя этого периода наличием положительной программы — требований, отвечающих настроениям части технической интеллигенции. Это обстоятельство приходится однако отнести за счёт того, что в создании этого романа наряду с Льюисом принимал участие известный американский учёный Поль де Крюи (англ. Paul de Kruif).

«Элмер Гентри» (англ. «Elmer Gantry», 1927) — сатира на религию и её представителей — завершает собой период высшего расцвета творчества Льюиса, когда он выступает со своеобразным социальным протестом.

В 1929 году вышел памфлет Льюиса «Дешевая и довольная рабочая сила» (англ. «Cheap and Contented Labor»), посвященный забастовке текстильщиков Мэриона (очевидцем которой был писатель), где он становится на сторону рабочих.

Нобелевская премия и последние годы

В 1930 году Синклер Льюис первым из американских писателей удостаивается Нобелевской премии по литературе — «за мощное и выразительное искусство повествования и за редкое умение с сатирой и юмором создавать новые типы и характеры». Нобелевская речь писателя, названная «Страх американцев перед литературой» (англ. «The American Fear of Literature»), вызвала широкий общественный резонанс в стране, поскольку в ней Льюис выступил против тех, кто «боится любой литературы, кроме той, которая превозносит всё американское, в равной степени недостатки и достоинства».

После вручения премии писатель создал ещё девять романов, но они не имели прежнего успеха, за исключением «У нас это невозможно» — сценария возможного установления в США фашистской диктатуры.

В 1942 году Льюис развёлся со своей женой Дороти Томпсон (англ. Dorothy Thompson) — известной журналисткой, высланной в 1934 из Германии. Фактически супруги прожили вместе 9 лет (1928—1937), в 1930 году у них родился сын Майкл, ставший впоследствии актёром.

Умер Синклер Льюис в Риме 10 января 1951 года от сердечного приступа, вызванного алкоголизмом.

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Избранная библиография

• «Наш мистер Ренн» («Our mr Wrenn», 1914);
• «Закат капитализма» (статья, 1914);
• «Полёт сокола» («The Trail of the Hawk», 1915);
• «Простаки» («The Innocents», 1917);
• «Работа» («The Job», 1917; в русском переводе — «Уна Гольден»);
• «На вольном воздухе» («Free Air», 1919);
• «Главная улица» («Main Street», 1920);
• «Бэббит» («Babbitt», 1922);
• «Эрроусмит» («Arrowsmith», 1925);
• «Капкан» («Mantrap», 1926);
• «Элмер Гентри» («Elmer Gantry», 1927);
• «Человек, который знал Кулиджа» («The Man who knew Coolidge», 1928);
• «Додсворт» («Dodsworth», 1929);
• «Дешевая и довольная рабочая сила» («Cheap and Contented Labor», памфлет, 1929);
• «Страх американцев перед литературой» («The American Fear of Literature», Нобелевская речь, 1930);
• «Энн Виккерс» («Anne Vickers», 1933);
• «У нас это невозможно» («It Can’t Happen Here», 1935);
• «Кингсблад, потомок королей» («Kingsblood Royal», 1947);
• «Мир так широк» («World so Wide», роман, 1951, издан после смерти писателя).

Экранизации

• 1916 — / Nature Incorporated
• 1919 — / The Unpainted Woman
• 1919 — / Free Air
• 1923 — / The Ghost Patrol
• 1923 — / Main Street
• 1926 — Капкан на мужчину / Mantrap
• 1931 — Эрроусмит / Arrowsmith
• 1931 — Forbidden Adventure / Newly Rich (по произведению «Let's Play King»)
• 1933 — Энн Викерс / Ann Vickers
• 1934 — Бэббит
• 1936 — / I Married a Doctor
• 1936 — Додсворт / Dodsworth
• 1940 — Неукротимый / Untamed
• 1944 — / This Is the Life
• 1947 — Весёлые и беззаботные / Fun & Fancy Free
• 1947 — / Bongo
• 1947 — Касс Тимберлэйн / Cass Timberlane
• 1958 — / Majestät auf Abwegen (по "Let's Play King")
• 1960 — Элмер Гантри / Elmer Gantry
• 1968 — / Shadow on the Land (телефильм по роману «У нас это невозможно»)
• 1970 — / Bongo (короткометражный)
• 1997 — / Arrowsmith (мини-сериал)

Цитаты

• Я люблю Америку, но она мне не нравится.
• Все важные сенаторы и президенты — провинциальные адвокаты и банкиры, выросшие до девяти футов.

Награды и признание

• В 1926 году был удостоен Пулитцеровской премии, однако отказался принять её.
• Лауреат Нобелевской премии по литературе 1930 года.
• Одна из улиц города Сок-Центр носит имя Синклера Льюиса.

Ссылки

• Елистратова А. [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le6/le6-6461.htm Льюис С.] // Литературная энциклопедия: В 11 т. — М., 1929—1939. Т. 6. — М.: ОГИЗ РСФСР, гос. словарно-энцикл. изд-во «Сов. Энцикл.», 1932. — Стр. 646—649.
• [nobelprize.org/nobel_prizes/literature/laureates/1930/lewis-lecture.html Нобелевская речь Синклера Льюиса в оригинале]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Льюис, Синклер

– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]