Синкопа (лингвистика)

Синкопа (др.-греч. συγκοπή, буквально — «обрубание, сокращение») в лингвистике — фонетическое явление, заключающееся в выпадении как правило безударного звука, или группы звуков, или даже целого слога в слове (чаще всего в середине слова, так как для обозначения выпадения звука/звуков/слога в начале и конце слова есть отдельные понятия — афереза и апокопа соответственно).

Например, Иваныч при полном Иванович.

В широком смысле синкопу можно считать синонимом схожего фонетического явления — элизии, так как под синкопой подразумевается прежде всего также выпадание гласного между согласными. Например:

латинское tabula → испанское tabla.

в немецком языке gerade (просто) стало произноситься grad (где «а» долгое).

Афереза, синкопа и апокопа в итальянском

В итальянском языке помимо элизии (выпадения последнего гласного) также наблюдаются выпадания целых слогов, которые при этом не маркируются апострофом (как в случае элизии). Называться это явление может по разному:

• афереза (afèresi) — опускание слога в начале слова;
• синкопа (sincope) — опускание слога в середине слова;
• апокопа (apocope, также troncamento) — опускание последнего слога (без присоединения последующего слова).

Синкопа в античном и английском стихосложении

Явление наиболее характерно для устной речи, но встречается в стихосложении как поэтический приём, например,

• в античном стихе встречается др.-греч. ἐμβῆναι вместо ἐνίος βῆναι,
• лат. deum вместо deorum, mi вместо mihi, nil вместо nihil,
• в английском стихе вместо проброшенных гласных обычно используется апостроф: вместо англ. hastening — hast’ning, вместо it is — it’s.

Литература

• Соболевский С. И. Древнегреческий язык. — М., 1948.
• Цисык А. З., Шкурдюк И. А. Античная метрика. — Минск, 2004.

Отрывок, характеризующий Синкопа (лингвистика)

«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.