Синявинская операция (1942)

Синявинская операция (1942)
Основной конфликт: Великая Отечественная война
Советские танки Т-34, Ленинградский фронт, 1942 г.
Дата	19 августа — 10 октября 1942 года
Место	Синявино, Ленинградская область, СССР
Итог	Провал попытки деблокировать Ленинград при очень крупных потерях РККА. Тем не менее в результате этой операции был сорван план удара немцев на Ленинград с юга, а также значительно ослаблено немецкое наступление на южном направлении (Сталинград).
Противники
СССР Германия
Командующие
К. А. Мерецков Л. А. Говоров Г. фон Кюхлер Э. фон Манштейн Г. Линдеман
Силы сторон
часть сил Волховского и Ленинградского фронтов (всего 190000 солдат и офицеров) часть сил 18-й и 11-й армий группы армий «Север»
Потери
Общие потери:113 674 человека Общие потери: около 26 000, по другим данным 51700 человек.

Синявинская операция (19 августа — 10 октября 1942 года) — наступательная операция советских войск Волховского и Ленинградского фронтов, проведённая против 18-й немецкой армии группы армий «Север» с целью прорыва блокады Ленинграда в ходе Великой Отечественной войны.

Несмотря на то, что проведённая операция не привела к прорыву блокады, советские войска своим наступлением не позволили противнику осуществить план захвата Ленинграда под кодовым наименованием «Северное сияние» (нем. «Nordlicht»), сковали значительные силы немецких войск и тем самым способствовали обороне Сталинграда и Северного Кавказа.

Обстановка перед началом операции

Поражение в Любанской операции, которая закончилась катастрофой 2-й ударной армии, не заставило высшее советское командование хотя бы на время отказаться от наступательных планов в районе Ленинграда. Новая операция по прорыву блокады была намечена на вторую половину августа 1942 года. Помимо решения главной задачи, советские войска должны были своими активными действиями сковать основные силы группы армий «Север» и не позволить противнику перебрасывать резервы на Южное направление.

Советское командование, готовя операцию, однако не учитывало тот факт, что к концу лета 1942 года расклад сил в районе Ленинграда резко изменился и немецкие войска также готовятся к наступлению с конечной целью захватить город. Хотя советская разведка и установила «некоторые признаки накопления сил» противника в районе предстоящего наступления, установить, что группа армий «Север» была значительно усилена основными силами 11-й армии, переброшенной из Крыма, не удалось. Немецкое командование в свою очередь, располагая разведывательной информацией о готовящемся наступлении советских войск южнее Ладожского озера во второй половине августа, рассматривало его как «упреждающий удар» с целью сорвать штурм Ленинграда и рассчитывало отразить удар без привлечения сил, предназначенных для штурма города.

Таким образом, летом 1942 года обе противоборствующие стороны готовились к проведению наступательных операций со стратегическими задачами, но при этом не обладали в полной мере информацией о планах друг друга.

Немецкий план «Северное сияние»

В июле 1942 года, сразу после захвата Севастополя, немецкое командование приняло решение о проведении крупномасштабного наступления в районе Ленинграда с использованием высвободившихся сил 11-й армии.

В директиве № 45 от 23 июля 1942 года за подписью А. Гитлера говорилось:

Группе армий «Север» к началу сентября подготовить захват Ленинграда. Операция получает кодовое название «Волшебный огонь». Для этого передать группе армий пять дивизий 11-й армии наряду с тяжёлой артиллерией и артиллерией особой мощности, а также другие необходимые части резерва главного командования.

23 июля в ставке А. Гитлера в Виннице состоялось совещание, где были обозначены цели предстоящего наступления:

1. на первом этапе — окружить Ленинград и установить связь с финской армией,
2. на втором — овладеть городом и сровнять его с землёй.

Ориентировочной датой начала наступления было обозначено 14 сентября 1942 года.

Для решения поставленной задачи в состав 11-й армии было принято решение включить помимо 5 дивизий (24-й, 72-й, 132-й, 170-й пехотных и 28-й егерской), переброшенных из Крыма, также часть сил 18-й армии — всего 12 дивизий, в том числе 12-я танковую дивизию и одну бригаду СС. Немецкое командование рассчитывало и на участие в предстоящем наступлении финских войск, но маршал Маннергейм занимал уклончивую позицию и был готов выступить «с небольшими силами и только с ограниченной задачей».

Согласно окончательному плану наступления, которое получило новое название «Северное сияние» (нем. «Nordlicht»), немецкие войска при массированной поддержке авиации и артиллерии должны были прорвать силами трёх армейских корпусов советскую оборону и выйти к южным окраинам города. После этого два армейских корпуса должны были повернуть на северо-восток, с ходу форсировать Неву, обойти город с востока, соединиться с финскими войсками на Карельском перешейке и, перерезав таким образом Дорогу жизни, полностью лишить Ленинград связи с «большой землёй». Немецкое командование в этом случае надеялось добиться захвата города быстро и без тяжёлых уличных боев.

План советского наступления

В Викитеке есть полный текст плана Военного совета Волховского фронта на наступательную операцию на Мгинско-Синявинском направлении от 3 августа 1942 года

План предстоящего наступления, разработанный Военным советом Волховского фронта, был одобрен Ставкой ВГК в начале августа. Части Волховского фронта были в значительном количестве пополнены маршевыми ротами, танками, гвардейскими миномётными частями, а также получили в достаточном объёме боеприпасы и материально-технические средства.

Основной удар Волховский фронт должен был нанести на 15-километровом участке между Гонтовой Липкой и Вороново, прорвать оборону противника и наступать в направлении Синявино и Мги. После чего планировалось соединиться с войсками Ленинградского фронта, уничтожить мгинско-синявинскую группировку противника и, в конечном итоге, выйти на рубеж Дубровка — река Нева — Красный Бор.

Войска фронта, предназначенные для участия в операции, были построенные в три эшелона. Первый эшелон составляли соединения 8-й армии. Главный удар в направление Синявино наносил 6-й гвардейский стрелковый корпус генерала-майора С. Т. Биякова силами 4-х стрелковых дивизий. Задачей остальных 3-х стрелковых дивизий армии было обеспечение флангов ударной группировки.

Поддержку наступления 8-й армии осуществляли основная часть артиллерийских соединений фронта (всего около 1657 орудий и миномётов) и около 150 танков. Специально для уничтожения долговременных укреплений противника 8-й армии были выделены 4 отдельных огнемётных танковых батальона, вооружённых танками КВ-8 и ОТ-34.

Задачей соединений 4-го гвардейского стрелкового корпуса (ком. генерал-майор Н. А. Гаген), наступавших вторым эшелоном, было развитие наступления в направлении Мги, а 2-й ударной армии, составлявшей третий эшелон, предстояло соединиться с войсками Ленинградского фронта на линии Дубровка — Красный Бор и овладеть районом Ульяновка — Красный Бор.

Всего в наступлении Волховского фронта планировалось использовать, включая части выделенные в резерв фронта, 16 стрелковых дивизий, 10 стрелковых, 6 танковых бригад и 4 отдельных танковых батальона — всего около 150 000 солдат и офицеров.

Учитывая тот факт, что на направлении главного удара оборону держали всего 3 немецкие пехотные дивизии (227-я, 223-я и 207-я), советское командование рассчитывало быстро прорвать оборону противника и достигнуть Невы всего за 2—3 дня ещё до подхода немецких подкреплений.

Войска Ленинградского фронта своими активными действиями должны были способствовать наступлению Волховского фронта. Для этого планировалось нанести удар силами 55-й армии из района Колпино в направлении реки Тосна, а силами Невской оперативной группы, форсировать Неву, и развивать наступление в направлении Синявино. Изначально наступление в полосе Невской оперативной группы не планировалось, но в начале сентября командование Ленинградского фронта все-таки решило попытаться форсировать Неву и наступать по кратчайшему маршруту на Восток в направлении Синявино на соединение с Волховским фронтом.

Силы сторон

СССР

Волховский фронт — ком. генерал армии К. А. Мерецков:

• 2-я ударная армия — ком. генерал-лейтенант В. З. Романовский,
• 8-й армия — ком. генерал-лейтенант Ф. Н. Стариков
• 14-я воздушная армия — ком. генерал-лейтенант авиации И. П. Журавлёв.

Ленинградский фронт — ком. генерал-лейтенант Л. А. Говоров

• Невская оперативная группа — ком. генерал-майор Д. Н. Гусев
• 55-я армия — ком. генерал-лейтенант В. П. Свиридов
• 13-я воздушная армия — ком. генерал-лейтенант С. Д. Рыбальченко.

Германия

группа армий «Север» — ком. генерал-фельдмаршал Георг фон Кюхлер:

• 18-я армия — ком. генерал кавалерии Георг Линдеман
• 11-я армия — ком. генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн
• 1-й воздушный флот — ком. генерал-полковник Альфред Келлер.

Ход боевых действий

Отвлекающие операции советских войск

Внешние изображения
	[waralbum.ru/44030/ На фото] Колонна немецких военнопленных, захваченные в районе Старо-Паново, август 1942 года

Для того чтобы отвлечь внимание противника от участка фронта, где предполагалось нанести главный удар, в июле — августе советские войска провели ряд частных операций на второстепенных направлениях.

На Ленинградском фронте 42-я армия 20 июля — 26 августа вела активные боевые действия в районе Урицка, а 55-я армия 23 июля — 4 августа предприняла наступление вдоль шоссе Ленинград — Москва. Несмотря на длительные и ожесточённые бои, советские войска сумели добиться лишь локальных успехов. Так, 85-я, 21-я стрелковые дивизии и 1-я Краснознамённая танковая бригада 42-й армии сумели освободить Старо-Паново, а 284-я стрелковая дивизия и 220-я танковая бригада 55-й армии — Путролово и Ям-Ижору.

Не достигли существенных результатов и локальные операции на Волховском фронте, где в июле-августе вели активные боевые действия 4-я армия в районе Киришей и 59-я армия в районе Дымно — Званки.

Усть-Тосненская операция

Согласно намеченному плану, первыми операцию начали соединения 55-й армии Ленинградского фронта. Перед советскими частями стояли задачи форсировать реку Тосна, овладеть посёлками Ивановское и Усть-Тосно, а также железнодорожным и автомобильным мостами. Успешное осуществление этого замысла создало бы благоприятные условия для развития дальнейшего наступления на Мгу и Синявино.

19 августа части 268-й стрелковой дивизии и 86-го отдельного танкового батальона (21 танк) после мощной артиллерийской и авиационной подготовки перешли в наступление. Одновременно на восточном берегу реки Тосна в районе Ивановского был высажен десант катерами Балтийского флота. Изначально советским войскам сопутствовал успех: были освобождены Усть-Тосно и Ивановское, а передовые части достигли станции Пелла. Однако развития наступление не получило. Вскоре противник, подтянув резервы, при поддержке авиации и артиллерии перешёл в контрнаступление, отбил Усть-Тосно и практически восстановил прежнюю линию фронта. Не изменил ситуацию в пользу советских войск и ввод в бой резервов: 43-й, 85-й и 136-й стрелковых дивизий. К 8 сентября соединениям 55-й армии удалось отстоять небольшой плацдарм на правом берегу реки Тосна и половину деревни Ивановское (так называемый «Ивановский пятачок»).

Наступление Волховского фронта

Главный этап операции начался 27 августа, когда после более чем двухчасовой артиллерийской подготовки перешла в наступление 8-я армия Волховского фронта, нанося главный удар на стыке обороны 227-й и 223-й немецких пехотных дивизий на участке Гонтовая Липка — Тортолово.

В первые дни наступления дивизии 6-го гвардейского стрелкового корпуса преодолели реку Чёрную, прорвали немецкую оборону и начали развивать наступление на Синявино. Наибольшего успеха добились части 265-й стрелковой дивизии, овладевшие опорными пунктами противника в Тортолово и 1-м Эстонском посёлке, и 19-й гвардейской стрелковой дивизии, которая продвинулась на запад на 6 километров и вышли на подступы Синявино к 29 августа.

В то же время, прикрывая наступление основных сил армии с флангов, 3 стрелковые дивизии пытались расширить зону прорыва. Так, 128-я стрелковая дивизия сумела захватить Рабочий посёлок № 8 на правом фланге наступления, а 11-я стрелковая дивизия овладела опорным пунктом Мишкино на левом фланге. Несмотря на это, немецкие войска, сумев удержать в своих руках ряд важных опорных пунктов на флангах прорыва, заняли жесткую оборону и тем самым сковали значительные силы советских войск, что значительно ослабило основной удар. Особенно ожесточенные бои развернулись за опорный пункт в роще «Круглая», который запирал едва ли не единственную дорогу в этой местности с твердым покрытием — Архангельский (Путиловский) тракт. Фронтальными атаками взять этот опорный пункт, где держал оборону 366-й полк 227-й пехотной дивизии, не удалось. Бойцы 3-й гвардейской стрелковой дивизии, обойдя рощу «Круглую» с фланга, неоднократно перехватывали дорогу Синявино — Гонтовая Липка, блокируя тем самым этот опорный пункт, но противник своими контратаками из Рабочего Посёлка № 7 всякий раз восстанавливал связь с окруженным гарнизоном, что позволяло ему удерживать это важнейший узел обороны.

Вскоре немецкое командование сумело перебросить к месту прорыва части 170-й пехотной, 12-й танковой, 5-й горнострелковой и 28-й егерской дивизий, а также 4 новейших танка «Тигр» из состава 1-й роты 502-го тяжёлого танкового батальона. Кроме того, немецкая авиация резко активизировала свои действия и до конца операции захватила господство в воздухе. Таким образом, сопротивление противника войскам 8-й армии резко возросло, и наступление застопорилось. Советские танки и пехота, оказавшись без артиллерийской и авиационной поддержки, несли большие потери. Так, за первые пять дней операции 8-я армия потеряла 16 185 человек убитыми и ранеными.

В сложившихся условиях командующий фронтом 1 сентября был вынужден раньше намеченного срока ввести бой второй эшелон — 4-й гвардейский стрелковый корпус, которому была поставлена задача выйти к Неве у пос. Анненское. При поддержке танкистов 98-й бригады частям 4-го корпуса, наступая через лесной массив между Синявино и Мгой, удалось к 4 сентября продвинуться вперед на 9 километров от первоначальной линии фронта. Частям корпуса оставалось пройти до Невы всего около 6 километров, но немецкое командование усилило оборону на этом направлении подразделениями 121-й и 96-й пехотных дивизий и остановило дальнейшее наступление советских войск.

Все это время продолжались ожесточённые бои на флангах образовавшегося прорыва. На левом фланге общего наступления, 7 сентября частями 327-й и 286-й стрелковых дивизий удалось овладеть опорным пунктом Вороново, но на правом фланге немецкие войска продолжали удерживать опорные пункты в роще «Круглая» и рабочем посёлке № 7.

Желая изменить ситуацию в свою пользу, командование Волховского фронта провело перегруппировку сил: некоторые дивизии первого эшелона были выведены в тыл, а их место заняли части из резерва фронта. Вместе с тем, была достигнута договорённость с командованием Ленинградского фронта о ведении с 9 сентября одновременного наступления навстречу друг другу.

9 сентября был введён в бой третий эшелон Волховского фронта —2-я ударная армия, командованию которой были переподчинены 4-й и 6-й гвардейские корпуса, с задачами разгромить синявинскую группировку противника и стремительным ударом в направлении Анненское выйти к восточному берегу Невы на соединение с войсками Ленинградского фронта. Выполнить поставленную задачу было практически невозможно, поскольку в составе 2-й ударной армии к началу наступления было всего одна стрелковая дивизия и одна стрелковая бригада, а переподчинённые ей части к этому моменту понесли значительные потери. Несмотря на это войска Волховского фронта продолжали попытки развить наступление, но так и не добились существенных результатов. Операция Невской оперативной группы также не достигла поставленной цели.

Контрудар немецких войск

В Викитеке есть полный текст директивы Ставки ВГК № 170629 от 29 сентября 1942 года

В начале сентября немецкому командованию стало очевидно, что советское наступление может поставить операцию «Северное сияние» под угрозу срыва. Кроме того, создалась реальная угроза окружения немецких войск в районе шлиссельбургско-синявинского выступа. 4 сентября А. Гитлер приказал Манштейну взять командование немецкими войсками, которые действовали против Волховского фронта, на себя, для того «чтобы избежать катастрофы» и «энергичными мерами восстановить положение».

В течение нескольких следующих дней немецкие войска, получив значительные подкрепления, фактически остановили наступление советских войск и уже 6-10 сентября начали наносить контрудары, желая вернуть утраченные позиции. Первоначально все атаки были отбиты, но немецкие части продолжали упорно наносить удары с разных сторон и к 20 сентября загнали атакующие советские части на узкий выступ, протянувшийся от Синявино до Гайтолово. Одновременно немецкое командование готовило более мощный удар с севера и юга, чтобы окружить советские войска прямо у основания прорыва.

Для осуществления этого плана были сформированы две группировки: с юга предстояло наступать 30-му армейскому корпусу (24-я, 132-я, 170-я пехотные дивизии и 3-я горнострелковая дивизия, переброшенная из Прибалтики), а с севера — 26-му армейскому корпусу (121-я пехотная, 5-я горнострелковая и 28-я егерская дивизия).

21 сентября немецкие войска атаковали позиции 4-го гвардейского стрелкового корпуса севернее Мги. Затем встречными ударами 30-го армейского корпуса из района Сологубовка — пос. Михайловкий и 26-го армейского корпуса из района роща «Круглая» — Рабочий посёлок № 7 немецкие войска окружили большую часть сил 2-й ударной и 8-й армий, соединившись в районе Гайтолово 25 сентября. Попытка прорвать кольцо окружения и отбить, захваченные противником, Гайтолово и Гонтовую Липку предприняла 372-я стрелковая дивизия, но выполнить поставленную задачу не смогла.

Несмотря на тяжелейшее положение, командование Волховским фронтом, не имея объективной информации о положении окруженных частей, представляла Ставке ВГК откровенно лживую информацию и делала вид, что ничего особенного не произошло. Только 27 сентября был отдан приказ всем частям, находившимся западнее реки Чёрная, отступить на исходные рубежи.

Ставка ВГК своей директивой от 29 сентября в категорической форме приказала командующему Волховским фронтом установить истинное положение окруженных частей и приложить все усилия для того чтобы вывести части 2-й ударной армии из окружения.

В срочном порядке было организовано несколько деблокирующих групп из пехотных резервов фронта и 7-й гвардейской танковой бригады, которые наносили удары по немецким позициям и, таким образом, способствовали выходу из окружения некоторых частей и отдельных групп бойцов. Особенно героически действовала 73-я морская стрелковая бригада, которая до начала октября удерживала небольшой коридор у Тортолово, не давая сомкнуться немецким клиньям полностью.

В результате предпринятых мер и благодаря тому, что сплошная линия фронта ещё не образовалась, значительная часть 2-й ударной и 8-й армий смогла выйти из окружения 29 — 30 сентября. Отдельные группы бойцов продолжали выходить из окружения через болота и торфяники до 2 октября. Согласно докладу штаба Волховского фронта начальнику Генерального Штаба Красной Армии от 10 октября к моменту отдачи приказа на отход западнее реки Чёрная находились 11981 солдат и командир из состава 2-й ударной и 8-й армий. Из окружения вышли к 1 октября 7292 человека, а 4697 погибли или пропали без вести.

Согласно же немецким данным потери советских войск были гораздо более значительными. Так, Э. Манштейна в своих воспоминаниях утверждал, что к 2 октября значительная часть ударной группировки Волховского фронта была уничтожена, главным образом непрерывным артиллерийским огнём и атаками авиации:

Со стороны противника в этом сражении участвовала 2 ударная армия, состоявшая не менее чем из 16 стрелковых дивизий, 9 стрелковых бригад и 5 танковых бригад. Из них в котле было уничтожено 7 стрелковых дивизий, 6 стрелковых бригад и 4 танковые бригады. Другие соединения понесли огромные потери во время безуспешных атак с целью деблокирования окруженных сил. Нами было захвачено 12 000 пленных, противник потерял свыше 300 орудий, 500 миномётов и 244 танка. Потери противника убитыми во много раз превышали число захваченных пленных.

Опасаясь возможного продолжения немецкого наступления, 3 октября Ставка ВГК приказала командующему Волховским фронтом не проводить никаких частных наступательных операций, «прочно оборонять занимаемые рубежи и приводить войска в порядок».

Боевые действия Невской оперативной группы

В Викитеке есть полный текст директивы Ставки ВГК № 170610 от 12 сентября 1942 года

Согласно плану советского наступления в начале сентября Невской оперативной группе предстояло форсировать Неву на участке Анненское — 1-й Городок и наступать в направление Синявино для соединения с войсками Волховского фронта. Выполнение поставленной задачи осложнялось тем, что в апреле немецкие войска ликвидировали «Невский пятачок» и, таким образом, советские войска к началу осени не имели плацдарма на левом берегу реки.

Первая попытка форсировать Неву была предпринята советскими войсками 9 сентября. Соединения 86-й, 46-й стрелковых дивизий при поддержке 11-й стрелковой бригады и 70-й стрелковой дивизии, форсировав реку, вклинились во вражескую оборону, но добиться существенного успеха не сумели. Уже 12 сентября своей директивой Ставка ВГК приказала прекратить операцию, «так как Ленинградский фронт оказался неспособен толково организовать форсирование Невы и своими действиями глупо загубил большое количество командиров и бойцов». На подготовку нового наступления войскам Невской оперативной группы отводилось две недели. Согласно докладу командующего Ленинградским фронтом потери в ходе неудачной операции составили 738 человек убитыми и 2254 ранеными.

Вторая попытка форсировать Неву была предпринята в конце сентября, когда войска Волховского фронта уже прекратили наступление и, более того, оказались в окружении. Несмотря на это, Невской оперативной группе была поставлена задача силами 86-й, 46-й, 70-й стрелковых дивизий и 11-й стрелковой бригады при поддержке 90 танков форсировать Неву на участке Пески — Выборгская Дубровка, прорвать оборону противника и соединиться с частями Волховского фронта.

На левом берегу Невы в этом районе немецкие войска занимали оборону, опираясь на целый ряд мощных опорных пунктов в населённых пунктах Анненское, Арбузово, 1-й Городок, а также в здании 8-й ГРЭС.

В первый день операции 26-го сентября советские пехотные части при поддержке плавающих танков Т-38 сумели захватить несколько плацдармов у Московской Дубровки, Арбузово и Анненского. Немецкому командованию пришлось усилить оборону на этом направлении, перебросив сюда часть сил 12-й танковой дивизии и 28-ю егерскую дивизию из района Синявино, что несколько облегчило положение войск Волховского фронта.

Советские войска несли большие потери (только за период с 26 по 29 сентября потери 86-й, 70-й стрелковых дивизий и 11 стрелковой бригады составили 8244 человека), но развить наступление так и не смогли, даже несмотря на то, что на левый берег Невы с 30 сентября по 3 октября удалось переправить 26 танков.Более того, части 12-й танковой дивизии сумели ликвидировать советские плацдармы в районе Анненского и Арбузово.

5 октября 1942 года Ставка ВГК своей директивой № 170638 приказала операцию прекратить и отвести основные силы на правый берег Невы, что было успешно осуществлено к 10 октября. В руках советских войск остался лишь небольшой плацдарм в районе Московской Дубровки, на котором закрепилась одна рота из состава 70-й стрелковой дивизии. С 20 октября 1942 года по январь 1943 года воссозданный «Невский пятачок» оборонял батальон 314-го полка 46-й стрелковой дивизии.

Итоги операции

Боевые действия, развернувшиеся в районе Ленинграда в августе — сентябре 1942 года, оказали весьма существенное влияние на весь дальнейший ход войны. Решение А. Гитлера перебросить 11-ю армию для усиления группы армий «Север» значительно ослабило немецкое наступление на южном направлении, что в конечном итоге стало одной из причин поражений немецких войск в Сталинградской битве и на Северном Кавказе.

Более того, немецким войскам не удалось реализовать свой наступательный план по захвату Ленинграда. Для того чтобы сдержать советское наступление, а затем нанести контрудар, пришлось использовать дивизии, предназначенные для операции «Северное сияние». Не имея возможности выделить людские и материальные ресурсы, необходимые для восполнения потерь, немецкому командованию пришлось отложить операцию по захвату города на неопределённый срок.

Таким образом, советские войска Волховского и Ленинградского фронтов в августе — октябре 1942 года своими активными действиями сковали значительные силы противника и не позволили провести операцию по захвату Ленинграда. Вместе с тем, основную задачу операции — прорвать блокаду — выполнить не удалось.

Потери

СССР

В Викитеке есть полный текст директивы Ставки ВГК № 994233 от 9 октября 1942 года

Согласно статистическому исследованию «Россия и СССР в войнах XX века» потери Ленинградского фронта (Невская оперативная группа, 67-я и 13-я воздушная армии), Волховского фронта (2-я ударная армия, 8-я и 14-я воздушная армии), Балтийского флота и Ладожской военной флотилии с 19 августа по 10 октября 1942 года составили 113674 человека (из них 40085 — были убиты, пропали без вести, попали в плен).

Приведённые данные, возможно, не являются полными. Так, в вышеуказанном исследовании не приводятся (или не учитываются) потери 55-й армии, непосредственно участвовавшей в операции, а 67-я армия, указанная как учувствовавшая в операции, была образована на основе Невской оперативной группы согласно директиве Ставки ВГК № 994233 от 9 октября 1942 года. Кроме того, документы штаба Волховского фронта о потерях войск, учувствовавших в операции, крайне противоречивы. Так, по одним данным только с 27 августа по 1 октября ударная группировка фронта потеряла 98080 человек, а по другим данным за тот же период только стрелковые соединения потеряли 85166 человек.

Все это дает основания утверждать, что общие потери двух фронтов в операции (включая потери 55-й армии) составили примерно 130000-160000 солдат и офицеров убитыми, ранеными и пропавшими без вести.

Германия

По данным оперативного отдела штаба группы армий «Север» с 28 августа по 30 сентября потери немецких войск составили 671 офицер и 25 265 унтер-офицеров и рядовых (из этого числа 4893 убитыми). С другой стороны документы федерального военного архива в г. Фрайбург (ФРГ) утверждают, что за 20 августа − 10 октября 1942 г. общие потери 11-й и 18-й немецких армий составили 41164 человек, из них 7911 убито, 31713 ранено, 1540 пропало без вести/пленено. Возможно, обе цифры не вполне точно отражают потери немецких войск в сражении, поскольку учитывают потери в боях на других участках фронта (например, на Киришском плацдарме) или наоборот не учитывают потери, понесенные в октябрьских боях. По мнению историка В. А. Мосунова потери немецких войск в Синявинской операции составили примерно 35000 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести.

Согласно советским данным, потери немецких войск были более значительными: убито, ранено и пленено 51 700 солдат и офицеров, уничтожено 260 самолётов, 197 танков, 144 орудия и 300 миномётов, захвачено 7 танков, 72 орудия, 105 миномётов. Впоследствии в мемуарах Мерецкова и в ряде официальных изданий численность потерь противника увеличилась до «около 60000 человек»,.

Памятники и мемориалы

• Ivan pyatachok.JPG

  Обелиск на Ивановском пятачке.

• Sinyavino eminences memorial 10.JPG

  Обелиск воинам 546-го стрелкового полка 191-й стрелковой дивизии

• Sinyavino eminences memorial 4.JPG

  Обелиск на месте бывшего немецкого опорного пункта в роще «Круглая» ("нос Венглера").

Литература

Документы

• [militera.lib.ru/docs/da/blocade/index.html Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов] / Под ред. Н. Л. Волковского.. — СПб.: Полигон, 2005. — 766 с.

Директивы Ставки Верховного Главнокомандования

• Директива Ставки ВГК № 170610 от 12.09.1942 г.
• Директива Ставки ВГК № 170629 от 29.09.1942 г.
• Директива Ставки ВГК № 170639 от 05.10.1942 г.
• Директива Ставки ВГК № 170637 от 06.10.1942 г.
• Директива Ставки ВГК № 170637 от 06.10.1942 г.

Планы фронтовых операций

• План Военного совета Волховского фронта на наступательную операцию на Мгинско-Синявинском направлении от 03.08.1942 г.

Фронтовые донесения

• Боевое донесение командующего войсками Волховского фронта № 032 от 01.10.1942 г.
• Донесение штаба Волховского фронта начальнику Генерального Штаба Красной Армии от 10.10.1942 г.

Мемуары

• Манштейн Э. [militera.lib.ru/memo/german/manstein/index.html Утерянные победы] / Сост. С. Переслегин, Р. Исмаилов. — М.: АСТ, 1999. — 896 с.
• Мерецков К. А. [militera.lib.ru/memo/russian/meretskov/index.html На службе народу]. — М.: Политиздат, 1968.
• [militera.lib.ru/memo/russian/sb_sinyavino/index.html Синявино, осень сорок второго: Сборник воспоминаний участников Синявинской наступательной операции]. — СПб.: Центрполиграф, 2005. — 364 с. — ISBN 5–7325–0867–8.
• Стахов Х. Трагедия на Неве. Неизвестные страницы блокады Ленинграда. 1941-1944 / Пер. Ю.М. Лебедева. — М.: Центрполиграф, 2012. — 382 с. — ISBN 978-5-227-03928-6.
• Морозов Д. А. [militera.lib.ru/memo/russian/morozov_da/index.html О них не упоминалось в сводках]. — М.: Воениздат, 1965.

Исторические исследования

• Мосунов В.А. Битва за Синявинские высоты. Мгинская дуга 1941-1942 гг. — М.: Яуза-каталог, 2015. — 320 с. — ISBN 978-5-906716-38-5.
• Синявинская операция 1942 // [archive.is/NCQLc Великая Отечественная война 1941—1945. Энциклопедия] / под ред. М. М. Козлова. — М.: Советская энциклопедия, 1985. — С. 652. — 500 000 экз.
• Бешанов В.В. [militera.lib.ru/research/beshanov_vv03/index.html Ленинградская оборона]. — М.: АСТ, 2005. — 480 с. — ISBN 5-17-013603-X.
• Гланц Д. Битва за Ленинград. 1941—1945 / Пер. У. Сапциной. — М.: Астрель, 2008. — 640 с. — ISBN 978-5-271-21434-9.
• Мощанский И. Б. Прорыв блокады Ленинграда. Эпизоды великой осады. 19 августа 1942 — 30 января 1943 года. — М.: Вече, 2010. — 184 с. — ISBN 978-5-9533-5289-5.
• Шигин Г. А. Битва за Ленинград: крупные операции, «белые пятна», потери / Под ред. Н. Л. Волковского. — СПб.: Полигон, 2004. — 320 с. — ISBN 5-17-024092-9.

Отрывок, характеризующий Синявинская операция (1942)

В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».