Сипахи

Сипахи (спахи, от перс. سپاه‎ [sepāh] — «войско», в советской литературе также спаги) — разновидность турецкой тяжёлой кавалерии вооружённых сил Османской империи.

Наряду с янычарами вплоть до середины XVIII века были основным формированием, используемым в Османской империи.

Содержание

1 Вооружение
2 Организация
3 Любопытные факты
4 См. также
5 Примечания
6 Литература
7 Ссылки

Вооружение

Поначалу сипахи были тяжёловооружёнными всадниками на бронированных конях, вооружённые ударным оружием (как правило, булавами). Начиная с XV века османы использовали порох и огнестрельное оружие в конных войсках. Качество вооружения воина-сипаха зависело от размера и богатства его имения-тимара. Основным типом защитного вооружения сипахов были кольчато-пластинчатые доспехи. Воины носили тюрбанные шлемы с бармицами и защитой лица. Сипахи носили и иные типы шлемов, например, шишаки. С XVI века в качестве защитного вооружения получили распространения карацены. Наручи представляли дополнительную защиту. В бою сипахи использовали щиты-калканы.

В XVII веке сипахи сменили своё архаичное оружие на сабли и пистолеты. По версии российского исторического журнала «Воин», в XVII веке вооружение сипахов продолжало оставаться архаическим, и состояло из сабли, лука и копья; щита, шлема и кольчуги или панциря. Правительство не делало попыток централизованно дополнять вооружение конницы огнестрельным оружием, а для самих сипахов оно часто оказывалось слишком дорогим.

Организация

Во время мобилизации каждый десятый сипах оставался дома для поддержания внутреннего порядка в империи. Остальные распределялись по полкам-алаям под командованием командиров-черибашей (ceribasi), субашей (subasi) и офицеров-алайбеев (alay bey).

Сипахи были своего рода дворянами Османской империи. Они получали доход с земельного участка с крестьянами, торговых рядов, мельниц или ещё какого-либо предприятия — тимара (иногда применяется специальный термин спахилык), на который должны были вооружиться и нанять небольшой отряд оруженосцев. Тимары времён расцвета Османской империи не были наследственными владениями воинов, а лишь условными доходными держаниями, находившимися в распоряжении держателя (тимарлы или тимариота) лишь до тех пор, пока тот пребывал на государевой службе. Соответственно, большинство сипахов в мирное время проживало в деревнях, обрабатывая свои собственные участки земли и оплачивая труд лично свободных крестьян или иных работников на землях или предприятиях тимара. Таким образом, власть сипахи (как и любого тимариота) над крестьянами, проживавшими в границах его держания, была ограниченной. Денежного содержания за свою службу сипахи, как правило, не получали.

С объявлением войны сипахи должны были немедленно выступать на сборный пункт, подобно дворянской поместной коннице на Руси, «конно, людно и оружно». В случае уклонения сипахи от участия в военных действиях доходное предприятие переходило в казну. После смерти сипахи доход мог оставаться за его семьей, только если сын или другой ближайший родственник продолжал его дело.

С 1533 года вдоль венгерской границы была учреждена новая система тимаров. В отличие от прежней, теперь сипахи вместо проживания в имениях обязаны были нести постоянную службу в пограничных стратегически важных городах совместно с воинами местных гарнизонов.

С уменьшением доходности земельных участков в связи с революцией цен в Европе в XVI в., прекращением активной завоевательной политики империи и коррупцией сипахи стали в массовом порядке уклоняться от службы. Также участились попытки перевода тимаров в частную или религиозную собственность.

Конная часть капыкулу включала в себя 6 корпусов:

силяхдары
сипахи
улюфеджиян-и йемин — носили красно-белые знамена.
улюфеджиян-и йесар — носили желто-белые знамена.
гариба-и йемин — носили зеленые знамена.
гариба-и йесар — носили белые знамена.

В XV—XVI вв. численность конницы сипахов насчитывала около 40 000 воинов. Более половины из них были выходцами из европейских провинций империи (Румелии).

Любопытные факты

От того же персидского слова "sepāh" происходит Spahi (спаги) — название частей колониальной лёгкой кавалерии во французских и итальянских войсках, а также Sepoy (сипаи) — британские колониальные войска в Индии, укомплектованные туземцами.

См. также

Напишите отзыв о статье "Сипахи"

Примечания

Литература

D. Nicolle, A. McBride «Armies of the Ottoman Turks 1300—1774»
Военно-исторический журнал «Воин» № 12.

Ссылки

[www.zeno.org/Brockhaus-1809/A/Die+Spahis de: Die Spahis im Brockhaus von 1809]
[www.zeno.org/Herder-1854/A/Spahis de: Die Spahis im Herder von 1854]
[www.zeno.org/Pierer-1857/A/Spahis de: Die Spahis in Pierer’s Unversal-Lexikon von 1857]
[www.picardietourisme.fr/en/inventez_votre_sejour/visites/detail.aspx?id=PCUPIC1600000035 Musee de Spahis]
i-cias.com/e.o/sipahi.htm (english)

Отрывок, характеризующий Сипахи

Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.