Сиракузский университет

Сиракузский университет
По-английски	Syracuse University
Девиз	лат. Suos Cultores Scientia Coronat англ. Knowledge crowns those who seek her
Основан	24 марта 1870
Тип	частный
Целевой фонд	$ 1,166 млрд (2015)
Канцлер	Кэнт Сиверуд
Место расположения	Сиракьюс, Нью-Йорк, США 43°02′15″ с. ш. 76°08′02″ з. д.43.03750° с. ш. 76.13389° з. д. / 43.03750; -76.13389
Кампус	городской
Бакалавров	15 097
Магистров и докторов	6 170
Преподавателей	1 563
Цвет
Талисман	Апельсин Отто
Официальный сайт	[www.syr.edu/ www.syr.edu]
Категория на Викискладе

К:Учебные заведения, основанные в 1870 году

Сиракузский университет (англ. Syracuse University) — частный исследовательский университет США, расположенный в городе Сиракьюс, штат Нью-Йорк.

Его история начинается с Колледжа Джинеси, основанного методистской церковью, который в 1866 году был перемещён из города Лима в штате Нью-Йорк в Сиракьюс, а 24 марта 1870 года здесь был основан Сиракузский университет.

В 1966 году вошёл в Ассоциацию американских университетов, а в 2011 году объявил о намерении выйти из неё до конца года ввиду не соответствующих требованиям ассоциации критериев оценки, которые университет пересматривать отказался. Как подчеркнула Нэнси Кантор, канцлер университета:

Мы уважаем деятельность ААУ и её путь. Если это то, на чём они сосредоточены, так тому и быть. У нас есть свой импульс, мы гордимся тем, что делаем и выход из ААУ на это не повлияет.

Университет разделён по модели Оксфордского и Кембриджского университетов. В него входят 13 школ и колледжей с национальными программами в области информационных технологий, библиотечного дела, архитектуры, телекоммуникаций, управления бизнесом, государственного управления и инженерные программы.

В 2015 году Сиракузский университет занял 58-ю позицию в рейтинге «Национальные университеты» издания U.S. News & World Report, а также позицию в диапазоне от 301 до 400 в Академическом рейтинге университетов мира.

История

Ранние годы

В 1832 году на ежегодной конференции методистской церкви было принято решение о создании Семинарии Джинеси Уэслиана в Лиме, штат Нью-Йорк. В 1850 году решено преобразовать учебное заведение в колледж, получивший название Колледж Джинеси. Однако, его месторасположение в маленьком городке Лима очень многих не устраивало, во-первых, он находился далеко от центра, во-вторых, экономический двигатель региона — железная дорога проходила мимо Лимы, что затрудняло развитие учебного заведения. Попечителями колледжа начались поиски нового места. В то же время в Сиракьюсе (90 миль на восток от Лимы) прорабатывалась идея о создании университета в городе. Была предпринята безуспешная попытка убедить Эзра Корнелла и Эндрю Диксона Уайта основать здесь свой университет, впоследствии его основали в Итаке (см. Корнелльский университет). Уайта устраивало это предложение, университет мог бы располагаться на холме, где сейчас стоит Сиракузский университет, однако Корнелл будучи молодым плотником, работавшим в Сиракузах, был здесь дважды ограблен и настаивал против строительства университета в этом городе.

Между тем, несколько лет шёл спор о переносе. На реализацию проекта попечители колледжа рассчитывали получить грант Джастина Моррилла. В конце концов, они согласились на пожертвование в $ 25 000 от Эзра Корнелла в обмен на поддержку его законопроекта о создании Корнелльского университета. В 1869 году колледж получил из Сиракьюса разрешение на переезд, однако в Лиме был выдан судебный запрет на его перемещение, в итоге 24 марта 1870 года принят устав нового университета в Сиракузах, а в 1875 году колледж в Лиме закрылся. Университету была предложена помощь города в размере $ 100 000, а также $ 25 000 от епископа Джесси Пека, которого избрали первым Президентом Совета попечителей. Преподобный Даниэль Стил, бывший президент колледжа Джинеси стал первым канцлером университета. Университет открылся в сентябре 1871 года в арендуемом помещении в центре города. Весомой помощью стало предложение от Джорджа Комстока, члена совета попечителей, о выделении участка земли под университет в 200 000 м² на холме к юго-востоку от центра города.

В университете было организовано совместное обучение мужчин и женщин, а также совместные внеклассные мероприятия, на церемонии открытия президент Пек заявил:

Условия приёма должны быть равны для всех… здесь не будет оскорбительной дискриминации в отношении женщин… разум и сердце должны иметь справедливые возможности…

Рост университета

Прогрессивная методика совместного обучения, однако, очень скоро начала оспариваться. Администрация и некоторые преподаватели утверждали, что женщины уступают умом мужчинам и не могут овладеть такими, науками как математика, однако их замечания не были приняты и совместное обучение сохранилось.

В конце 1880-х годов на южной стороне университетского городка началось строительство новых зданий. В 1887 году построена обсерватория Холден, в 1889 году — библиотека Ранка, ныне здание администрации, и Колледж Крауса.

С момента своего основания до 1920-х годов университет стремительно рос. Были предложены программы в области физических наук и современных языков, в 1873 году университет был в числе первых в США, начавших обучение по программе в области архитектуры. В 1874 году здесь создана первая национальная программа подготовки бакалавров изобразительных искусств. В 1876 году окончил обучение первый аспирант университета, из Колледжа искусств и наук. В 1911 году появилась докторантура.

Фактически маленький гуманитарный колледж превратился в крупный университет, в чём несомненно заслуга его канцлера Джеймса Дэя и президента совета попечителей Джона Арчболда.

Джон Арчболд, известный как «правая рука» Джона Рокфеллера в компании Standard Oil, был близким другом Джеймса Дэя и за всё время пожертвовал университету почти 6 млн. дол. Как отмечали журналисты в 1917 году:

Господин Арчболд является президентом совета попечителей Сиракузского университета, который, благодаря его связям, так успешно развивался, что количество студентов выросло с нескольких сотен до 4000, в числе которых 1500 женщин, и вошёл в ряды передовых учебных заведений в США.

В дополнение к финансовой поддержке университета он также выделил средства на строительство восьми зданий, включая полную стоимость стадиона Арчболда (открыт в 1907 году, снесён в 1978), мужского общежития (1907), гимназии Арчболда (1909).

Современный период

После Второй мировой войны Сиракузский университет начал активно заниматься научно-исследовательской работой. В 1946 году зачислено 9464 первокурсников, почти в четыре раза больше, чем в предыдущем году. Организованы филиалы в Эндикотте и Утике.

К концу 1950-х годов университет занимал 12-ю позицию в национальном рейтинге по выделяемым на исследования средствам, эту работу вели более 400 профессоров и аспирантов.

В 1966 году был принят в Ассоциацию американских университетов, в 2011 году объявил о намерении выйти из неё.

Авиакатастрофа над Локерби

21 декабря 1988 года небе над Локерби (Шотландия) террористами был произведён взрыв самолёта Боинг-747-121 компании Pan American World Airways. В числе погибших в результате террористического акта были 35 студентов Сиракузского университета, которые возвращались с учёбы за рубежом.

В тот вечер, несмотря на произошедшее, в университете продолжался баскетбольный матч, такое поведение подверглось жёсткой критике и информация о действиях должностных лиц университета была доведена до руководства NCAA. На следующий день канцлер университета Мелвин Эггерс по общенациональному телевидению признал, что должен был отменить все мероприятия. После терактов 11 сентября 2001 года по всей стране были отменены многие спортивные мероприятия, чтобы не повторить ошибки Сиракузского университета.

В апреле 1990 года в университете открылся мемориал, посвящённый этому трагическому событию, расположенный у Зала Языков.

Кампус

Кампус Сиракузского университета представляет собой комплекс из зданий, построенных в XIX веке в романском стиле и современных, спроектированных известными архитекторами, такими как Бэй Юймин. В центре кампуса расположены скульптуры и четырёхугольные участки с газонной травой, разделённые пешеходными дорожками. Отсюда открывается потрясающий вид на центр города. Университет также владеет одним из отелей Sheraton, полем для гольфа, домом Джозефа Любина (ум. в 1983) в Нью-Йорке, домом Пола Гринберга в Вашингтоне и конференц-центром Минноубрук.

Северный кампус

Основной кампус университета, именно здесь расположены почти все учебные корпуса и общежития для студентов. Занимает бо́льшую часть Юниверсити Хилл — района города Сиракьюс. Отсюда ходят автобусы до южного кампуса, а также в центр города и в некоторые других районы. Около 70 % студентов проживают в зданиях университета, где обязаны жить в течение первых двух лет обучения. Из 22 жилых домов, 21 имеют зал, прачечную и некоторые другие комнаты как для учёбы, так и для отдыха. Доступ в общежития обеспечивается специальными пластиковыми картами. Также здесь располагаются здания студенческих объединений. В северном кампусе находятся и пункты общественного питания, включая 5 столовых, две площадки для приёма пищи и несколько кафе.

В 1980 году район, в котором располагаются исторические здания кампуса был включён в Национальный реестр исторических мест. Три здания на его территории — Краус колледж, Зал языков и дом Братства Пси Эпсилон были включены в национальный реестр по отдельности.

Южный кампус

После Второй мировой войны холм, принадлежащий университету, был использован для размещения возвращающихся ветеранов. В 1970-х годов временные жилища были заменены двухуровневыми таунхаусами, в которых разместились студенты. В южном кампусе также находятся: Институт сенсорных исследований, ледовый павильон, студенческий центр Гольдштейн, офисное здание Скайтоп, бар для выпускников и пр., немного северней находится штаб-квартира легкоатлетов. Здесь проживают около 2500 студентов, южный кампус соединён с основным часто курсирующими автобусами.

Центр города Сиракьюс

В декабре 2004 года университет приобрёл 12 зданий в центре города.

С 2009 года Сиракьюсский центр передовых технологий в области окружающей среды и энергетических систем, во главе с Сиракузским университетом и в партнёрстве с Университетом Кларксона, работает над созданием инноваций в экологических и энергетических проектах, с целью укрепления здоровья человека, безопасности и высокоэффективности применяемых технологий в городской среде. 31 марта 2006 года университет и город объявили о намерении связать главный кампус университета с центрами культуры и искусства города Сиракьюс.

Сиракузский университет располагает коллекцией произведений искусства, насчитывающей более 45 000 экспонатов, среди которых работы Пикассо, Рембрандта, Хоппера и Тиффани. На территории кампуса находятся скульптуры Сола Ле Витта, Анны Хантингтон, Жан-Антуана Гудона, Эмиля Бурдель, Ивана Мештровича.

Образование

В состав университета входят 13 колледжей и выпускающих школ:

• Колледж искусств и наук (1870)
• Колледж изобразительных и театральных искусств (1873)
• Архитектурная школа (1873)
• Юридический колледж (1895)
• Школа информационных наук (1896)
• Колледж инженерии и компьютерных наук им. Л. С. Смита (1901)
• Педагогическая школа (1906)
• Высшая школа (1912)
• Университетский колледж (1918)
• Колледж экологии человека (1918)
• Школа менеджмента им. Мартина Дж. Уайтмана (1919)
• Школа гражданства и общественных дел им. Максвелла (1924)
• Школа общественных связей им. С. Т. Ньюхауса (1964)

Студенческая жизнь

Студентов Сиракузского университета представляет ассоциация студентов, основанная в 1957 году, которая участвует в разработке новых правил и норм учебного заведения. Студенческая ассоциация выпускников ведёт историю выпусков и организует встречи, о которых сообщает на своём сайте. От студентов также избираются 2 представителя без права голоса в Совета попечителей.

Студенческие СМИ

CitrusTV (ранее UUTV, HillTV и Synapse) — телевизионный канал студентов Сиракузского университета, один из крупнейших студенческих ТВ каналов в США, насчитывает более 300 активных участников. CitrusTV ведёт рубрики новостей, спорта, а также выпускает в эфир развлекательные передачи, которые вещаются на кампус университета посредством Orange Television Network и онлайн на сайте [citrustv.net/ CitrusTV.net]. Некоторые сюжеты также выходят в эфир на кабельном канале Time Warner Cable Sport. Телевизионная станция была известна как HillTV до середины осени 2005 года, когда её вещание было остановлено в связи со спорными эпизодами развлекательных программ. Телеканал доступен во всех зданиях университета, в обычном формате и в формате высокой чёткости.

На кампусе работают несколько радиостанций:

• WAER (88,3 FM) — станция джазовой музыки с выпусками новостей и творческим персоналом, обеспечивающим вещание 24 часа в сутки в формате National Public Radio. Одним из её спортивных обозревателей был Боб Костас.
• WJPZ — радиостанция полностью принадлежит студентам университета. Работает на волне 89,1 FM, с эффективной мощностью в 100 Вт, что позволяет вещать на весь город Сиракьюс и даже за его пределы.
• WERW — единственная радиостанция кампуса, эфир которой может быть прослушан через iTunes.

В 2003 году отметила своё 100-летие независимая ежедневная газета студентов The Daily Orange.

Есть также несколько студенческих журналов и других изданий, среди которых: The Student Voice, Jerk Magazine, What the Health, 360 и др.

Выпускники и преподаватели

В Сиракузском университете учились многие известные поэты, художники, актёры, спортсмены, музыканты, политики, астронавты и др., некоторые из которых здесь преподавали.

Выпускники

См.: Категория:Выпускники Сиракьюсского университета

• Joe Biden official portrait crop.jpg

  Джо Байден

• Julia-Alvarez.gif

  Хулия Альварес

• Peter Falk - 1973.JPG

  Питер Фальк

• Frank Langella Deauville 2012.jpg

  Фрэнк Ланджелла

• Aaron Sorkin at the Oxford Union 1.jpg

  Аарон Соркин

• Vanessa Williams homezfoo.jpg

  Ванесса Уильямс

• Vera Farmiga @ 2010 Academy Awards crop.jpg

  Вера Фармига

• John Sykes 1984.jpg

  Джон Сайкс

• Suzanne Pleshette.jpg

  Сюзанн Плешетт

• Dave bing pistons.JPG

  Дэйв Бинг

• Carmelo Anthony Nov 2013.jpg

  Кармело Энтони

Преподаватели

См.: Категория:Преподаватели Сиракузского университета

Ссылки

• [www.syr.edu/ Официальный сайт Сиракузского университета]

Отрывок, характеризующий Сиракузский университет

– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.