Сирая

Сирая — народность тайваньских аборигенов. Область обитания сирая — прибрежные равнины на юго-западе острова и небольшая прибрежная зона на восточном побережье. На современном Тайване это уезды Тайнань и отчасти Тайдун. Сирая делятся на племена — в первую очередь маттао (Mattauw), соланг (Soelangh), баклоанг (Baccloangh), синкан (Sinckan) и тайвоан (Taivoan).

Сирая считаются равнинными аборигенами — пинпу. По языку и обычаям они относятся к австронезийцам. Само название острова Тайвань (ранее писалось 大灣, 大員, 台圓, 台窩灣) происходит из языка сирая.

С племенем сирая столкнулись голландцы в XVII веке, когда создавали своё первое поселение в современном городе Тайнань. Голландцы установили мирные отношения с рядом деревень, но среди сирая возникли острые военные столкновения, которые переросли в восстание против голландцев. После того, как голландцы подтянули подкрепление в 1635 году и сожгли Мадоу (самую сильную деревню сирая), войны прекратились, и сирая перешли к мирному сосуществованию. Голландцы открыли школы и церкви, миссионеры смогли обратить многих сирая в христианство, была создана азбука языка сирая, на основе которой издана Библия.

После занятия Тайваня Цинскими китайцами, культура и язык сирая стали приходить в упадок . Последний документ на языке сирая был зафиксирован в 1908 уже во время японской колонизации.

Несмотря на утрату языка, сирая сохраняют элементы культуры и самоидентичность.

Правительство Тайваня пока не придало сирая статус официально признанного аборигенского народа (в частности по причине отсутствия собственного языка), но ведётся работа в этом направлении. В 1999 году была основана Ассоциация культуры Сирая (台南縣平埔族西拉雅文化協會). Язык сирая был реконструирован в 2002 году, начато его преподавание в школах, на нём стала создаваться новая литература. В 2005 году в уезде Тайнань был создан Комитет по делам аборигенов (台南縣西拉雅原住民族事務委員會), был собран словарь из более чем 4,000 слов, изданный в 2008 году. Документы на языке сирая, сохранившиеся с времён владычества голландцев, были оцифрованы и сохранены. ([publish.gio.gov.tw/FCJ/doc/journal-frame.html Excerpted from Taiwan Journal]).

Обычаи

Сирая придерживались матриархата.

До обращения к христианству у сирая были обычаи шаманизма. Культ сирая не был формализирован и передавался в виде устной традиции.

Ссылки

• [www.tatalag.org.tw/ Siraya Culture Association (台南縣平埔族西拉雅文化協會)] (Chinese)
• [www.culture.tw/index.php?option=com_content&task=rdmap&Itemid=262&id=903 'Siraya: We have not disappeared' Taiwan Culture] (English)
• [www.tnc.gov.tw/tnc/index.aspx Tainan Cultural Affairs Department (台南縣政府文化局)] (Chinese)
• [www.siraya-nsa.gov.tw/welcome.aspx Siraya National Scenic Area (西拉雅國家風景區). ] (Chinese, English)
• [www.nmp.gov.tw/ National Museum of Prehistory, Taiwan (國立臺灣史前文化博物館)] (Chinese, English)
• [www.ogmios.org/ Foundation for Endangered Languages, UK] (English)
• [siraya.tnc.gov.tw/ Siraya Aboriginal Affairs Committee (台南縣西拉雅原住民事務委員會)] (Chinese)
• John R. Shepherd: Marriage and Mandatory Abortion among the 17th-century Siraya, American Ethnological Society monograph series no. 6, 1995

Отрывок, характеризующий Сирая

Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.