Сиреникский язык
| Сиреникский язык† | |
| Самоназвание: |
Сиӷыныгмит |
|---|---|
| Страны: | |
| Регионы: | |
| Статус: | |
| Вымер: |
1997 г. |
| Классификация | |
| Категория: | |
| Языковые коды | |
| ISO 639-1: |
— |
| ISO 639-2: |
— |
| ISO 639-3: |
ysr |
| См. также: Проект:Лингвистика | |
Сиреникский язык — ныне мёртвый язык сиреникских эскимосов.
Название языка восходит к этнониму сиӷыныгмит. В конце XIX в. русские этнографы называли сиреникский язык языком вутээн, от чукотского названия племени сиреникцев.
До начала XX века поселения сиреникцев располагались на южном побережье Чукотского полуострова между бухтами Провидения и Преображения в пунктах Сиӷыныӽ, Имтух, Кынлыӷаӽ, Асун, Нуналых. Численность говорящих на этом языке в начале XX в. была около 130 человек, в 1954 г. на нём говорило около 30 человек, а к началу 1980-х гг. он практически исчез под воздействием чаплинского диалекта, на котором сейчас говорит большинство населения южной группы азиатских эскимосов. В 1988 г. оставалось четыре носителя сиреникского языка, в 1997 году умерла последняя носительница языка — Валентина Выйе.
Генетически сиреникский язык относится к эскимосско-алеутской семье; по всей вероятности, он представляет собой последний сохранившийся осколок третьей ветви эскимосских языков, наряду с юпикской и инуитской. Он характеризуется значительным сходством синтаксиса и отчасти морфологической структуры с языками юпикской группы; вместе с тем, лексика и в какой-то степени фонетика включает значительное число отличающихся элементов.
Сиреникский язык бесписьменный. Первые сведения о нём относятся к концу XIX в. Единственное монографическое исследование сиреникского языка на уровне фонетики, морфологии и лексики было осуществлено в 1964 г.
Содержание
Лингвистическая характеристика
Фонологические сведения
- Состав гласных фонем: а, и, у, ы.
- Состав согласных фонем: б, (ф), в, г, ӷ, й, (йъ), к, ӄ, л, лъ, м, н, (нъ), ӈ, п, з, с, ш, т, х, ӽ, ч, (ц), ʔ.
Ударение в двусложных словах падает преимущественно на первый слог: ӄу́лъва 'слеза', лъа́ӈа 'он', ма́ӄныӽ 'течение', ки́сыӽ 'камень'; в трёхсложных — преимущественно на второй: кугы́млъа 'волна', амту́ӷын 'много', ану́лъа 'рост', мара́му 'сюда'. В многосложных производных словах ударение располагается через слог, считая от первого ударного: аӈу́ӽтыӄы́ӽтыӽ 'растёт', лъаӈы́наӄу́лъы-га́ӷины́ӽтыӈ 'я остаюсь одна'; (модель ударения «2-4-6-8 и т. д. слог»; подавляющее большинство слов); а́ӷылмы́ӄысты́ӽтыӷа 'раскачивает что-либо' (модель ударения «1-3-5-7 и т. д. слог»; достаточно редка). Долгий гласный «сбивает» ритм ударения: аӈу́нлъаӽтыӄы́ӽтыга 'он его выращивает'. Допустимые структуры слога: V, VC, CV, CVC, ср.: а-па 'дед', иг-лы́ӽ 'горло', и-вы́-лъа 'жила', ку́-цых 'река'. Язык не допускает стечения двух и более согласных в начале и конце слова. В середине слова такое стечение нормально: кумлыкцыӽ 'замороженный'. В начальной позиции слова допустимы все гласные и согласные, кроме ӷ, н, ʔ, х, ӽ. В конечной позиции — только гласные (кроме ы) и согласные х, ӽ, й, а в косвенных формах — н, ӈ. Велярный и увулярный х, ӽ в позиции перед звонкими согласными, сонантами и гласными дают соответственно г и ӷ: нахсах 'женщина' — нахсагый 'женщины' — нахсагни 'у женщины' — нахсахкын 'по женщине'; йаӄыӽ 'рука' — йаӄыӷый 'руки' — йаӄыӷни 'на руках' — йаӄыӽӄын 'по рукам'. Характерной особенностью сиреникского языка является тенденция к ы-образному произношению гласных а, у, и, ср.:
| Чаплинский язык | Сиреникский язык | Значение | |
|---|---|---|---|
| в существительных | |||
| а ~ ы | ыстук | ситых | 'ноготь' |
| кымагнаӄ | кымыгныӽ | 'лёгкое' | |
| у ~ ы | кутуӄ | кутыӽ | 'ключица' |
| аӄуӄ | аӄыӽ | 'корень' | |
| и ~ ы | увиныӄ | увыныӽ | 'тело' |
| паник | паных | 'дочь' | |
| в глаголах | |||
| ӄыпӽаӷаӄуӄ | ӄыпӽыӷытыӽтыӽ | 'работает' | |
| анаӄуӄ | анцыӄыӽтыӽ | 'выходит' | |
Морфология
Сиреникский язык по морфологическому типу является агглютинативным с широко развившимся синтетизмом, как и другие эскимосско-алеутские языки. Сиреникский язык имеет четко выраженную систему семантико-грамматических разрядов слов (частей речи), характеризующихся отличительными морфологическими признаками: имена существительные, имена качественные и относительные, местоимения, числительные, глаголы с причастиями и деепричастиями, наречия, частицы, союзы, междометия. Имена существительные изменяются по числам (ед., мн.) падежам и имеют категорию притяжательности (принадлежность предмета лицу или другому предмету); местоимения — по числам и падежам; числительные — по падежам. Сиреникский язык отличается от всех других эскимосско-алеутских языков полным отсутствием двойственного числа. Показателем множественного числа имен и глаголов 3-го лица субъекта выступает суффикс -й, ср. йух 'человек' — йугый 'люди', ипӽыта 'гарпун' — ипӽытай 'гарпуны'; уцымыцыӄыӽтыӽ 'мастерит-он' — уцымыцыӄыӽтый 'мастерят-они' (ср. -т в чаплинском). Падежей — семь: абсолютный, относительный, творительный, дательно-направительный, местный, продольный, сравнительный. Имена по числам изменяются только в формах абсолютного и относительного падежей; показатели косвенных падежей по числам не различаются (в отличие от других эскимосских языков и диалектов). Суффиксы дательно-направительного и местного падежей имеют усечённые формы: -ну/-у, -ни/-и (вместо общеэскимосских -мун/-нун, -ми/-ни). Отмечается фоно-структурное отличие в составе лично-притяжательных суффиксов. Показатели лица обладателя у имён в косвенных падежах ставятся между основой и падежным суффиксом. Общая парадигма склонения существительных в лично-притяжательной форме имеет 44 личных показателя, исключая совпадения. Кроме того, имеется 14 лично-возвратных форм имён, означающих принадлежность предмета 3-му лицу, являющемуся субъектом действия; ср. лъуни 'свой (его) дом', лъуӈа 'его (другого) дом'. Имена качественные и относительные выполняют в языке атрибутивные функции и морфологически согласуются с определяемыми именами в падеже и числе. Личных местоимений шесть: указательных — до 20. Имеются также другие разряды местоимений. Глагол изменяется по лицам, числам, временам, наклонениям, переходности / непереходности, залогам, видам. Все глаголы изменяются по субъектному и субъектно-объектному типу спряжения. Суффиксальные показатели лица субъекта или субъекта и объекта в структуре глагольных основ являются обязательными. Безличных по форме глаголов в языке нет. Глаголы образуются как от собственно глагольных, так и от именных основ, ср.: унӷаӽ 'приходить' — унӷаӽтыӄыӽтыӽ 'приходит он'; айвыӽ 'морж' — айвыӈымыцыӈ 'моржа добыл я'. Парадигма субъектного спряжения имеет шесть личных форм, субъектно-объектного — 28. Отмечается пять грамматических времен: настоящее, близкое прошедшее, прошедшее, близкое будущее, будущее. Наклонений — пять: изъявительное, повелительное, вопросительное, увещевательно-пожелательное и сослагательное. Формы всех наклонений образуются суффиксально. Деепричастия и причастия образуются особыми суффиксами и имеют специфические личные парадигмы. Деепричастия употребляются в функции зависимого предиката в сложном предложении. Причастия выполняют как функции независимого и зависимого предиката, так и именные атрибутивные функции.
Основным способом глагольного и именного словообразования выступает агглютинативная суффиксация. Основосложение в языке отсутствует. Ср.: нахцых 'женщина' > нахцыграӽ 'девушка'; мыӽ 'вода' > мыӽтаӽ 'вместилище для воды', мыӽтаӷисиӷаӽ 'коромысло'; ӄайыӽ 'завёртывать' > ӄайыӷйукцыӷыцыӷа 'завернуть должен он его', ӄайыӷитуӽтыӄыӽтыӷа 'завертывать идёт он его' и т. д.
Синтаксис
Синтаксис сиреникского языка не разработан; однако есть основания считать, что его отличия от синтаксиса других азиатских эскимосских диалектов незначительны.
Простое предложение представлено двумя ведущими структурами: 1) предложениями абсолютной конструкции со сказуемым в виде глагола в субъектной форме, где подлежащее выражается именем в абсолютном падеже, а факультативное дополнение объектного значения — именем в творительном падеже, ср.: Ина ситыӷцаӷатыцыӄыӽтыӽ 'Ина катается', но Ина ситыӷцаӷитицыӄыӽтыӽ таӈаминыӈ 'Ина катает ребёнка-своего'; подлежащее и сказуемое согласуются в числе и лице; 2) предложениями эргативной конструкции со сказуемым в виде глагола в субъектно-объектной форме, где подлежащее выражено именем в относительном падеже, прямое дополнение — именем в абсолютном падеже, глагол согласован как с подлежащим, так и с дополнением, ср. Ылуам иӄылъыӽ аӈаӽӄыӷымыкыӈа 'Лиса рыбу перенесла-она-её в-нору-свою'.
Характерными типами сложных предложений для сиреникского языка выступают предложения с глаголами зависимого действия (деепричастиями) как с одним субъектом в главном и зависимом действии, так и с разными субъектами. Формы глаголов зависимого действия могут выражать разные значения: временные, причинные, уступительные, условные и др., ср. Пыгылъыгым аӷаӷылъыку мытыӽлых логыну, акылӷуӽтытыпынаӷын туӄысымыкыӈа 'Баклан, отнеся ворона на-припай, без-шума убил-его' (один субъект в главном и зависимом действии); Йугый кататуӷагйамыӈ лъуну, йахпылымылыӷыӽ нукылпигкыӷаӽ 'Люди когда-подошли-они (букв. 'подойдя-они') к-дому, спрятался мальчик' (разные субъекты в главном и зависимом действии); Иӈыйахтыкцыӷыйӄыгыма айвыӷаӷйуӷухтыки 'Стрелком-был-если-бы-я (букв. 'будучи-я'), моржа-добыли-бы-мы' (разные субъекты в главном и зависимом действиях, выраженных отымённым деепричастием и отымённым глаголом).
Лексика
Генетически лексика сиреникского языка восходит к древнейшим слоям общеэскимосской лексики. Вместе с тем, значительное число слов заимствовано из чаплинского диалекта языка азиатских эскимосов. Кроме того, в сиреникском языке наличествует значительное количество заимствований из иносистемного чукотского языка, с которым сиреникский язык взаимодействовал в течение многих столетий. В составе лексики сиреникского языка отмечаются также слои (возможно субстратного характера), не восходящие к основам известных ныне языков и диалектов эскимосско-алеутской семьи и не принадлежащие к соседним языкам чукотско-камчатской семьи.
Источники
- [www.philology.ru/linguistics4/menovshikov-97a.htm Меновщиков Г. А. Сиреникских эскимосов язык]
Напишите отзыв о статье "Сиреникский язык"
Литература
- Богораз В. Г. Материалы по языку азиатских эскимосов. — Л., 1949.
- Меновщиков Г. А. Язык сиреникских эскимосов (фонетика, морфология, тексты и словарь). — М.; Л., 1964.
- Миллер В. Ф. Материалы по наречиям инородцев Анадырского округа, собранные Н. Л. Гондатти// Живая старина, 1897, вып. II, год 7-й.
- Миллер В. Ф. Об эскимосских наречиях Анадырского округа // Живая старина, 1897, вып. II, год 7-й.
- Вахтин Н. Б. Язык сиреникских эскимосов: Тексты, грамматические и словарные материалы. — Munchen: Lincom-Europa, 2000. — 615 с.
- Krupnik I. Extinction of the Sirenikski Eskimo Language: 1895—1960// Etudes Inuit Studies, 1991, vol. 15, No 2.
- Vakhtin N. B. Sirenek Eskimo: The Available Data and Possible Approaches// Language Sciences, 1991, vol. 13, No 1.
| ||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Сиреникский язык
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
