Сиротинская (станица)

Станица Сиротинская Страна РоссияРоссия Субъект Федерации Волгоградская областьВолгоградская область Муниципальный район Иловлинский Сельское поселение Сиротинское Координаты 49°15′20″ с. ш. 43°40′33″ в. д.49.25556° с. ш. 43.67583° в. д. / 49.25556; 43.67583    Глава Воронкова Надежда Жиксимбаевна Первое упоминание 1672 Прежние названия городок Сиротин Население ↗1445 человек (2011) Часовой пояс UTC+3 Почтовый индекс 403065 Автомобильный код 34, 134 Код ОКАТО [classif.spb.ru/classificators/view/okt.php?st=A&kr=1&kod=18214844001 18 214 844 001] Официальный сайт [sirotinskoe-sp.ru/ skoe-sp.ru] Сиротинская Москва Волгоград Иловля Сиротинская

Сиротинская — станица, административный центр Сиротинского сельского поселения в Иловлинском районе Волгоградской области России.

Станица Сиротинская расположена на правом берегу реки Дон в непосредственной близости от природного парка «Донской» и государственного заказника «Задонский».

Станица Сиротинская является одной из древнейших казачьих станиц на Дону. Благодаря своей богатой истории, живописному месторасположению, наличию в окрестностях уникальных природных достопримечательностей и историко-культурных объектов является популярным местом отдыха среди поклонников познавательного, экологического и сельского туризма.

Физико-географическая характеристика

Географическое положение

Станица расположена в живописном месте на высоком правом берегу Дона, поблизости от плато Венцы, которое является самой высокой географической точкой Волгоградской области. Река в этом месте делает крутой поворот на северо-восток, образуя обширную пойму и заливное озеро Затон. В излучине напротив станицы расположен небольшой песчаный остров.

Рельеф

Окрестности станицы отличаются разнообразным рельефом с преимущественным преобладанием осадочных пород. Вдоль берега Дона расположены меловые утесы, создающие колоссальные обрывы, карнизы и каньоны. По своему геолого-геоморфологическому устройству они аналогичны меловым утесам Ла-Манша (южная Англия), но превосходят их по высоте. Это самые высокие меловые горы в Европе, местами достигающие 250 метров в высоту. Наиболее примечателен участок меловых гор с местным названием Кобылья голова (или Красная гора) — геологический природы. Разнообразны по форме эрозионные меловые отложения в бассейне речки Камышинки возле хутора Камышинский, напоминающие гигантские шляпы, грибы, купола, и достигающие нескольких метров в высоту:

"Ландшафты "меловых гор"поражают воображение. Это колоссальные обрывы, карнизы и ниши над изумрудной зеленью поймы и сапфировой гладью широкой речной ленты".

— welcomevolgograd.com/

К северу от бывшего хутора Подгорский находятся выходы прочного серого сливного песчаника. Один из таких выходов имеет значительные размеры, и за внешнее сходство с головой льва был назван «Донским сфинксом». В 30 метрах от него расположен «Сфинкс-2», который напоминает птичью голову.

В районе бывшего хутора Задоно-Авиловского находится естественная пещера с кристаллическими отложениями гипса, которая, предположительно, образовалась за счет подвижки пластов ещё в ледниковый период. Особенности рельефа позволяют предположить наличие и других пещер в окрестностях станицы, что подтверждает специалист по донскому казачеству Е. П. Савельев, упоминавший о существовании фортификационных казачьих пещер в этих местах.

В окрестностях много лугов, в том числе заливных, а также земель сельскохозяйственного назначения. Почвы преимущественно каштановые, суглинистые, солончаковые и песчаные.

Водные ресурсы

Станица расположена вдоль русла пересохшей в настоящее время реки Тележенки. Пойменные территории вдоль русла реки Дон во время половодья и паводков затопляются, образуя озеро Затон.

В окрестностях много речек, озёр и прудов, а также несколько родников. Особой популярностью пользуется источник Сорока Севастийских мучеников в хуторе Камышинский, который известен с 1781 года. Вода его считается целебной.

Флора и фауна

Растительность в окрестностях станицы Сиротинской лугово-степная, есть высокотравные заливные луга, пойменные леса. Растительный мир отличается богатством и своеобразием. Близ хутора Хмелевского в ходе экспедиции, организованной сотрудниками природного парка «Донской» совместно с известным волгоградским ученым В. А. Сагалаевым в 2008 году была обнаружена популяция эремуруса замечательного. Других популяций до настоящего времени в Волгоградской области обнаружено не было.

Разнообразие ландшафтов обуславливает большое количество видов животных, многие из которых находяся под угрозой исчезновения и занесены в Красную книгу России и/или Волгоградской области. Можно наблюдать выхухоль, дрофу, орлана-белохвоста, степного орла, стрепета, краснозобую казарку, филина и др. Встречаются барсуки, косули, кабаны, лоси, куницы, волки, лисы, зайцы, ондатры и т. д.

Часть территории Сиротинского сельского поселения занимает Донской природный парк, осуществляющий природоохранную деятельность в своих границах.

История

До возникновения казачества

Междуречье Дона и Волги, где максимально сближаются две крупнейшие водные артерии Европы, на протяжении тысячелетий было местом обитания различных народов и культур, поэтому в окрестностях Сиротинской станицы находится немало объектов археологического наследия — памятников курганного типа, а также грунтовых захоронений эпохи бронзы, раннего железного века и Средневековья (см. раздел «Достопримечательности и туризм»).

Основание станицы

Время основания Сиротинской станицы точно неизвестно. В 1672 году на Дону, по сведениям, предоставленным Посольскому приказу войсковым атаманом Фролом Минаевым, было 48 казачьих городков, среди которых упоминаются Старый и Новый Сиротин.

На карте заселения Донской земли казаками к концу XVI века отмечен один городок Сиротин.

Легенда о Куликовской битве и Донской иконе Божией Матери

Однако согласно ряду источников история Сиротинской станицы уходит корнями в ещё более отдаленное прошлое.

Легенда гласит, что ещё в 1380 году, возвращаясь после Куликовской битвы в Москву, московский князь Дмитрий Иванович побывал в казачьем городке Сиротине, где получил в дар бесценную реликвию, впоследствии ставшую одной из главных русских православных святынь:

«И когда благоверный Великий князь Дмитрий с победой в радости с Дону-реки, и тогда тамо, народ христианский, воинского чину живущий, зовомый казаций, в радости встретил его со святой иконой и с крестами, поздравил его с избавлением от супостатов агарянского языка и принес ему дары духовных сокровищ, уже имеющиеся у себя чудотворные иконы, во церквах своих. Вначале образ Пресвятой Богородицы Одигитрии, крепкой заступницы из Сиротина городка из церкви Благовещения Пресвятой Богородицы».

— "Гребневская летопись или повествование об образе чудотворном Пресвятой Владычицы и Приснодевы Марии", составлена в 1471 г.

Более поздние интерпретации легенды утверждают, что казаки с иконой прибыли в стан московского князя Дмитрия накануне Куликовской битвы, чтобы оказать ему помощь в сражении с татарами. На протяжении всей битвы икона находилась в стане русских войск и её заступничеству была приписана одержанная победа. Эта версия легенды зафиксирована во вкладной книге Донского монастыря, составленной в 1692 году:

«Того ради последи прославися образ Пресвятыя Богородицы Донския, зане к Великому князю Дмитрию Ивановичу донския казаки, уведав о пришествии благоверного вел. князя Дмитрия Ивановича в междуречьи Дона и Непрядвы, вскоре в помощь православному воинству пришли бяше и сей Пречистыя Богоматери образ в дар благоверному вел. князю Дмитрию Ивановичу и всему православному воинству в сохранение, а на побеждение нечестивых агарян, вручеща»

— И. Е. Забелин «Историческое описание московского Донского монастыря», 1865

Как бы то ни было, после сражения казаки подарили князю Дмитрию иконы, и тот увез их в Москву. Сиротинская икона сегодня известна как Донская икона Божией Матери. Пока существовала Российская империя она являлась особо чтимой святыней, к которой, как к главной заступнице, обращались при возникновении опасности вражеского нашествия. С 1919 года икона хранится в Государственной Третьяковской галерее.

Списком иконы были пожалованы и казаки Сиротинской станицы. До Октябрьской революции ежегодно 19 августа (в день почитания Донской иконы Божией Матери) в станице проходил большой праздник с торжественным молебном и крестным ходом, а поклониться чудотворному образу приходили паломники со всей округи.

Булавинское восстание 1707—1708 гг.

Ещё во время своего знаменитого путешествия вниз по Дону Петр Первый восхищался красотой сиротинских пейзажей и количеством рыбы в Дону. Однако словесными восторгами молодой самодержец сиротинцев не подкупил — когда царский указ лишил казаков старинных вольностей, жители станицы примкнули к бунтовщикам. Сиротинцы активно поддержали Булавинское восстание, в окрестностях станицы развернулись ожесточенные сражения.

Где-то здесь, по преданию, какое-то время скрывался предводитель восстания Кондратий Булавин, о чём свидетельствует описание станицы конца XIX века:

«Из урочищ замечательны — балка Булавинская, находящаяся в 35 верстах от станицы; в ней, по преданию, скрывался Донской казак Кондратий Булавин;

при устье её находятся две огромных ямы и несколько малых, свидетельствующих о том, что здесь было жилье вольницы и это место называется „Булавинщина“; вокруг одного из этих углублений находится земляной вал вышиною в 2 и шириною в 5 аршин; в балке Булавинской разбойничали и после Булавина;

прежде в ней валялось много человеческих костей; предание указывает на клады в этой балке».

— Сулин, И.М. Донские епархиальные ведомости. Краткое описание станиц области войска Донского. Станицы по Дону: Сиротинская станица, 1894 г.

В непосредственной близости от Сиротинской станицы 8—9 апреля 1708 года состоялось одно из крупнейших сражений Булавинского восстания:

«В 40 верстах от Кременского монастыря находилась станица Сиротинская, в юрте этой станицы одно время проживал Булавин с пятью тысячами бунтовщиков; в Сиротинском юрте в верховьях буерыка Голубинского и речки Лиски Булавин разбил войско Донского атамана Лукьяна Максимова».

— Донские епархиальные ведомости, 1913 г., №32

Из донесения астраханского губернатора П. М. Апраксина Петру стало известно, что 13 мая 1708 года казаки из Сиротинского городка совместно с казаками других станиц, а также беглыми стрельцами и солдатами захватили город Дмитриевск, после чего осадили Саратов и взяли Царицын.

Страшную цену заплатили сиротинцы за то, что посмели пойти против царя. Разгневанный Петр, отправляя гвардии майора князя Василия Долгорукова во главе карательных отрядов на Дон, в своем письме повелел: «Ходить по тем городкам, которые пристают к воровству, и оные жечь без остатку, а людей рубить, а заводчиков на колеса и колья…». Долгоруков со всем возможным энтузиазмом взялся за исполнение царского приказа, и сполна отомстил непокорным казакам за смерть своего брата Юрия. Булавин был убит в Черкасске, городок Старый Сиротин стерт с лица земли — дома сожгли, а жителей сурово наказали в соответствии с приказом.

XVIII—XIX вв.

Жестокость расправы и смерть Булавина заставили сиротинцев смириться. Жизнь постепенно возвращалась на круги своя, отстраивались дома, рождались дети. Возникла необходимость в постройке собственного храма.

Евангелие Петра I

В 1711 году жители станицы попросили у Москвы грамоту на постройку деревянной церкви. Петр, сменивший гнев на милость, не только дал разрешение на строительство, но и подарил казакам Сиротинского городка Евангелие, надпись на котором гласила:

1711 года Марта 1 дня пожаловалъ Великiй Государь Царь и Великiй князь Петръ Алексеевич, всея великiя малыя и белыя русси Самодержецъ въ Сиротинскую станицу Евангелиемъ по челобитью той же станицы Феодора Захарова.

В настоящее время судьба этого подарка неизвестна.

Успенская церковь (церковь святого Николая Чудотворца)

Вскоре была построена церковь во имя Успения Божией Матери, но в 1740 году она сгорела от удара молнии. В том же году казаком Семеном Игнатьевым была построена и пожертвована станице деревянная церковь святого Николая Чудотворца. Впоследствии она не раз подвергалась реконструкции, а в 1821-1824 гг. на средства казаков, участвовавших в Отечественной войне 1812 года под командованием атамана М. И. Платова, была отстроена в камне. Видимо, примерно в это время она тоже стала называться Успенской, в честь св. Николая был освящен один из её приделов.

Церковь эта, «белая», как её называли местные жители, с двумя приделами и колокольней, на всю округу славилась своей красотой. В Успенской церкви хранились самые главные реликвии Сиротинской станицы — список с Донской иконы Божией Матери, петровское Евангелие, священническое облачение из серебряной парчи, подаренное Екатериной Второй, иконы, религиозные книги XVII—XVIII веков, серебряные сосуды. Ив. Сулин почтительно говорит об этом храме: «Утварью церковь богата».

Церковь святой великомученицы Варвары («Варваринская») и Сиротинское девичье собрание

В 1749 году начались работы по восстановлению Успенской церкви, которая простояла до 1779 года, после чего была перенесена в верхнюю часть станицы, отстроена заново и освящена 16 октября 1781 года. Впоследствии к ней было пристроено 2 придела — великомученицы Варвары и Архангела Михаила, и спустя какое-то время церковь из Успенской стала «Варваринской».

Во второй половине XVIII века при ней служил известный донской миссионер, уроженец станицы Сиротинской, дьякон Василий Михайлов. В это время на Дону целые хутора и станицы стали «уходить в раскол», но усилиями Василия Михайлова Сиротинская станица оставалась единственным местом во Втором Донском округе, где старообрядцев не было вообще, тогда как в других (таких, например, как Нижне-Чирская и Калачевская) количество раскольников исчислялось тысячами. За борьбу с расколом дьякон был удостоен наградой Святейшего Синода, но долгую память благодарных потомков он заслужил другими своими делами. Василий Михайлов положил начало династии священнослужителей и стал основателем Сиротинского девичьего собрания, куда девушки, по тем или иным причинам не желающие выходить замуж, могли удалиться, чтобы провести свою жизнь в посте, молитвах и трудах, направленных на общественное благо. В конце XVIII века он внес большой вклад в устроение первой женской обители на Дону — Спасо-Преображенского Усть-Медведицкого женского монастыря (который до этого был мужским), а 40 девушек из Сиротинского собрания стали его первыми инокинями. На склоне дней своих Василий Михайлов ушёл в Свято-Вознесенский Кременской мужской монастырь, который расположен в живописном месте примерно в 30 километрах от Сиротинской вверх по течению Дона.

Достойным продолжателем его дела стали и другие священнослужители Варваринской церкви — благодаря усилиям священника Василия Лаврова в 1885 году церковь была отремонтирована, а в 1891 году для неё тоже был приобретен список Донской иконы Божией Матери.

Сиротская пустынь в хуторе Подгорский

Когда точно была основана Сиротская пустынь Свято-Вознесенского Кременского мужского монастыря точно неизвестно. Располагалась она чуть ниже по течению Дона от станицы Сиротинской, в окрестностях бывшего хутора Подгорский, на противоположном от хутора склоне горы Кобылья голова.

Главный вход в пещеру, где были подземная церковь и алтарь, находился под выступом, который за внешнее сходство со знаменитыми египетскими статуями получил название «Донской сфинкс». Неподалеку от входа расположен «Белый колодец», вода которого почиталась местными казаками как святая, целебная. Старожилы вспоминают, что монахи, обитавшие в скиту, оказывали помощь местным жителям, лечили, а во время Гражданской войны укрывали пострадавших и от «белых», и от «красных». Отшельники держали овец, выращивали овощи, рыбачили — тем и жили. Последующая судьба пустыни и её монахов полна загадок. Возможно, именно здесь после Великой Отечественной войны скрывался от гонений последний настоятель Кременского монастыря, архимандрит Пантелеимон, о котором до сих пор вспоминают как о великом подвижнике и постнике. Именно он унес из монастыря и сохранил его главную святыню — икону Августовской Божией Матери.

К сожалению, в настоящее время вход в подземелье перекрывает монолитная плита полутораметровой толщины. Впрочем, краеведы не оставляют надежды на то, что однажды он будет открыт, и пустынь наконец-то поведает все свои секреты.

Конец XIX-нач. XX вв.

К началу XX века Сиротинская станица представляла собой одно из довольно крупных и динамично развивающихся казачьих поселений на Среднем Дону.

Население и инфраструктура

Согласно переписи населения за 1873 год в станице проживало 1734 человека, а в станичных хуторах — 5676 человек. Общее население, таким образом, составляло 7410 человек.

В переписи 1873 года сохранились сведения о названиях и народонаселении 28 хуторов:

Белужинский, Калдоировский, Подгорский, Караицкий, Хмелевский, Зимовской, Дубовский, Шохинский, Ближне-Перекопский, Дальне-Перекопский, Осиновский, Муковнин, Верхне-Бузиновский, Нижне-Бузиновский, Ерицкий, Голубинский, Верхне-Камышинский, Косовнинский, Апришенский, Калиновский, Усть-Камышенский, Самарканский, Чумаков, Зубковский, Ближне-Венцовский, Оськин, Дальне-Венцовский, Куралесовский.

Самым густонаселенным на момент переписи был х. Верхне-Бузиновский (686 человек), где имелась собственная церковь, самым маленьким — Апришенский (25 человек). Население ряда хуторов полностью состояло из коренных жителей (Дубовский, Шохинский, Ближне-Перекопский), в других (Верхне-Бузиновский, Ерицкий) имелись «иногородние» жители. Иностранцев не зафиксировано ни в станице, ни в хуторах.

По свидетельству П. С. Балуева в 1900 году к станице, население которой составляло больше 2 000 человек, принадлежало уже 34 хутора с общим населением около 8 000 человек.

До наших дней дошли сведения о хуторах Задоно-Авиловский, Хохлачев, Калачев, Липов, Теплинский, Самарин (возм. «Самарканский»), не упомянутых в переписи 1873 года.

Согласно «Алфавитному списку населенных мест области Войска Донского» в Сиротинской станице насчитывалось 353 двора, имелось своё кредитное товарищество, почтово-телеграфное отделение, потребительская лавка, медицинский и ветеринарный фельдшеры, а также 5 хлебных магазинов, 2 кирпичных и 4 гончарных завода, 3 маслобойни, 14 водяных и 31 ветряных мельниц.

К 1900 году в станице было 3 учебных заведения для детей (первая школа была открыта в 1862 году), в которых обучалось 109 мальчиков и 49 девочек.

Топонимика

Известно, что в начале XX века станица делилась на 4 части: «Городок», «Затележенка», «Бурдиновка» и «Непочетная слободка», причем последняя получила своё название якобы потому, что там поселилось несколько семейств молодых казаков, которых родители изгнали за «непочитание их». Логинов А. Н. пишет:

«В ст. Сиротинской существовала Непочетная слободка — часть поселения, где жили бедные казаки, отделившиеся от родителей для ведения самостоятельного хозяйства».

— Логинов А.Н. Поселения донских казаков в XVI—XIX веках.

Сегодня её местонахождение неизвестно.

Гончарный промысел

Юрт станицы занимал 115 993 десятины земли (126 722 га). Часть её была в паевом наделе и находилась в пользовании 1663 домохозяев. В среднем, на каждого из них приходилось по 18 десятин (почти 20 га) пахотной земли. Основными занятиями жителей станицы испокон веков были земледелие и скотоводство, но к началу XX века в этих краях уже было довольно широко поставлено гончарное дело, до тех пор не считавшееся почетным — возможно, в начале XIX века этим ремеслом занялись пришлые малороссы из Харьковской губернии, а потом его подхватили и коренные жители. Три станицы (Сиротинская, Ново- и Старогригорьевская) превратились в центры изготовления разнообразной глиняной посуды, которую знали и ценили за сотни километров от этих мест. Лучшие залежи глины белого, свинцового и красного цвета были в окрестностях станицы Сиротинской. До тех самых пор, пока не была обнаружена белая глина в окрестностях станицы Семикаракорской, сиротинской посуде не было равных на Дону.

В «Памятной книжке Области Войска Донского на 1914 год» читаем:

«Деятельность специалиста по керамическому производству выразилась в посещении им местностей, где встречаются залегания глин, пригодных для гончарного производства, причем определена была степень пригодности их для тех или других керамических изделий и были даны советы по устройству печей, как напальных для выжигания грубого керамического товара, так и муфельных для тонкого товара. Ввиду того, что в станице Сиротинской обнаружена глина довольно высокого качества, вполне годная для более изящных керамических изделий, и в виду того, что уже многие казаки занимались гончарным производством, областным правлением Войска Донского были ассигнованы средства на устройство керамической мастерской и открытие при ней курсов по этому производству, которые продолжались в течение трех зимних месяцев. На курсах было семь человек с содержанием от Войска и 10 своекоштных в возрасте от 25 до 54 лет. По окончании курсов курсанты были подвергнуты экзамену, на котором обнаружилась вполне достаточная их подготовка к ведению самостоятельной работы.»

Некоторые изделия сиротинских гончаров сегодня можно увидеть в школьном музее.

1917—1941 гг.

Революция и Гражданская война

Февральская революция 1917 года и падение российской монархии ознаменовали конец единоначалия Донского войскового Круга, привели к расколу и поляризации общества и власти. Казаки-фронтовики возвращались на Дон, устав и ожесточившись от ужасов Первой Мировой войны, поначалу не хотели драться с большевиками, прекратившими военные действия против Германии, а первые декреты Советской власти склонили на сторону Советов и беднейшую часть казаков (так называемое «трудовое казачество»).

Начавшиеся убийства, грабежи и насилия, которые творили красногвардейские отряды, передел земли на Дону, а также вступление на территорию области германских войск заставили многих подняться на вооружённую борьбу против советской власти. Однако по информации публициста В. Блазина, среди казаков Сиротинской станицы не было единства в отношении к происходящим событиям, даже несмотря на то, что овраг вблизи станичного кладбища стал местом расстрела не принявших советскую власть казаков:

«В мае 1918 г. в станицу Сиротинскую во главе небольшого отряда прибыл полковник командир 5-й ДКБ Вениамин Алексеевич Греков, решивший провести сход казаков. Он происходил недалеко от Сиротинской Успенской станичной церкви. Выступая перед казаками, Греков рассказывал о зверствах большевиков, призывал казаков бороться с ними, вступать в повстанческий отряд. Перед началом схода Грекову от лица казаков станицы был преподнесен хлеб-соль, которые вручил казак этой станицы Григорий Михайлович Парамонов. О приезде Грекова в станицу знали и большевики Н. Г. Востриков, Субботин и другие. Во время схода двое из них набросились на Грекова с криком: „Вяжи его!“. Тот не растерялся, и, стреляя с двух рук, застрелил Субботина и ещё одного нападавшего большевика. С пулеметных тачанок были даны предупредительные очереди над головами собравшихся. Сход закончился ничем».

— Блазин, В. [blaznin.ru/kultura/hist/83-2011-03-06-15-19-36 "Донская земля в годы лихолетья"]

«На Камышинских хуторах станицы Сиро­тинской лишь один казак И. В. согласился провести в тыл крас­ных на левый берег Дона отряд того же Грекова, совершивший ряд диверсий на железнодорож­ной линии Царицын — Повори­но».

— там же

По воспоминаниям командира Отдельной 14-й Донской конной бригады, генерала А. В. Голубинцева в сентябре-октябре 1919 года его подразделение в окрестностях Сиротинской станицы неоднократно вступало в бои с красными — особо ожесточенные сражения развернулись в районе переправы через Дон у хутора Задоно-Авиловский.

До окончательного установления советской власти станица несколько раз переходила из рук в руки. Были экспроприация, раскулачивание, голод, безвременные смерти. О многом говорит выписка из книги записи отставного военного фельдшера Ивана Федоровича Рубцова:

• 4.07.1919 года покончил с собой Роман Зиновьевич Самохин.
• 3.12.1919 года покончила с собой Мария Карповна Рубцова.
• 21.12.1919 года покончила с собой Евдокия Ивановна Фёдорова.
• 4.03.1920 года покончил с собой Иван Михайлович Цасильев.

В 1920 году остатки белых подразделений покинули Средний Дон. В станице Сиротинской окончательно утвердилась советская власть.

Административно-территориальное деление в 20—30-х гг.

25 января 1935 года ст. Сиротинская становится административным центром Сиротинского района Сталинградского края. В состав Сиротинского района вошли следующие сельсоветы и населенные пункты:

1. Акимовский с/с (х. Акимовский, х. Перепольный, х. Калугин);
2. Б. Перекопский с/с (х. Б. Перекопка),
3. Голубинский с/с (В. Голубой, х. Глазковский, Н. Голубой, Кр. Дубровка, х. Теплый);
4. Г.-Лучинский с/с (х. Голубинский, х. Лучка);
5. Задон.-Авиловский с/с (х. Задон.-Авиловский, х. Репинский);
6. Камышинский с/с (х. Дубовой, х. Камышинка, х. Шохин, х. Хохлоги);
7. Кисляковский с/с (х. Бирючка, х. Кисляки, х. Куторожский, х. Соколов, х. Родионов, х. Лаптев, х. Филимонов);
8. Н. Григорьевский с/с (ст. Н. Григорьевка, х. Каменский, х. Раковский);
9. Островский с/с (ст. Островская, х. В. Акатов, х. Н. Акатов, х. В. Герасимовский, х. Н. Герасимовский);
10. Сиротинский с/с (ст. Сиротинская);
11. С. Григорьевский с/с (ст. С. Григорьевка, х. Роднички, х. Яблонский);
12. Хлебинский с/с (х. Хлебинский, х. Зимовейский);
13. Хмелевский с/с (х. Зубков, х. Зимовской, х. Караицкий, х. Подгорский, х. Хмелевской).

С созданием Сталинградской области 5 декабря 1936 года Сиротинский район вошёл в её состав.

В соответствии с «Алфавитным списком населенных пунктов по районам Сталинградской области на 1939 год» в Сиротинском районе числились следующие населенные пункты:

х. Акимовский, х. Бирючков, х. Больше-Перекопка, п. Пос. Венцы, х. Верхний Акатов, х. Верхний Герасимов, х. Глазковский, х. Голубинка, х. Голубинский, х. Дубовой, х. Задоно-Авиловский, х. Зимовейский, х. Зимовной, х. Каменский, х. Камышинка, х. Караицкий, х. Кисляки, х. Колягин, х. Красная Дубровка, х. Куборожный, х. Лаптев, х. Липовый, х. Лучки, х. Нижний Акатов, х. Нижний Герсимов, ст. Ново-Григорьевская, ст. Островская, х. Перепольный, х. Подгорский, х. Рановский, х. Репин, х. Родионов, х. Родники, ст. Сиротино, ст. Старо-Григорьевка, х. Теплый, х. Хлебенский, х. Хмелевский, х. Хохлачев, х. Шохин, х. Яблонский.

Изменения в облике станицы

В 20-30-е годы XX века сиротинцы утратили свои храмы, а также все реликвии и святыни, которые в них хранились.

Печальной оказалась участь Варваринской церкви. В 1929 году она была превращена в ссыпной пункт «Коопхлеба». В караулке при храме расположились «контора» и примитивная лаборатория, где анализировали зерно и выписывали квитанции. По воспоминаниям очевидцев, в это время в здании бывшей церкви ещё сохранилась огромная люстра, висевшая на цепи, основание которой уходило под самый купол, и картина Страшного суда, занимавшая всю правую сторону фойе.

В 1931 году церковь отдали под колхозный инкубатор. В 1936 году храм разобрали, а лес использовали на постройку здания райисполкома. Однако едва оно было закончено, как сгорело в результате пожара. Судьба Успенской церкви тоже незавидна — в 1938 году с неё были сняты купола, надстроили двухскатную крышу, а затем приспособили под клуб с двумя фойе, большой сценой и закулисной частью. В период боев за станицу в 1942 году клуб был поврежден артиллерийским огнём. Позже стены были разобраны для строительства здания МТС и местными жителями — на печи.

Великая Отечественная война 1941—1945 гг.

Великая Отечественная война 1941—1945 гг. вписала одну из самых страшных, но и самых славных страниц в историю Сиротинской станицы. Сюда, в стратегически важную точку излучины Дона, пришёлся главный удар 6-й армии Паулюса, прорывавшейся к Сталинграду.

13 августа 1942 года немцы заняли Сиротинскую станицу:

«Мы все время вели наступательные бои, стремясь выбить неприятеля из главного опорного пункта их обороны — станицы Сиротинской или, на худой конец, блокировать его. Противник придавал большое значение этому узлу обороны по двум причинам. Во-первых, ведя наступление из Сиротинской, гитлеровцам легче всего было ликвидировать наш плацдарм между Сиротинской и Клетской, мешавший армии Паулюса, которая рвалась на Сталинград. Во-вторых, Сиротинский узел обороны прикрывал тылы паулюсовской армии. Фашисты хорошо понимали, что с потерей этой станицы их войска оказались бы под тяжелым фланговым ударом. Поэтому они держали здесь значительные силы».

— Крылов В. А. Обыкновенные гвардейцы

Контрудар было поручено нанести прибывшей из резерва 1-й гвардейской армии, в составе которой были 37, 38, 39, 40 и 41-я гвардейские стрелковые дивизии, сформированные на основе воздушно-десантных корпусов. Их личный состав подбирался из настоящих бойцов, прошедших хорошую подготовку, однако бывшие парашютисты в большинстве своем не имели боевого опыта. Кроме того, армия не успела закончить сосредоточение, испытывала недостаток боеприпасов и прочего снабжения.

Между тем, времени на подготовку не было. 16-17 августа дивизии начали прибывать на рубеж. Они ещё не успели закончить формирование, но должны были сразу же вступить в бои, любой ценой удерживая Сиротинский плацдарм в малой излучине Дона:

«Это был какой-то кошмар: немцы жмут, засыпают нас свинцом, гранатами, вокруг сотни неубранных трупов, вонь адская, завалены овраги разложившимися телами, а мы, худые, оборванные, изможденные голодом, шатаясь, ползем на карачках вверх на высоты...».

— Из воспоминаний Героя Советского Союза, бойца 41-й стрелковой дивизии Мирошникова И. К.

Высота 180,9

40-я гвардейская стрелковая дивизия под командованием генерал-майора А. И. Пастревича заняла позиции по фронту 12 километров ст. Сиротинская — х. Шохин — ст. Старогригорьевская. 16 августа 119-й дивизионный стрелковый полк контратаковал полк 16-й мотострелковой дивизии итальянцев и отбил Сиротинскую. Но командир дивизии, против которой было задействовано до 5 дивизий противника, приказал Сиротинскую оставить и отойти для укрепления позиций на высоте 180,9.

16-19 августа 1942 года — подвиг взвода гвардейцев под командованием В. Д. Кочеткова

Высота 180.9 расположена в 2 километрах к западу от станицы Сиротинской, возле хутора Дубового. Она господствует над окружающей местностью, позволяя просматривать позиции и подходы к ним на много километров вокруг. Закрепившись на этой высоте, 40-я дивизия серьёзно усилила бы свои оборонительные позиции и уменьшила шансы врага на ликвидацию советского плацдарма на правом берегу Дона.

19 августа 1942 года. Стрелковый взвод 111-го гвардейского стрелкового полка под командованием младшего лейтенанта В. Д. Кочеткова уже несколько дней держал оборону на северо-западном склоне высоты 180,9:

Свыше десяти атак мы отразили и еле дотянули до ночи. Осталась нас в живых горсточка — шестнадцать человек.

— Из воспоминаний Героя Советского Союза, бойца 40-й стрелковой дивизии И. К. Мирошникова

К этому моменту почти все гвардейцы были ранены. В этот критический момент и появились немецкие танки. А у взвода не было ни одного противотанкового ружья…

И. К. Мирошников позже писал:

«Никогда не забуду этой страшной минуты! Натужно ревут моторы танков, бьют пушки, орут пьяные фрицы… Лавина металла буквально пашет гребень высоты, горит полынь… А мы лежим, вдавив горячие тела в землю, ждем, затаив дыхание. Лишь изредка послышится чей-то предсмертный вскрик и тут же оборвется. И, как назло, в эту минуту глохнет наш пулемет: убит парень. За пулемет ложится Кочетков и тут же никнет: пуля попадает ему в лицо».

— Из воспоминаний Героя Советского Союза, бойца 40-й стрелковой дивизии И. К. Мирошникова

Они могли укрыться в окопе, могли спастись в овраге. Но это значило отдать рубеж врагу, открыть ему путь к Волге. Шестнадцать гвардейцев-кочетковцев решили ценой собственных жизней не допустить этого. По примеру сержанта М. А. Шуктомова они один за одним со связками гранат бросались под гусеницы вражеских танков:

«Кочетков, почти ослепший, истекший кровью, не мог уже подать команды, и взрыв шуктомовских гранат был последним сигналом на последнюю атаку. Он поднял из воронок, заваленных окопов всех, кто ещё дышал, — со связками гранат, с последним патроном в винтовке, — они тоже поползли навстречу танкам. Медленно, с трудом полз и Кочетков…»

— Из воспоминаний Героя Советского Союза, бойца 40-й стрелковой дивизии И. К. Мирошникова

Только ценой больших потерь — когда подошло подкрепление, склоны высоты были покрыты трупами немецких солдат и офицеров, горело шесть танков — противник овладел высотой. Из всего взвода выжило только 2 человека — Н. И. Бурдин, который тяжело раненым попал в госпиталь, снова воевал и дошёл до Берлина, а также И. К. Мирошников, попавший в плен, бежавший, а впоследствии ставший Героем Советского Союза.

За проявленные доблесть и мужество гвардии младший лейтенант В. Д. Кочетков и ещё 5 бойцов посмертно награждены орденом Ленина, 10 бойцов награждены орденом Красного Знамени. Имя Кочеткова Василия Дмитриевича увековечено на мемориальной плите памятника-ансамбля «Героям Сталинградской битвы» на Мамаевом кургане, а также в названии одной из улиц станицы Сиротинской.

Кочетковцы, как и сотни других бойцов 40-й стрелковой дивизии, похоронены на высоте 180,9. В 1969 году на братской могиле установлены монумент и памятная плита. На монументе высечено: «Здесь стояли насмерть воины 40-й гвардейской краснознаменной стрелковой дивизии. 1942 год (VIII—IX)». Надпись на памятной плите гласит: «ВЕЧНАЯ СЛАВА ГВАРДЕЙЦАМ-КОЧЕТКОВЦАМ, ПАВШИМ В БОЯХ ЗА НАШУ РОДИНУ».

В 1983 году мемориальный комплекс дополнили мраморные стелы, на которых золотом высечено 447 фамилий гвардейцев 40-й дивизии, погибших в боях за высоту.

20-21 августа 1942 года — подвиг капитана А. А. Кузнецова

20 августа 1942 года батальон 119-го гвардейского стрелкового полка 40-й гвардейской стрелковой дивизии 1-й гвардейской армии [под командованием капитана А. А. Кузнецова получил приказ захватить высоту 180,9, которую накануне героически защищал взвод лейтенанта В. Д. Кочеткова. Ночью того же дня батальон успешно выполнил боевую задачу. Когда утром 21 августа немецкие войска предприняли контратаку шестнадцатью танками, бойцы батальона стойко держались, уничтожив несколько машин. За последующий день батальон отразил 17 немецких контратак, уничтожив 11 танков и около батальона вражеской пехоты. Во время очередной контратаки Кузнецов лично уничтожил 3 танка противника, но и сам получил смертельное ранение. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 декабря 1942 года за «образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство» гвардии капитан Александр Кузнецов посмертно был удостоен высокого звания Героя Советского Союза. Также посмертно был награждён орденом Ленина. Навечно зачислен в списки личного состава воинской части.

Капитан А. А. Кузнецов похоронен в братской могиле бойцов 40-й гвардейской стрелковой дивизии в станице Сиротинской. В честь Кузнецова названы школы в Великом Устюге и Волгограде, установлена плита на Мамаевом кургане. Именем капитана А. А. Кузнецова названа улица в станице Сиротинской.

1945—2000 гг.

12 марта 1951 года указом президиума Верховного Совета РСФСР Сиротинский район был ликвидирован с передачей его территории в состав Иловлинского, Качалинского и Логовского районов. Станица Сиротинская вошла в состав последнего. В 1961 году в результате расформирования Логовского района Сиротинская станица стала относиться к Клетскому району. С 1965 года — к Иловлинскому.

Население

Динамика численности населения по годам:

1859	1873	1897	1915	1939
2561	1658	1987	1645	1896

Численность населения
1873	1900	2010	2011
1734	↗2000	↘892	↗1445

Современность

Инфраструктура станицы

В станице есть детский сад, средняя общеобразовательная школа, поликлиника, несколько магазинов, аптека.

Культура и спорт

На базе Сиротинской средней образовательной школы работает музей, в котором представлена коллекция экспонатов, иллюстрирующих историю станицы.

Сиротинский дом культуры ежегодно принимает турнир по волейболу среди мужских команд района и области, посвященный годовщине Победы в Сталинградской битве.

11 июня 2013 года Сиротинская станица в качестве самого многонационального поселения Иловлинского района стала местом проведения фестиваля «Многоликая Русь», приуроченного к празднованию Дня России.

Достопримечательности и туризм

В станице Сиротинской и её окрестностях расположены:

1. Памятники природы:

• Малая излучина реки Дон
• Самые высокие меловые горы в Европе и причудливые выходы осадочных пород

• Плато Венцы
• Источник Сорока Севастийских мучеников в хуторе Камышинский
• Уникальные природные комплексы — малонарушенные типчаково-ковыльные степи, заливные луга, пойменные и нагорные леса
• Неповторимая флора и фауна, редкие и находящиеся под угрозой исчезновения виды растений и животных

2. Объекты археологического и исторического наследия:

• Напротив станицы, на противоположном берегу Дона, расположен хутор Белужино-Колдаиров, где находится уникальный археологический комплекс — древний курганный могильник, датируемый III тыс. до н. э. — XV в. н. э.
• Древние поселения и могильник возле бывшего хутора Задоно-Авиловский
• Курганная группа «Дубовой I»
• Курганные могильники «Хмелевой I» и «Хмелевой II»
• Курганная группа «Камышинский-93» расположена в окрестностях хутора Камышинский. Исследована одна насыпь экспедицией Волгоградского государственного университета под руководством А. Н. Дьяченко. Курган датирован эпохой позднего бронзового века.
• Погребение возле хутора Зимовский
• Разрушенное погребение срубной культуры, обнаруженное в 1988 г. в песчаном карьере у станицы Сиротинской.
• Сиротская пустынь в окрестностях х. Подгорский
• Места обитания казачьей вольницы — Булавинская балка, курганы Стожень и Выкупной

3. Места боёв и памятники Великой Отечественной войны:

• Братская могила 40-й гвардейской стрелковой дивизии (ст. Сиротинская)
• Памятный знак «Поле Солдатской Славы» — воинам-землякам, погибшим в годы Великой Отечественной войны (ст. Сиротинская)
• Мемориальный комплекс и поклонный крест на высоте 180,9
• Братская могила советских воинов, погибших в дни Сталинградской битвы (х. Шохинский)
• Обелиск на могиле майора А. М. Куликова (х. Белужино-Колдаиров)
• Памятный знак на месте переправы через р. Дон в дни Сталинградской битвы (х. Белужино-Колдаиров).

Отрывок, характеризующий Сиротинская (станица)

И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?