Сисой Великий (броненосец)
«Сисо́й Вели́кий» — пятый из броненосцев Балтийского флота, построенных по принятой в 1881 году 20-летней судостроительной программе. Погиб в Цусимском сражении 14-15 мая 1905 года (здесь и далее даты приведены по старому стилю). Назван в честь древнего подвижника аввы Сисоя Великого (V век).
Содержание
Основные характеристики
Водоизмещение по проекту 8880 т, полное фактическое — 10 400 т. Длина полная — 107,24 м, по грузовой ватерлинии — 105,16 м, между перпендикулярами — 101,19 м; наибольшая ширина по ГВЛ — 20,73 м; осадка на ровный киль по проекту — 6,71 м, фактическое — 7,5 м.
Бронирование (сталежелезные плиты): главный пояс — 406—305 мм; верхний пояс — 127 мм; траверзы — 229—203 мм; палуба — 63,5-51 мм; башни — 305 мм, их барбеты — 305—127 мм, крыши башен — 63,5 мм; каземат — 127 мм, крыша каземата — 38 мм; рубка — 229 мм, крыша рубки — 12,7 мм.
Вооружение: четыре 305-мм 40-калиберных орудия в двух башнях; шесть 152-мм 45-калиберных орудий Канэ в каземате; 12 47-мм одноствольных, четыре 37-мм пятиствольных и 10 одноствольных пушек Гочкиса; две 63,5-мм десантных пушки Барановского; шесть подводных минных аппаратов; 50 мин заграждения.
Мощность машин на испытаниях — 8635,22 л.с. Скорость проектная — 16 уз, на испытаниях — 15,65 уз. Дальность плавания по проекту с полным запасом угля экономическим ходом — 4440 миль.
Проектирование, постройка и испытания
Эскизный проект очередного балтийского броненосца был подготовлен в Морском техническом комитете (МТК) к сентябрю 1890 года. Хотя в качестве основного прототипа был выбран первый из броненосцев 20-летней судостроительной программы — «Император Александр II», многими чертами новый корабль походил на строящийся броненосец «Наварин». По этому проекту «Гангут № 2» (так именовался корабль до присвоения ему названия, поскольку он строился в Новом Адмиралтействе вслед за броненосцем «Гангут») должен был иметь следующие основные характеристики:
- водоизмещение — 8500 т;
- длина между перпендикулярами — 101,04 м, по грузовой ватерлинии (ГВЛ) — 104,73 м, ширина по ГВЛ — 20,42 м, осадка на ровный киль — 6,4 м;
- скорость полного хода — 16 уз;
- дальность плавания полным ходом — 1585 миль, экономическим 10-узловым — 3047 миль;
- силовая установка — две вертикальные паровые машины тройного расширения суммарной мощностью 7320 л.с.;
- вооружение: три 305-мм орудия с длиной ствола 35 калибров в двух барбетных установках, четыре 152-мм орудия с длиной ствола 35 калибров в каземате на жилой палубе, четыре 120-мм пушки Армстронга в каземате на батарейной палубе, шести 47-мм одноствольных и четырёх 37-мм пятиствольных пушек Гочкиса;
- бронирование: пояс по ватерлинии длиной 69,49 м, высотой 2,13 м (из них 0,91 м выше ватерлии) и толщиной 406 мм в средней части, 356 мм в носу и 305 мм в корме; носовой траверз толщиной 241 мм, кормовой — 216 мм; барбеты орудий главного калибра — от 178 до 305 мм, их прикрытие сверху — 63,5 мм; каземат — 127 мм (его длина для 152-мм орудий составляла 41,46 м, а для 120-мм — 27,12 мм); броневая палуба — 63,5 мм в пределах каземата и 51 мм вне его; палуба над казематами — 38 мм; боевая рубка — 152 мм.
Мнения известных адмиралов об этом проекте оказались противоречивыми. Так, А. А. Пещуров и С. О. Макаров предлагали в кормовом барбете установить не одно, а два 305-мм орудия, а П. П. Пилкин считал возможным вовсе отказаться от кормового барбета, установив в корме две 229-мм пушки в казематах, то есть вернуться к схеме вооружения «Императора Александра II». С. О. Макаров, П. П. Пилкин и В. П. Верховский желали увеличить мощность машин и скорость хода, уменьшив толщину броневой защиты. С. О. Макаров предлагал отказаться от 152-мм пушек, заменив их на два 229-мм орудия, а В. П. Верховский считал, что артиллерийское вооружение слишком разнообразно. Но самый удивительный отзыв прислал вице-адмирал Н. В. Копытов: он рекомендовал вовсе отказаться от броненосца, построив крейсер, проект которого им предлагался ещё в 1869 году; главным же оружием корабля он считал таран.
В итоге МТК решил увеличить число 305-мм орудий до четырёх и поднять мощность машин до 8500 л.с., однако сделать это в рамках водоизмещения 8500 т не удалось. 29 января 1891 года проект в общих чертах одобрили и после подписания управляющим морским министерством Н. М. Чихачёвым начали разработку детальных чертежей. 6 марта была утверждена спецификация, при этом водоизмещение увеличилось до 8880 т; немного возросли и размерения корабля.
Через некоторое время решили — как впоследствии оказалось, не окончательно, вопрос со средней артиллерией корабля. Посчитав обоснованными доводы С. О. Макарова и В. П. Верховского о нецелесообразности наличия двух калибров средней артиллерии (152 и 120 мм), решили установить только один — но не современные 120-мм пушки Армстронга, а уже устаревшие 152-мм 35-калиберные (такие орудия уже стояли на всех других построенных и строящихся броненосцах.
Постройка корабля началась 25 июля 1891 года в деревянном эллинге Нового Адмиралтейства. Строителем был назначен старший судостроитель В. В. Максимов, позднее его сменил младший судостроитель А. И. Мустафин; общее руководство осуществлял командир Санкт-Петербургского порта контр-адмирал В. П. Верховский. 21 декабря броненосец был зачислен в списки флота с присвоением названия «Сисой Великий» в честь одного из христианских святых (это имя и раньше иногда носили русские корабли). 18 февраля 1892 года, после принятия новой классификации боевых кораблей, «Сисой Великий» стал числиться эскадренным броненосцем (до этого он именовался броненосным кораблём). Официальная закладка состоялась 7 мая; на ней присутствовал император Александр III и наследник престола, будущий император Николай II.
Строительство чуть было не застопорилось из-за бюрократических проволочек: как выяснилось, Главное управление кораблестроения и снабжений (ГУКиС), отвечавшее за материальное обеспечение постройки, забыло заключить контракты на изготовление фор- и ахтерштевней, рулевой рамы и кронштейнов гребных валов. После безуспешных попыток заказать эти элементы корпуса за границей заказы были выданы отечественным предприятиям — Путиловскому (кронштейны гребных валов) и Александровскому (всё остальное) заводам. Последний не раз срывал контрактные сроки, не стал исключением и заказ для «Сисоя Великого». Препирательства правления завода с ГУКиС и командиром Петербургского порта привели к тому, что 5 октября 1893 года В. П. Верховский прямо обвинил завод в срыве сроков готовности броненосца. Отчасти это было правдой, однако главная причина хронического долгостроя крылась в общей неразберихе и неэффективном управлении казённым судостроением Российской империи, а также в слабости производственной базы (тот же Путиловский завод, бывший одним из самых мощных отечественных предприятий, соглашался изготовить кронштейны гребных валов лишь после завершения аналогичных работ для позднее заказанных броненосцев типа «Полтава», и в конце концов кронштейны для «Сисоя» пришлось делать значительно более слабому Александровскому заводу).
Затягиванию сроков работ и перегрузке кораблей способствовали и постоянные переделки проектов в МТК. Так, 28 августа 1891 года управляющий морским министерством Н. М. Чихачёв распорядился установить на «Сисое Великом» два подводных минных аппарата в дополнение к уже запланированным шести надводным, что вызвало бы перегрузку в 26 т. Впрочем, на этот раз строителю удалось убедить адмирала отказаться от этой затеи, и 1 декабря МТК утвердил места установки только ранее запланированных аппаратов: по одному носовому и кормовому и четыре бортовых. Этим же решением предусмотрели два минных аппарата для вооружения паровых катеров, два насоса, два «воздухохранителя» (баллона) для сжатого воздуха, от 40 до 50 сфероконических мин заграждения (позже остановились на количестве 50 штук) и два 75-см «фонаря Манжена» (прожектора).
В начале 1893 года вместо барбетных установок было решено применить башенные по типу применённых на броненосце «Наварин». Заодно решили заменить главный калибр на новейшие 305-мм пушки с длиной ствола 40 калибров, а средний — на шесть скорострельных 152-мм пушек Канэ с длиной ствола 45 калибров. Впрочем, приспособления для подачи патронов к 152-мм орудиям заказали лишь почти спустя два года — 4 декабря 1895 года. Их должен был изготовить и установить на корабль Металлический завод. Запланированные изменения в составе артиллерии вызывали перегрузку в 52,4 т. Позднее она ещё более возросла, поскольку расширился состав малокалиберной артиллерии: добавились 10 37-мм одноствольных пушек Гочкиса для размещения их на боевых марсах. МТК, приняв решение об изменении состава артиллерии, не озаботился своевременным выпуском соответствующих чертежей, что опять-таки затянуло строительство корабля.
5 октября 1893 года В. П. Верховский вновь сообщил в ГУКиС о замедлении работ на «Сисое Великом»: Александровский завод из-за несвоевременной поставки стали не смог вовремя изготовить ахтерштевень и рулевую раму. В декабре того же года В. П. Верховскому удалось перепоручить заказ на рангоут Кронштадтскому порту — Санкт-Петербургский порт, которому изначально был дан этот заказ, вообще не имел мачтовой мастерской (похоже, в ГУКиС толком не знали, какое предприятие какими производственными возможностями обладает).
К 1 апреля 1894 года были испытаны на водонепроницаемость 67 отделений, остальные восемь испытали к 10 мая. 13 мая командир Санкт-Петербургского порта назначил комиссию, которая через три дня освидетельствовала корпус и нашла, что все работы выполнены правильно в соответствии с чертежами и спецификацией, а спусковой вес составляет 4009 т.
Торжественный спуск на воду состоялся 20 мая 1894 года. На борту яхты «Полярная звезда» за церемонией наблюдал император Николай II. (сомнительно императором Николай 2 стал 20 октября 1894)
Достройка броненосца на плаву шла тоже весьма медленно. Так, 16 августа ГУКиС напомнило МТК, что чертежи мачт и марсов, которые должны были сделать к 1 августа, всё ещё находятся на рассмотрении, а чертежи рельсов для подачи снарядов и зарядов по-прежнему разрабатываются артиллерийской инспекцией МТК. Кроме того, не прошли утверждение чертежи водоотливной системы, минного вооружения, расположения шлюпок и общей судовой вентиляции.
Две вертикальные машины тройного расширения мощностью по 4250 л. с. каждая, заказанные Балтийскому заводу, были поставлены точно в срок. К концу 1895 года их подготовили к ходовым испытаниям, но незавершённость корпусных работ не позволила их провести. Машины пришлось разобрать, и вступление корабля в строй снова откладывалось. Достаточно успешно шли работы по изготовлению и монтажу водоотливных средств, задерживались поставкой лишь насосы Вортингтона. В конце концов один насос взяли из числа заказанных для «Императора Александра II», а второй МТК 14 февраля 1894 года распорядился заменить насосом системы Кларка-Чапмана.
Чертежи наружного вида с удлинёнными дымовыми трубами и передвинутой в корму мачтой поступили на утверждение в МТК 16 января 1895 года, но лишь через четыре месяца их, наконец, утвердили.
В январе 1896 года командир броненосца капитан 1 ранга Сиденснер направил В. П. Верховскому рапорт, в котором просил «устроить на кормовом свесе спардека стольную командирскую рубку, а главный компас поместить в этой рубке», но получил отказ: с подобной просьбой обращался в своё время командир броненосца «Гангут» Н. И. Скрыдлов, но ещё не законченная рубка «была уничтожена по настоянию другого командира броненосца капитана 1 ранга Бирилёва. Данный случай свидетельствует о том, что такая рубка не является необходимостью, тем более на „Сисое“, который и так уже перегружен».
Управляющий морским министерством назначил дату окончания строительных работ — 15 сентября 1896 года, однако за три недели до этого, 23 августа, ведомость незаконченных работ ещё включала в себя 92 пункта, включая водоотливную и вентиляционную системы, а также одну из двух башенных установок. Кроме того, пришлось менять оказавшуюся неисправной рулевую машину — чтобы не терять время, взяли готовую от одного из броненосцев типа «Полтава».
В августе 1896 года «Сисой Великий» пришёл в Кронштадт и был поставлен в док, где пробыл до 12 сентября. 23 сентября на кронштадтской мерной линии состоялись предварительные испытания. Машина работала вполне исправно, корабль развил скорость 15,5 уз. 5 октября броненосец вышел из Кронштадта на официальные ходовые испытания. В течение пяти часов, которые «Сисой Великий» шёл полным ходом, не было замечено никаких неполадок в работе его механизмов, а их суммарная мощность составила 8494,63 л.с. Успешно прошли и все четыре пробега на мерной линии, средняя суммарная мощность во время которых составила 8635,22 л.с. Достигнутая скорость 15,65 уз была сочтена вполне удовлетворительной.
Описание конструкции
Корпус
Корпус корабля имел двойное дно на протяжении 14-79 шпангоутов и двойной борт от 20 до 76 шпангоута. Междудонное пространство уменьшалось от 1,22 м в районе киля до 0,76 м у бортов; расстояние между внешним и внутренним бортом составляло около 1,7 м. На каждом борту было шесть непрерывных внутренних стрингеров; четвёртый из них, считая от киля, был водонепроницаемым на протяжении двойного дна, а шестой (нижний шельф) — на протяжении двойного борта. Шпация между шпангоутами 17-76 была равна 1,22 м; в нос и корму от них она уменьшалась до 0,91 м. Шпангоуты 20, 24, 27, 30, 34, 38, 42, 46, 50, 54, 58, 62, 65, 68, 71 и 76 были водонепроницаемыми.
Корпус имел боковые кили длиной по 35,05 м. Форштевень был укреплён горизонтальными стальными рёбрами «для увеличения его крепости как тарана».
Непотопляемость броненосца обеспечивалась продольными и поперечными водонепроницаемыми переборками. Продольные переборки располагались на расстоянии 1,83 м в носу и 2,44 м на протяжении 24-54 шпангоутов от внутренних бортов и имели высоту около 6,7 м от внутреннего дна. Пространство между ними и внутренними бортами занимали угольные ямы. Средняя продольная переборка располагалась между 29 и 65 шпангоутами на высоту от второго дна до бронепалубы. Главные поперечные переборки располагались на 5, 9, 14, 20, 29, 42, 54, 65, 76 и 79 шпангоутах; переборки на 5, 9, 14, 29 и 65 шпангоутах доходили до жилой палубы, на 20, 42, 54 и 76-м — до батарейной, на 79-м — до платформы.
Бронирование
Для защиты корабля использовались сталежелезные плиты. Главный пояс по ватерлинии прикрывал среднюю часть корабля от 20 до 76 шпангоута, его длина составляла 69,19 м, а высота — 2,18 м, из коих ниже ватерлинии по проекту 1,22 м. Толщина пояса на протяжении машинных и котельных отделений в верхней части (на высоте 1,22 м) составляла 406 мм, к нижней кромке она уменьшалась до 203 мм. Перед котельными и позади машинных отделений толщина пояса уменьшается до 305 мм в верхней части, а к нижней кромке — до 152 мм. Спереди и сзади пояс замкнут броневыми траверзами толщиной 229 (носовой) и 203 (кормовой) мм; её толщина к нижней кромке траверзов уменьшается до 152 и 127 мм соответственно.
Над главным поясом на уровне жилой палубы шёл верхний пояс, или нижний каземат. Он имел длину 46,33 м и высоту 2,24 м и состоял из 127-мм плит.
Плоская броневая палуба имела толщину 63,5 мм в пределах нижнего пояса и 51 мм вне его. Она опускалась к корме и носу, укрепляя в последнем случае таран форштевня.
Каземат артиллерии среднего калибра (верхний каземат) располагался на уровне батарейной палубы и имел длину 19,2 м, высоту 2,29 м и толщину 127 мм. Сверху он был прикрыт 38-мм бронёй.
Барбеты башен главного калибра имели толщину 305 мм, уменьшаясь под батарейной палубой до 254 мм вне верхнего пояса и до 127 мм в его пределах. Сами башни имели броню толщиной 305 мм и 63,5-мм крыши.
Боевая рубка имела толщину 229 мм, сверху её закрывала 12,7-мм крыша.
Артиллерийское вооружение
Главный калибр включал четыре 305-мм орудия с длиной ствола 40 калибров[1]. «Сисой Великий» стал первым броненосцем, оснащённым этими орудиями. Они устанавливались попарно в двух башнях в носу и корме.
Средний калибр состоял из шести 152-мм скорострельных пушек Канэ с длиной ствола 45 калибров[1]. Эти орудия стали стандартными на всех броненосцах русского флота, начиная с «Сисоя Великого». Впервые они были установлены на броненосном крейсере «Рюрик». Все шесть пушек стояли в средней части корабля в каземате на батарейной палубе.
Противоминный калибр был представлен 47-мм и 37-мм скорострельными пушками Гочкиса. Четыре 47-мм одноствольных пушки стояли в батарее на верхней палубе, ещё четыре — на батарейной палубе (по две в носу и корме) и последние четыре — на спардеке (по две у боевой рубки и у кормового мостика).
По две пятиствольных 37-мм пушки были установлены у ходовой рубки и на крыльях мостика, десять одноствольных — на боевом марсе. Планировалось установить ещё две одноствольные пушки на кормовом балконе, но этого сделать не успели.
Как и любой русский корабль 1 ранга того времени, «Сисой Великий» нёс два 63,5-мм десантных орудия Барановского. На корабле для них были предусмотрены станки по бортам в средней части спардека.
Минное вооружение
На корабле было установлено шесть надводных минных аппаратов: по одному в фор- и ахтерштевне и по два с каждого борта. Помимо этих аппаратов, была предусмотрена перевозка ещё двух аппаратов для вооружения ими паровых катеров.
Броненосец перевозил 50 сфероконических мин заграждения, которые устанавливались с «минных плотиков» (своеобразных «катамаранов» из парового катера и баркаса, соединённых специальным настилом).
Силовая установка
Корабль имел две главные паровые машины с мощностью по проекту 4250 л.с. каждая при 100 об/мин и давлении пара 8,87 атм. Цилиндры высокого давления имели диаметр 1041 мм, среднего — 1524 мм, низкого — 2286 мм, ход поршней — 1067 мм.
Пар вырабатывался в восьми огнетрубных котлах, четыре из них были двойными и четыре — одинарными. Суммарная нагревательная поверхность составляла 2202 м², площадь колосниковых решёток — 78,78 м².
По проекту силовая установка должна была обеспечить ход 16 узлов; на испытаниях, несмотря на превышение мощности машин (она достигла 8635 л. с.), корабль показал лишь 15,65 узла.
Нормальный запас угля был предусмотрен в 550 т, полный — 975 т. Дальность плавания с нормальным и полным запасом соответственно на ходу 10 узлов должна была составлять 2530 и 4440 миль, полным ходом — 1256 и 2220 миль.
Оборудование
Водоотливная и противопожарная системы включала четыре паровых «турбины» подачей по 750 т/ч, два эжектора системы Фридмана, два паровых насоса системы Вортингтона подачей по 125 т/ч и одну пожарную помпу системы Шанд-Мэсона. Один из насосов Вортингтона из-за задержек с изготовлением был заменён на насос системы Кларка-Чапмана.
Корабль оснащался двумя мачтами — деревянной грот-мачтой «для сигналов» (на её марсе стоял 75-см прожектор системы Манжена) и стальной фок-мачтой (высота 16,76 м) с боевым марсом, на котором располагались 37-мм пушки Гочкиса, и вторым марсом для второго «боевого электрического фонаря» (прожектора).
Проектом предусматривался следующий набор плавсредств: по два 34-футовых паровых катера, 20-вёсельных баркаса, 16-вёсельных рабочих катера, 14-вёсельных лёгких катера, 6-вёсельных яла и 6-вёсельных вельбота. Последние почему-то изготовлялись по разным чертежам: один — принятых для вельбота клипера «Пластун», второй — фрегата «Светлана».
История службы
На Дальнем Востоке
В составе Второй Тихоокеанской эскадры
Броненосец участвовал в Цусимском сражении. В ходе дневного боя корабль, шедший в составе 2-го броненосного отряда, получил достаточно тяжелые повреждения. Ночью броненосец был атакован японскими миноносцами и получил торпедное попадание оказавшееся для него смертельным. Утром 15 мая с сильным креном корабль достиг острова Цусима, где был встречен в 7 ч 20 мин тремя японскими вспомогательными крейсерами и миноносцем. Видя обреченность своего корабля командир М. В. Озеров на предложение японцев сдаться ответил согласием, после чего японцы приступили к эвакуации экипажа корабля. Утром 15 мая 1905 броненосец затонул в 3х милях к северо-востоку от м. Карасаки и 2 сентября 1905 исключен из списков судов БФ.
Общая оценка проекта
«Сисой Великий» проектировался в те годы, когда русские адмиралы никак не могли определиться с наиболее предпочтительным типом броненосца. Построив сначала два довольно крупных броненосца, ориентированных на таранную тактику («Император Александр II» и «Император Николай I»), затем начали строительство «Наварина», ставшего первым «полноценным» русским кораблём для эскадренного боя, и почти сразу — откровенно слабого «Гангута», повторявшего схему первых двух броненосцев, но значительно уменьшенного в размерах. «Сисой Великий», ставший пятым балтийским броненосцем (не считая построенного намного раньше других кораблей и уже совершенно устаревшего «Петра Великого»), построили в конце концов по довольно удачной схеме «Наварина», ставшей с тех пор классической для всех русских броненосцев додредноутной эпохи. Однако при его проектировании был допущен ряд просчётов, усугубившихся перегрузкой и очень низким качеством работ.
Главный калибр «Сисоя Великого» полностью соответствовал своей эпохе, а сами 305-мм 40-калиберные русские орудия были одними из лучших в мире. Правда, их хорошие баллистические характеристики во многом оставались нереализованными из-за малой скорострельности, обусловленной целым рядом причин, в том числе не слишком удачной конструкцией затвора. Кроме того, русские адмиралы очень сильно ошиблись в оценке характера грядущих сражений, результатом чего стало принятие на вооружение облегчённых снарядов, оказавшихся по итогам Русско-японской войны малоэффективными. Впрочем, это не является недостатком корабля как такового.
Средний калибр из шести скорострельных 152-мм пушек Канэ[1] с длиной ствола 45 калибров был, в общем, почти достаточным, особенно учитывая сравнительно малое проектное водоизмещение корабля. Большим недостатком этих орудий были слабые подъёмные механизмы, часто ломавшиеся при стрельбе на максимальных углах возвышения, однако в полной мере это проявилось лишь в Русско-японской войне, где, вопреки прогнозам адмиралов почти всех стран, не исключая и русских, бои велись зачастую на немыслимых для 1890-х годов дистанциях. Этот недостаток можно было исправить, усилив подъёмные механизмы, но сделано этого не было.
Другой недостаток среднего калибра «Сисоя Великого» связан с размещением всех шести орудий в общем каземате. В Цусимском сражении одного удачного попадания хватило, чтобы в нём вспыхнул пожар, продолжавшийся около двух часов и лишивший корабль четырёх из шести пушек, да и две оставшиеся могли наводиться лишь с большим трудом. Впрочем, на момент проектирования размещение орудий среднего калибра в индивидуальных казематах или башнях ещё только начинало пробивать себе дорогу (так, на позже строившихся японских броненосцах типа «Фудзи» из десяти 152-мм орудий лишь четыре размещались в индивидуальных казематах, а шесть остальных стояли на палубе, прикрытые лишь противоосколочными щитами).
Противоминная артиллерия «Сисоя Великого», включавшая почти три десятка 47-мм и 37-мм пушек Гочкиса, могла считаться достаточной на момент его проектирования, но к концу века стала откровенно слабой: орудия такого калибра были слишком малоэффективны против новых миноносцев, чьё водоизмещение достигало, а затем и перевалило за 300 т. Впрочем, его без особых затруднений можно было бы усилить, заменив малокалиберные пушки на более мощные 75-мм, что, возможно, было частично сделано при подготовке к походу Второй Тихоокеанской эскадры. А вот наличие боевого марса с десятком 37-мм пушек было явным излишеством, к тому же весьма вредным: высоко расположенный тяжёлый марс перегружал корабль и ухудшал его остойчивость. Его следовало бы демонтировать вместе с тяжёлой фок-мачтой, заменив лёгкой конструкцией, предназначенной только для сигнализации, однако этого сделано не было.
Броневая защита корабля соответствовала практике своей эпохи, однако уже на момент проектирования являлась устаревшей. Появившиеся в конце 1880-х — начале 1890-х скорострельные орудия среднего калибра с достаточно мощными фугасными снарядами могли легко разрушить небронированные оконечности, что грозило кораблю гибелью даже при полностью целом поясе. Тем не менее, на момент проектирования методы закалки стали, позволившие резко уменьшить толщину бронеплит при сохранении их снарядостойкости, ещё не были разработаны, поэтому для обеспечения надёжного прикрытия машинно-котельных отделений и погребов боезапаса от крупнокалиберных снарядов на ожидаемых дистанциях боя, не превосходящих двух миль, приходилось делать очень толстый пояс, а это, в свою очередь, вынуждало ограничивать его длину. «Сисой Великий» в этом плане был далеко не худшим кораблём: его пояс защищал чуть ли не 70 % длины корабля, в то время как в других флотах нередко встречалась защита длиной чуть более 50 %. Вдобавок к этому, у «Сисоя Великого» над главным шёл довольно длинный верхний пояс, увеличивавший непотопляемость корабля путём недопущения поступления воды внутрь корпуса при возникновении крена. Тем не менее, нельзя не признать, что МТК, как, впрочем, и конструкторским учреждениям других стран не хватило прозорливости, чтобы оценить важность полного бронирования ватерлинии в условиях появившейся скорострельной артиллерии. Правильнее было бы увеличить длину пояса, пожертвовав его толщиной, не говоря о том, что затянувшееся строительство «Сисоя Великого» давало возможность вообще полностью перепроектировать защиту, заменив сталежелезные плиты на появившиеся к тому времени закалённые по способу Гарвея, что существенно повысило бы боевые возможности корабля. Правда, чтобы решиться на такую меру, необходимо было отказаться от «экономии», но сделано это было лишь после катастрофического разгрома флота в Русско-японской войне.
Защита артиллерии была вполне адекватной. 305-мм броня башен была почти «неубиваемой», и вероятнее оказывался выход башни из строя по техническим причинам или из-за повреждения орудий (в Цусимском сражении, например, у носовой башни «Сисоя Великого» вышел из строя механизм горизонтальной наводки, хотя сами орудия и размещённые внутри башни приборы оставались целыми). 127-мм броня каземата 152-мм орудий достаточно надёжно защищала от огня орудий среднего калибра, ну а для защиты от крупнокалиберных снарядов она и не предназначалась. Существенным недостатком было лишь размещение всех орудий в общем каземате.
Лишь не очень высокая скорость корабля может вызвать определённые нарекания, хотя на момент проектирования 16-уз ход был вполне достаточным. Правда, достигнуть его так и не удалось, но причиной этого в первую очередь служит перегрузка корабля, а не недостаток проекта как такового.
Таким образом, с точки зрения собственно проекта «Сисой Великий» был вполне современным кораблём, обладавшим мощной артиллерией и неплохой броневой защитой. Однако его реальные качества оказались существенно ниже из-за двух бед отечественного судостроения — перегрузки и низкого качества выполнения работ. Перегрузка привела к существенному переуглублению корабля, в результате чего значительная часть его бронепояса скрылась под водой; правда, в какой-то мере остроту проблемы снимал довольно длинный 127-мм верхний пояс: его толщины было достаточно, чтобы противостоять фугасным снарядам среднего калибра, представлявшим главную опасность для плавучести и остойчивости кораблей с неполным бронированием ватерлинии. А вот низкокачественную постройку исправить можно было только дорогостоящим капитальным ремонтом и модернизацией, чего так и не было сделано. В результате «Сисой Великий» оказался практически обречённым на гибель из-за нескольких не слишком опасных попаданий в носовую небронированную часть корпуса. Даже если бы Цусимское сражение закончилось разгромом не русского, а японского флота, весьма сомнительно, что ему удалось бы дойти не только до Владивостока, но даже до ближайшего корейского берега: настолько хилыми оказались его водонепроницаемые переборки.
Напишите отзыв о статье "Сисой Великий (броненосец)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Conway 1860-1905, 1979, с. 180.
Литература
- М. А. Богданов. [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/Stapel/Sisoy/index.htm Эскадренный броненосец «Сисой Великий»] Журнал «Стапель» № 1 за 2004 год. — СПб.; ЛеКо; 2004.
- А. Б. Широкорад. [wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/1997_02/index.htm Корабельная артиллерия российского флота 1867—1922 г.] Журнал «Морская коллекция» № 2 за 1997 год.
- Conway's All the World's Fighting Ship. 1860-1905 / под ред. Gardiner R.. — UK, London: Conway Martitime Press, 1979. — 440 с. — ISBN 0-85177-133-5.
Ссылки
- [www.navarin.ru/page_info.php/pages_id/1 Чертежи эскадренного броненосца «Сисой Великий»] на сайте Navarin.Ru
- [www.battleship.spb.ru/Sisoy/index.html «Сисой Великий»] на сайте «Боевые корабли мира»
- [ship.bsu.by/main.asp?id=102460 «Сисой Великий»] в «Энциклопедии кораблей»
- [www.pallada.narod.ru/kor/sisoy.htm Фото]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Сисой Великий (броненосец)
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.
Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.
С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.
Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
