Сицилийская операция

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сицилийская операция (Операция «Хаски»)
Основной конфликт: Вторая мировая война

Британские войска на сицилийском побережье. 10 июля 1943г.
Дата

10 июля17 августа 1943 года

Место

Сицилия, Италия

Итог

Стратегическая победа союзников

Противники
США
Великобритания
Канада
Австралия
ЮАС
Сражающаяся Франция
Третий рейх
Италия
Командующие
Дуайт Эйзенхауэр
Джордж Паттон
Бернард Монтгомери
Харольд Александер
Альберт Кессельринг
Альфредо Гуццони
Силы сторон
470 000[1] 350 000[1]
Потери
5.837 убиты

15.683 ранены 3.339 пленены

20.000 убитых раненых и пленных

Италия 150.000 убитых раненых и пленных

 
Итальянская кампания (1943—1945)
Сицилия Южная Италия Капитуляция Италии Четыре дня Неаполя Бомбардировка Бари Линия Вольтурно Линия Барбара Линия Бернхардт Сан-Петро Ортона Монте Кассино Анцио-Неттуно Линия Трасимене Готская линия Северная Италия Апрельское восстание
 
Средиземноморский театр военных действий Второй мировой войны
Средиземное море Северная Африка Мальта Греция (1940) Югославия Греция (1941) Ирак Крит Сирия-Ливан Иран Италия Додеканесские острова Южная Франция

Сицилийская операция, или Операция «Хаски», — операция Второй мировой войны, в ходе которой войска союзников разгромили войска стран Оси (Италии и Германии), расположенные на Сицилии, и захватили остров. За широкомасштабной высадкой последовали шесть недель боев на суше.

Сицилийская операция стала началом Итальянской кампании Союзников.

Операция началась в ночь с 9 на 10 июля и окончилась 17 августа 1943 года. На момент проведения это была крупнейшая морская десантная операция.

Командование Союзников использовало опыт высадки на Сицилии для более крупной высадки в Нормандии, которая до сих пор остаётся крупнейшей десантной операцией.

Операция достигла поставленных целей: сухопутные, военно-воздушные и военно-морские войска стран Оси были выбиты с острова, средиземноморские морские пути были открыты, а итальянский диктатор Бенито Муссолини был отстранён от власти. Началась высадка войск Союзников в Италии.





Предыстория

Участники

Силы союзников состояли, в основном, из американских, британских и канадских частей и подразделений.

Некоторые другие страны антифашистской коалиции также выделили воздушные и морские войска для проведения операции.

Американские войска были представлены 7-й армией США. 8-ю британскую армию поддерживала 1-я канадская пехотная дивизия, которая была частью 1-й канадской армии, базировавшейся в Англии. Командующим группировки войск был генерал Дуайт Эйзенхауэр. Генерал Харольд Александер возглавил сухопутные войска, собранные в 15-ю группу армий, куда вошли 8-я британская армия генерала Бернарда Монтгомери и 7-я армия США под началом Джорджа Паттона. Общая численность войск союзников составляла 470 000 человек[1].

Остров оборонялся 6-й итальянской армией генерала Альфредо Гуццони, в составе 12-го и 16-го корпусов береговой охраны, четырёх фронтовых дивизий, 14-го немецкого танкового корпуса и других армейских подразделений. Всего на Сицилии находилось 300 000 итальянских и 40 000 немецких солдат, по меньшей мере 147 танков и около 220 единиц артиллерии. Итальянцы вскоре прислали дополнительно 12 000 солдат и 91 танк.

Планирование операции

В начале 1943 года руководители стран-союзниц пришли к выводу, что в этом году вторжение во Францию не должно иметь места. Было решено высадиться на итальянском острове Сицилия, используя войска, участвовавшие в Североафриканской кампании, приближавшейся к своему победному концу.

Основными целями операции были очистка Сицилии от войск Оси, выдворение их флота из сицилийских вод и обеспечение свободного плавания союзного флота в Средиземном море, а также оказание давления на режим Муссолини и, возможно, вывод Италии из войны. Захват Сицилии открывал возможность высадки в самой Италии, но в тот момент этот вопрос союзниками не обсуждался: американцы не хотели принимать участие в любой операции, которая могла бы отсрочить высадку во Франции.

Были рассмотрены два возможных плана операции. Согласно первому, предполагалось высадить две армии на западе и на востоке Сицилии, чтобы затем продвигаться в центр острова и окружить войска противника. В этом случае войска Оси на Сицилии были бы не только окружены, но и уничтожены. Этот план был очень рискованным, так как две армии не имели бы возможности поддерживать друг друга и могли быть уничтожены поодиночке. Хотя в Северной Африке итальянские войска показали себя довольно слабым противником, но здесь они могли представлять собой серьёзную угрозу, поскольку защищали свою страну.

Другой план предусматривал высадку двух союзных армий неподалеку друг от друга с последующим продвижением вглубь острова. При этом исключалась бы возможность окружения войск противника.

В конце концов командование союзников выбрало этот план как менее рискованный.

7-я армия должна была высадиться в заливе Джела к югу от центра Сицилии: 3-я пехотная дивизия и 2-я бронетанковая дивизия высаживались западнее Ликаты, 1-я пехотная дивизия — в центре залива, 45-я пехотная дивизия — восточнее Скоглитти. 82-я воздушно-десантная дивизия должна была быть выброшена за линию вражеских укреплений в Джела и Скоглитти. Длина прибрежной полосы, которую предстояло занять 7-й армии, составляла около 50 километров.

8-я армия должна была высадиться в юго-восточной Сицилии: 30-й корпус высаживался по обе стороны от мыса Пассеро — в самой юго-восточной части острова, в то время как 13-й корпус должен был высадиться к северу в заливе Ното возле Аволы. Длина полосы, отведённой для высадки 8-й армии, также составляла 50 километров. Таким образом, между двумя армиями образовывался разрыв в 40 километров.

Обеим армиям было предписано после высадки сблизиться и обезопасить большую часть прибережной территории. Затем 8-я армия должна была направиться на север по восточному побережью вплоть до Мессины, а 7-я армия прикрыть фланг 8-й армии и очистить остальную часть острова.

Отвлекающие операции и их роль

Согласно до сих пор бытующей версии, для того, чтобы ввести в заблуждение противника, английская разведка провела две удачные операции: операцию «Минсмит» («Мясной фарш») (около побережья Испании был подброшен труп в форме английского офицера, при котором имелся портфель с «секретными» документами, согласно которым союзники должны высадиться не в Сицилии, а в Греции) и операцию «Бримстон» («Самородная сера») (английская контрразведка захватила и перевербовала агента военной разведки адмирала Канариса, который затем был послан с фальшивым документом о якобы предстоящем захвате союзниками Сардинии в Болгарию, где он вместе со своим документом был «сдан» не подозревавшим о подвохе немцам).

Позднее появилась опровергающая предыдущую версия, согласно которой сам Канарис по согласованию с союзниками представил Гитлеру якобы подлинные сообщения своих агентов о предстоящей высадке войск союзников в Греции и Сардинии. Гитлер поверил Канарису и вывел из Сицилии десять дивизий. В результате на момент высадки союзников в Сицилии оставались лишь немецкие пятнадцатая моторизованная дивизия и дивизия «Геринг» (в ней было всего лишь два батальона), четыре итальянские потрепанные дивизии и шесть дивизий береговой обороны, не имевших тяжелого вооружения.

В действительности решающую роль в том, что союзникам удалось легко захватить Сицилию и выбить Италию из войны, сыграло наступление Красной Армии: наступление немецких войск на восточном фронте началось за пять дней до начала операции союзников по захвату Сицилии, но через неделю после начала немецкого наступления Красная Армия перешла в наступление в районе Орла, и десять дивизий, которые Гитлер по совету Канариса вывел из Сицилии, были посланы им на восточный фронт[2].

Участие канадских войск

1-я канадская пехотная дивизия была включена в состав союзных войск по настоянию канадского штаба в Англии. Англичане заменили на канадцев своих ветеранов — 3-ю британскую пехотную дивизию. Эта замена была утверждена 27 апреля генералом Эндрю Макнотоном, командиром 1-й канадской армии. Для резерва также была выделена 1-я канадская танковая бригада.

Командующим канадскими войсками поначалу был генерал-майор Гарри Салмону, однако он погиб в авиакатастрофе, когда операция была ещё на стадии планирования, и его заменил генерал-майор Гай Симондс.

Несмотря на то, что канадские войска находились в Великобритании уже несколько лет, они в большинстве своём были необстрелянными. Ещё одно отличие канадцев от остальных войск 15-й группы армий: они никогда не проходили службу в Средиземноморье и поэтому были непривычны к жаркому и засушливому климату. Этот факт в сочетании с плохим снабжением, вызванным морскими потерями союзников, привёл к тому, что после высадки действия канадских войск были приостановлены на несколько дней, чтобы солдаты получили необходимый отдых.

Боевые действия

Высадка и бои на побережье

В день высадки дул сильный ветер. Это мешало проведению операции, но способствовало внезапности. Десант высадился на южном и восточном побережье Сицилии: британские войска на востоке, а американские — в центре острова. Канадские войска в условиях упорного сопротивления противника высадились у деревни Пачино.

В ночь с 9 по 10 июля союзники произвели четыре выброски воздушного десанта.

Американский десант состоял в основном из 505-го парашютного полка 82-й воздушно-десантной дивизии; это была его первая выброска.

Сильный ветер оказался серьёзной помехой: многие летательные аппараты союзников отклонились от курса. Половина американских десантников не смогла достичь пунктов назначения. Действия британского десанта, сброшенного с планеров, также оставляли желать лучшего. К тому же только двенадцать планеров достигли цели, многие планеры упали в море и находившиеся в них десантники утонули.

Несмотря на неудачи, рассредоточенные подразделения десантников, используя преимущество внезапности, нападали на вражеские патрули и приводили противника в замешательство.

Из-за плохой погоды значительная часть войск высадилась не там, где было намечено, с нарушением указанных боевых порядков, да к тому же на шесть часов позже срока. Тем не менее, на пути в Сиракузу англичане почти не встретили сопротивления.

Канадцы же столкнулись с всё возраставшим сопротивлением итальянцев, засевших на холмах. Они были даже отброшены к береговой полосе, но весомые пополнения союзников остановили итальянскую контратаку, и канадцы смогли продвигаться вперёд.

В центральной части побережья, на месте высадки американцев, итальянцы смогли организовать серьёзную контратаку силами дивизии как раз в том месте, где должны были высадиться парашютисты. Двигаясь по 115-ому и 117-ому шоссе, итальянские танки и пехота атаковали город Джела, орудия кораблей USS Shubrick (DD-639) и USS Boise (CL-47) уничтожили несколько танков.

11 июля Паттон приказал полкам десантников, находившимся в резерве, произвести выброску и укрепить захваченный к тому времени центр побережья. Однако не все войска союзников были проинформированы об этом решении, и британский Королевский Флот открыл огонь по самолётам С-47, перевозившим десант. В результате 23 самолёта были сбиты, 318 человек пострадали от огня по своим, 83 из них погибли[3].

Бои на острове

Вначале планы продолжения сражения непосредственно вслед за высадкой не были разработаны: командующий группой армий Харольд Александер не составил плана дальнейшего наступления. В результате союзникам пришлось продвигаться вперед почти без взаимодействия. Заранее был установлен разве что требуемый разрыв между армиями. Тем не менее, в первые два дня наступления войска быстро продвигались вперед и захватили Видзини на западе и Аугусту на востоке.

Вскоре сопротивление противника в британском секторе стало возрастать. Монтгомери убедил Александера изменить дистанцию между союзными армиями, чтобы англичане смогли обойти очаги сопротивления и сыграть решающую роль в захвате Мессины, в то время как американские войска прикрывали бы британский фланг. Историк Карло Д'Эсте назвал этот шаг самой грубой стратегической ошибкой во всей кампании. В результате 45-й пехотной дивизии США пришлось вернуться назад, к побережью возле Джела, а потом направиться на северо-запад. Таким образом, 14-му немецкому танковому корпусу удалось отступить, избежав окружения. Это решение послужило основной причиной серьёзных конфликтов между Монтгомери и командиром 2-го американского корпуса Омаром Брэдли. Паттон, однако, это решение не оспаривал.

На западном побережье Сицилии итальянцам удалось сдержать наступление американцев в районе Кастрофилиппо-Наро; 35-й батальон берсальеров показал большую храбрость и упорство в обороне, хотя вскоре был разбит превосходящими силами американцев и мощью их огня. На реке Наро 73-й батальон берсальеров и остатки 35-го и 160-го батальонов береговой артиллерии также мужественно оборонялись. Было видно, что не все войска, стоящие в обороне, потеряли желание сражаться.

После недели боёв Паттон стал искать более серьёзную цель для своей армии. Он решил взять столицу Сицилии Палермо. После посылки в район Агридженто разведывательного отряда, успешно захватившего этот город, Паттон сформировал временный корпус и уговорил Александера позволить ему продолжать наступление. Вначале Александер согласился и отдал приказ о продолжении наступления, но вскоре передумал и отменил свой приказ. Паттон проигнорировал отмену приказа, заявив, что «распоряжение об отмене приказа было искажено при передаче по радиосвязи». Поэтому к моменту, когда положение с «недопониманием» прояснилось, войска Паттона уже стояли у ворот Палермо. Захват города не имел большого значения, но быстрое продвижение американцев продемонстрировало их мобильность.

Падение Палермо показало итальянцам и немцам, что Сицилия для них потеряна. Войска стран Оси отступили в Мессину, чтобы эвакуироваться в континентальную Италию. Однако это не убедило итальянцев в том, что они проиграли войну. Для многих командиров союзных войск это было большой неожиданностью, поскольку они полагали, что потеря Сицилии и колоний приведёт к выходу Италии из войны.

После захвата Палермо Паттоном и в связи с тем, что английские войска завязли в боях южнее Мессины, Александер отдал приказ о совместном англо-американском наступлении на город. Однако 24 июля Монтгомери предложил Паттону взять город силами 7-й армии США, так как она находилась в стратегически более выгодном положении, чем английские войска под Мессиной. Тем временем войска «Оси» приготовили сильную линию обороны вокруг Мессины, так называемую «линию Этны», целью которой было обеспечение организованного отступления итальянских и немецких войск на материковую Италию.

Паттон начал наступление на Троину. Она являлась важным опорным пунктом в немецко-итальянской обороне, и войска противника удерживали её с большим упорством. Несмотря на удачные военные действия союзников, немцам и итальянцам удалось спасти костяк своих войск и осуществить планы по организованной эвакуации с острова. После того, как эвакуировались все войска, не занятые в обороне Троины, остатки итало-немецких войск под покровом ночи также начали переправляться в материковую Италию. Союзники не следили за перемещениями противника, поэтому эвакуация прошла успешно. Части 3-й пехотной дивизии США вступили в Мессину всего лишь через несколько часов после того, как её покинул последний солдат противника. Так части генерала Паттона закончили бросок на Мессину.

Результаты

Потери немцев и итальянцев составили 29 000 человек убитыми, 140 000 (в основном итальянцы) были взяты в плен. Американские войска потеряли 2237 человек убитыми, 6544 человек были ранены и взяты в плен; 2721 британских солдат погибли, 10 122 солдата были ранены и взяты в плен; потери канадских войск составили 562 погибших и 1848 раненых и взятых в плен.

Для многих американских подразделений, а также для всего канадского контингента это было первое сражение, в котором они участвовали.

Союзники учли ошибки при высадке десанта и случай ведения огня по своим. Было улучшено взаимодействие между частями и подразделениями, усилена подготовка десантников, сделаны корректировки в применении этого вида войск.

Улучшенные возможности воздушного десанта пригодились союзникам при проведении операции «Оверлорд», а также в десантных операциях в Италии, Нормандии и Южной Франции.

См. также

Напишите отзыв о статье "Сицилийская операция"

Примечания

  1. 1 2 3 Нимиц Ч. У., Поттер Э. Б. Война на море (1939-1945). — Смоленск: Русич, 1999. — С. 219. — ISBN 5-88590-970-9
  2. Ким Р. Н. Кобра под подушкой. // Советский детектив. Т. 21. — М.: МПИ, 1990. — ISBN 5-7043-0104-5
  3. James Jay Carafano. A Serious Second Front // [books.google.com/books?id=OMCxuXRksVQC&pg=PA100#v=onepage&q&f=false GI ingenuity: improvisation, technology, and winning World War II]. — Greenwood Publishing Group, 2006. — P. 100. — 262 p. — ISBN 0275986985.

Ссылки

Бевин Александер. [militera.lib.ru/research/alexander/18.html/ 10 фатальных ошибок Гитлера] на сайте «Военная литература»

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Сицилийская операция

Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.