Сицилийская революция (1848—1849)

Революции 1848—1849 годов
Франция
Австрийская империя:
Австрия
Венгрия
Чехия
Хорватия
Воеводина
Трансильвания
Словакия
Галиция
Словения
Далмация и Истрия
Ломбардия и Венеция
Германия
Южная Пруссия (Великопольша)
Итальянские государства:
Сицилия
Неаполитанское королевство
Папская область
Тоскана
Пьемонт и герцогства
Польша
Валахия и Молдавия
Бразилия

Сицилийская революция 1848—1849 — вооруженное восстание жителей Сицилии против власти Бурбонов. Хронологически было первым среди восстаний европейской весны народов 1848 года.

Предпосылки революции

Причинами революции считаются промышленный кризис и дурное управление Сицилийских Бурбонов. Положение сицилийских крестьян, составлявших большую часть населения, было самым тяжелым во всей Италии, а несколько неурожаев подряд сделали их существование невыносимым. Буржуазия сильно пострадала от кризиса, поэтому тайная агитация демократов, сторонников Джузеппе Мадзини, нашла на острове благодатную среду для распространения. Летом 1847 в городах Сицилии и континентальной части королевства проходили тайные совещания либералов, и 1 сентября в Мессине произошло вооруженное выступление отряда Антонио Праканика. Одновременно началось восстание в Реджо-ди-Калабрии. После нескольких стычек с жандармами повстанцы были разбиты и революционное движение ушло в подполье.

Восстание в Палермо

Вооруженное выступление в Палермо началось через несколько дней после кровавой провокации, устроенной 3 января 1848 австрийскими властями в Милане. Руководителями восстания были демократ Розолино Пило и либерал Джузеппе Ла Маза, до революции живший во Флоренции. 8 января Ла Маза прибыл в Палермо, где связался с местными демократами. На следующий день на улицах города были расклеены прокламации, призывавшие народ к оружию. Выступление было приурочено ко дню рождения короля Фердинанда II, появившегося на свет в Палермо.

Власти привели в боевую готовность армию и полицию. Утром 12 января толпы народа вышли на улицы, где члены тайных организаций начали раздавать оружие. Сигналом для выступления стал набат, раздававшийся с колокольни одной из церквей и монастыря. Священники с крестами в руках призывали народ сражаться за Пия IX. Стычки с войсками распространились на весь город, началось сооружение баррикад. Вечером был сформирован временный повстанческий комитет во главе с Ла Мазой. Восстание возглавили демократы-сепаратисты, требовавшие восстановления Сицилийской конституции 1812 года и независимости Сицилии в рамках общеитальянской федерации. 13 января к восставшим горожанам присоединились жители нескольких соседних деревень, вооруженные ружьями и ножами.

К 14 января в ходе уличных боев восставшие взяли под контроль бóльшую часть города, и к ним примкнули умеренные либералы. На следующий день на помощь правительственным войскам прибыли корабли с 5 тыс. неаполитанских солдат. Эскадра несколько часов бомбардировала город, в котором начались сильные пожары, а затем высадила десант. После двух дней жестоких боев повстанцы отразили наступление войск, пытавшихся прорвать баррикады и войти в город. В ночь на 20 января восставшие подожгли армейские продовольственные склады и разрушили водовод, а через два дня перешли в решительное наступление. 23 января был создан Генеральный комитет во главе с отставным адмиралом Руджеро Сеттимо, участником революции 1820 года.

17 января началось восстание в окрестностях Неаполя. Фердинанд II пытался успокоить население, и 18-го издал декрет, предоставлявший Сицилии ограниченную автономию. Это ни к чему не привело; к концу января восстанием был охвачен почти весть остров. 26 января король был вынужден отдать приказ об эвакуации Палермо, и на следующий день войска оставили город. К началу февраля вся Сицилия, кроме крепости Мессины и Сиракуз, была в руках восставших.

Королевство Сицилия

25 марта впервые за 30 лет собрался сицилийский парламент, в котором преобладали умеренные либералы. Было образовано временное правительство во главе с Руджеро Сеттимо. 13 апреля парламент принял декрет об отстранении от власти Сицилийских Бурбонов, объявил Сицилию независимым королевством и постановил призвать на трон какого-нибудь итальянского принца. Фердинанд II объявил это постановление недействительным.

10 июля парламент избрал королём сына сардинского короля Карла Альберта герцога Фердинанда Генуэзского, который должен был занять престол под именем Альберта Амедея I. К принцу был направлен член временного правительства Франческо Феррара, но Фердинанд отказался от сицилийской короны, так как пьемонтские войска потерпели поражение в первой освободительной войне, и революция в Италии пошла на убыль.

После получения известия о разгроме Карла Альберта при Кустоце временное правительство ушло в отставку. Сменивший его кабинет Мариано Стабиле не смог из-за противодействия консервативной палаты пэров приступить к проведению реформ и подготовиться к отражению неминуемой неаполитанской агрессии. 9 августа был образован Военный комитет, но его деятельность не дала результатов. Военный министр Патерно провел чистку армии, уволив большое количество новобранцев, и ослабив вооруженные силы.

13 августа было образовано правительство маркиза ди Торреарса, в которое вошли демократы Ла Фарина и Кордова. Этот кабинет начал проведение реформ, в числе которых были распродажа церковных и части государственных имуществ. По наиболее серьезному вопросу — отмене налога на помол, чего добивались крестьяне, после длительных дебатов в обеих палатах было принято решение о сокращении налога наполовину. После упорной борьбы удалось провести закон о всеобщем избирательном праве и выборах нового сената. Ещё одной проблемой было катастрофическое финансовое положение острова, так как в середине августа в казне оставалось всего 200 тыс. дукатов. Чтобы поправить положение, было решено прибегнуть к займу, проект которого разработал Кордова.

Взятие Мессины

Фердинанд II был очень обеспокоен сицилийскими реформами. Закончив подавление восстаний в Неаполе и Калабрии, он 30 августа отправил в Мессину эскадру с 25-тыс. экспедиционным корпусом под командованием генерала Карло Филанджери. Оставив крупные резервы на калабрийском побережье, Филанджери высадился к югу от Мессины и начал продвижение к городу при поддержке корабельной артиллерии. Неаполитанцы располагали 300 орудиями, к которым присоединились пушки мессинских крепостей — Цитадели и Сан-Сальвадоре. Защитники Мессины могли выставить против этих сил 5—6 тыс. плохо вооруженных новобранцев, отряд национальной гвардии и палермских добровольцев. Палермское правительство, несмотря на громкие патриотические декларации, не оказало существенной помощи.

На рассвете 3 сентября корабельная и крепостная артиллерия начала массированную бомбардировку города, а Филанджери перешел в наступление. Преодолевая упорное сопротивление восставших, неаполитанские войска и швейцарские наемники прорвались к городу и начали штурм. Беспощадный артобстрел превращал в руины целые кварталы, но защитники отказались капитулировать, заявив, что Мессина никогда не подчинится неаполитанскому королю. 6 сентября, в третий раз перебросив к Мессине подкрепления и усилив обстрел, Филанджери сумел прорваться в город, и в руинах Мессины начался ожесточенный уличный бой. Войскам приходилось брать штурмом каждый дом, защитников уничтожали вместе с женщинами и детьми. Последний из опорных пунктов восставших — монастырь св. Маддалены — сопротивлялся особенно упорно. Вместе с национальными гвардейцами его обороняли монахи. Только после третьего штурма неаполитанцы и швейцарцы ворвались в монастырь и сожгли его. После этого наемники начали поджигать соседние здания, где укрывались последние повстанцы. Подавив к полудню 7 сентября основные очаги сопротивления, войска не решились углубиться в исторический центр города, представлявший собой лабиринт узких улиц, и после окончания штурма ещё несколько часов продолжали интенсивный обстрел этих районов.

После взятия города началась беспощадная расправа над уцелевшим населением. Массы жителей бежали в горы и к морю, где стояли английская и французская эскадры. Те, кто не успел убежать, стали жертвами карателей, уничтоживших даже городскую больницу вместе с пациентами. Зверства неаполитанцев были настолько возмутительны, что даже английский адмирал Паркер выразил неудовольствие. Особенно свирепствовали помогавшие войскам неаполитанские уголовники (лаццарони и каморристы). В результате пятидневной бомбардировки и штурма Мессины две трети города были полностью разрушены. За беспощадную расправу над «Жемчужиной Сицилии» подданные дали Фердинанду II прозвище «Король-бомба».

Перемирие

8 октября при посредничестве английских и французских командиров Фердинанд согласился на перемирие. В письме одному из своих друзей и покровителей, российскому императору Николаю I, «Король-бомба» жаловался на то, что вмешательство Англии и Франции сорвало «моральный эффект экспедиции», и просил о поддержке. В ответном послании 8 ноября Николай сообщал, что Россия предпримет дипломатические акции в Лондоне и Париже.

Сицилийское правительство пыталось использовать перемирие для проведения реформ, так как на острове в течение всего 1848 года не прекращались аграрные волнения. Кордова предложил палате представителей радикальные меры: продажу государственных имуществ (включая земли, переданные церкви в бессрочную аренду в 1838), введение принудительного налога на имущие классы, заимообразное изъятие фондов двух крупнейших банков Палермо, и заем в 1,5 млн унций золота во Франции. Часть предложений, вместе с отменой ненавистного налога на помол, удалось провести через парламент, преодолев упорное сопротивление верхней палаты, но справиться с финансовым кризисом не удалось, так как французский банк отказал в займе. Кордова потребовал чрезвычайных полномочий, а когда парламент отказался их предоставить, подал в отставку. В феврале 1849 было сформировано новое правительство во главе с князем ди Скордиа и Бутера.

28 февраля Фердинанд II предъявил сицилийцам ультиматум. Он соглашался восстановить некоторые положения конституции 1812 года, но требовал разоружения мятежников и права ввести неаполитанские войска в основные города. Управление островом должно было перейти к бурбонскому вице-королю. Сицилийцы надеялись на вмешательство Англии и Франции, обещавших свою поддержку, но Луи Наполеон Бонапарт, опасавшийся, что Сицилия перейдет под контроль англичан, предпочел оставить её Бурбонам, Англия же боялась обострять отношения с Францией и Австрией, требовавшей беспощадного подавления революции, и также оставила остров без поддержки.

На Сицилии требования короля вызвали всеобщее возмущение, и 23 марта правительство отвергло ультиматум. Министр иностранных дел по этому поводу заявил: «Наш ответ един, его дала вся Сицилия: пусть будет война!»

Началась лихорадочная подготовка к войне, добровольцы в большом числе записывались в армию, а вокруг городов возводились укрепления. Тем не менее, больших успехов добиться не удалось, так как на Сицилии не хватало оружия, а попытки закупить его за границей и нанять опытных офицеров провалились из-за противодействия французов и недостатка средств.

Подавление революции

29 марта 1849, через шесть дней после поражения сардинской армии в битве при Новаре, Фердинанд II нарушил перемирие. Оставив в Мессине 4-тыс. гарнизон, он двинул в наступление 16-тыс. корпус при поддержке флота. Сицилийское правительство располагало 8 тыс. плохо вооруженных солдат и слабой артиллерией. Недостаток регулярных войск могла бы компенсировать организованная партизанская война, способная надолго задержать продвижение противника. Сицилийские крестьяне, известные своей свирепостью, были к ней готовы, но правительство, состоявшее из крупных землевладельцев, опасалось прибегать к такой мере.

Серьезной ошибкой было упразднение единого командования, и образование двух отдельных фронтов. Фронтом Мессина — Катания — Сиракузы командовал польский авантюрист генерал Людвик Мерославский, которого предпочли рекомендованному Гарибальди генералу Антонини. Поляк поставил целью отвоевание Мессины, и для этого усиленно тренировал войска, недостаточные для наступательных операций, вместо того, чтобы подготовиться к обороне.

30 марта при поддержке флота неаполитанские войска начали наступление вдоль восточного побережья. 2 апреля после сильной морской бомбардировки форта Сан-Алессио была взята Таормина. Мерославский спешно стянул войска в Катанию. После нескольких дней ожесточенных уличных боев, неаполитанцы 7 апреля взяли город, где устроили трехдневный кровавый погром.

Потрясенные расправой в Катании, Сиракузы сдались без боя. После этого Филанджери выступил на Палермо. Сицилийское правительство стянуло войска к Кастроджованни, намереваясь дать там сражение, но Фердинанд через французского адмирала повторил свой ультиматум, и в руководстве Сицилии взяли верх сторонники капитуляции. 14 апреля парламент принял условия короля, и войска были отозваны из Кастроджованни. Правительство подало в отставку, парламент объявил каникулы до августа, и Руджеро Сеттимо с 200 главными деятелями революции покинул остров. 5 мая передовые части неаполитанцев вступили в Багерию. Муниципалитет Палермо начал переговоры о капитуляции. В оставшемся без власти городе начались волнения, и его заняли вооруженные люди, спустившиеся с окрестных гор. Вошедший в гавань неаполитанский корабль был встречен огнём береговых батарей, после чего на подступах к Палермо два дня шли беспорядочные бои. К 11 мая сопротивление повстанцев было сломлено, и 15 мая, после объявления амнистии, Филанджери занял столицу Сицилии. Он получил титул герцога Таормины и стал губернатором острова.

Литература

• История Италии. Т. 2. — М.: Наука, 1970
• Кирова К. Э. Итальянские государства накануне революции 1848 г. // Революции 1848—1849 гг. Том I. — М.: Издательство АН СССР, 1952
• Кирова К. Э. Новый подъём революционного движения в Италии. Римская республика // Революции 1848—1849 гг. Том I. — М.: Издательство АН СССР, 1952
• Кирова К. Э. Интервенция европейской контрреволюции и поражение революции в Италии // Революции 1848—1849 гг. Том II. — М.: Издательство АН СССР, 1952

См. также

• Неаполитанская революция (1848—1849)

Отрывок, характеризующий Сицилийская революция (1848—1849)

Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.