Сиявуш нашего века

Сиявуш нашего века
азерб. Əsrimizin Siyavuşu
Титульный лист стамбульского издания (1923) на турецком языке
Жанр:	эссе
Автор:	Мамед Эмин Расулзаде
Язык оригинала:	турецкий
Дата написания:	1920
Дата первой публикации:	1923
Предыдущее:	«Азербайджанская Республика. Её возникновение и нынешнее положение» (1922)

«Сиявуш нашего века» (азерб. Əsrimizin Siyavuşu, عصریمیزین سیاووشو; тур. Asrımızın Siyavuşu) или «Сиявуш нашего времени» — произведение (эссе) бывшего лидера партии «Мусават» и председателя Национального Совета Азербайджанской Демократической Республики Мамед Эмина Расулзаде, посвящённое истории национального движения в Азербайджане. Написано в 1920 году в Лагиче, где после установления в Баку советской власти несколько дней скрывался Расулзаде. Впервые опубликовано в Стамбуле в 1923 году.

История создания

После того как в апреле 1920 года Баку перешёл в руки большевиков, Расулзаде пребывал в городе ещё около месяца. После он вместе с товарищем отправился в Грузию. По пути он остановился в посёлке Лагич Шемахинского уезда, в доме одного из местных жителей В доме была небольшая библиотека, в которой были книга как на персидском, так и на тюркском языках. Внимние Расулзаде привлекло «Шахнаме» Фирдоуси. С разрешения хозяина Расулзаде начал читать поэму. Больше всего Расулзаде понравился дастан про Сиявуша. Хотя он уже был знаком с этой историей, но, по собственному признанию, повторил второй раз вслух своему другу. Вдохновлённый этим произведением, Расулзаде завил:

Друг, ты услышал Сиявуша нашей истории. Сейчас я напишу для тебя Сиявуша нашей эры.

Товарищ Расулзаде был удивлён тем, что в такой обстановке, когда они каждую минуту могли быть обнаружены, Расулзаде задумал написать труд. Но, несмотря на это Расулзаде начал работу. Однако, он написал несколько страниц, как вскоре они вынуждены были сменить место. Новое место, где Расулзаде с товарищем скрывались, больше вдохновляло Расулзаде и он продолжал работу над своим произведением. Через шесть дней снова пришлось сменить место. Здесь Расулзаде завершил черновой вариант последней главы.

Но Расулзаде с товарищем больше не могли оставаться в Лагиче. Некоторые жители посёлка были взяты под надзор, а над самим посёлком установлено наблюдение. Расулзаде покинул Лагич и в одном из сёл переписал произведение. Опсаясь, что он может быть схвачен, копию он оставил у крестьянина, у которого гостил, а черновик оставил у себя. Но вскоре, мечто где скрывался Расулзаде было обнаружено, а сам он арестован. Перед тем как сдаться, Расулзаде уничтожил находившуюся у себя копию.

Расулзаде был доставлен в Москву. Через два года ему удалось перебраться в Финляндию, а оттуда в Стамбул. За эти два года Расулзаде не знал, сохранился ли тот экземпляр, который он когда-то дал крестьянину. У друзей Расулзаде его также не могло быть, поскольку Расулзаде предупредил крестьянина, чтобы тот никому кроме его письменного разрешения не передавал экземпляр. Наконец, в 1923 году, Расулзаде обнаружил дошедшее до Стамбула произведение. В этом же году «Сиявуш нашего века» был опубликован в Стамбуле.

Расулзаде сильно переживал за утерянный труд. Его друзья советовали ему переписать произведение. Но Расулзаде отмечал, что между произведением, написанном в 1920 году в Лагиче Али Ахмедоглу (имя под которым Расулзаде скрывался в Лагиче) и между произведением, написанном в 1923 году Мамед Эмином Расулзаде в Стамбуле, была бы большая разница, поскольку, как писал Расулзаде, «тот дух и то состояние больше не вернуть».

Переводы и издания

«Сиявуш нашего века» впервые был опубликован в 1923 году в Стамбуле на турецком языке. В 1928 году произведение снова было издано в Стамбуле. В 1989 году «Сиявуш нашего века» был вновь издано уже в Анкаре.

В 1990 году «Сиявуш нашего века» впервые был опубликован на азербайджанском языке в Баку. С турецкого языка произведение перевёл Маис Ализаде.

Анализ произведения

Азербайджанский историк Айдын Балаев, называя «Сиявуша нашего века» «одним из наиболее оригинальных» произведений Расулзаде, пишет, что это было первое среди целой серии произведений М. Э. Расулзаде, в которых «обобщался опыт освободительной борьбы в Азербайджане в начале ХХ века». Согласно Балаеву, в таких своих работах как «Сиявуш нашего времени» Мамед Эмин Расулзаде «даёт скрупулёзный анализ событиям новой и новейшей истории Азербайджана». Он, как пишет Балаев, на основе конкретных исторических фактов доказывает, что провозглашение в мае 1918 года АДР было не результатом случайного стечения обстоятельств, а «закономерным итогом процесса национального возрождения и политического пробуждения азербайджанских тюрков в ходе модернизационных процессов, охвативших азербайджанское общество в конце XIX и начале XX века».

Российский историк Виктор Шнирельман пишет, что в этой работе Расулзаде «пытался ещё раз отстоять принцип федерализма, но при этом ссылался на особенности формирования азербайджанского народа». Обращаясь за поддержкой к поэме Фирдоуси «Шахнаме», как отмечает Шнирельман, Расулзаде напоминал, что славный герой Сиявуш был сыном иранского шаха и туранской красавицы, то есть «символом слияния двух культурных миров». Для автора, по словам Шнирельмана, это служило важным аргументом в пользу федерализма., ведь, как он подчеркивал, «Сиявуш нашего времени — это народ, сочетающий в себе иранскую и туранскую культуры», а следовательно, этому народу «сама судьба определила создавать демократический Азербайджан, уважающий права человека независимо от национальности». Тем не менее Шнирельман указывает и на непоследовательность автора в произведении. В качестве примера он приводит то, что, говоря о бикультурализме азербайджанцев, Расулзаде все жё «был склонен оттенять тюркское наследие, которое оказывалось более значимым». Также, подхватывая модную в те годы концепцию, Расулзаде утверждал, что шумеры и тюрки (туранцы) находились в близком родстве, что исконное население Мидии составляли тюрки и что арийцы пришли туда позже с Востока. Расулзаде даже утверждал, что третий столбец знаменитой Бехистунской надписи был сделан на «туранском» языке. Шнирельман считает, что намерения Расулзаде раскрывались тогда, когда он прибегал к сравнительной оценке современных ему Ирана и Турции: первый он считал страной мракобесия, а во второй, согласно Шнирельману, видел символ демократии и модернизации. Исходя из всего этого Шнирельман приходит к выводу, что несмотря на все предыдущие рассуждения Расулзаде «о нечёткой идентичности азербайджанцев, которые не знали толком, являются ли они тюрками или иранцами, он категорически настаивал на их тюркском происхождении».

Азербайджанский литературовед Исмаил Велиев отмечает, что в таких трудах Расулзаде как «Сиявуш нашего века» «нашла своё глубокое выражение» идея «азербайджанства». Гамлет Исаханлы, называя произведение одним из наиболее оригинальных и романтических произведений Расулзаде, отмечал, что это произведение было началом серии работ на тему Азербайджана, азербайджанства, азербайджановедения, последующие из которых Расулзаде будет писать уже в эмиграции до конца жизни.

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

• Мәммәд Әмин Рәсулзадә. Әсримизин Сијавушу. Чағдаш Азәрбајҹан әдәбијјаты. Чағдаш Азәрбајҹан тарихи / Под ред. Арифа Аджалова. — Б.: Ҝәнҹлик, 1990. — 112 с. — ISBN 5-8020-0772-9.
• Әлијев М. Мәммәд Әмин Рәсулзадәнин өмүр јолу (азерб.) // Әсримизин Сијавушу. Чағдаш Азәрбајҹан әдәбијјаты. Чағдаш Азәрбајҹан тарихи. — Б.: Ҝәнҹлик, 1990.
• Балаев А. Мамед Эмин Расулзаде (1884-1955) / Научный редактор: М. Н. Губогло – доктор исторических наук, профессор, зам. директора Института этнологии и антропологии РАН. Рецензент: С. М. Исхаков – доктор исторических наук, профессор, Институт Российской истории РАН.. — М.: Издательство «Флинта», 2009. — 288 с. — ISBN 978-5-9765-0785-2.

Отрывок, характеризующий Сиявуш нашего века

– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.