Сказание о Хочбаре

Сказание о Хочбаре, уздене из аула Гидатль, о кази-кумухском Хане, о хунзахском Нуцале и его дочери Саадат
Жанр:	поэма
Автор:	Расул Гамзатов
Язык оригинала:	аварский

«Сказание о Хочбаре, уздене из аула Гидатль, о кази-кумухском хане, о хунзахском Нуцале и его дочери Саадат» — поэма Расула Гамзатова о храбром аварском абреке, боровшемся за свободу своего народа, но погибшем от предательства. Впервые опубликована в русском переводе Владимира Солоухина в 1975 году в сборнике Гамзатова «Сказания», впоследствии была экранизирована.

Сюжет

Действие происходит в Дагестане времён существования Хунзахского нуцальства, Казикумухского ханства и Кумыкского шамхальства.

Часть первая

В период дружеских отношений хунзахский Нуцал и кази-кумухский хан договорились поженить своих детей, когда те вырастут. Однако когда дети достигли возраста двадцати лет, правители уже находились в ссоре и помолвка была расторгнута. Нуцал сосватал свою дочь Саадат за сына кумыкского шамхала, однако непонятно, как можно было доставить невесту в Темир-Хан-Шуру: по пути войско хана уже готовилось уничтожить хунзахский отряд и захватить принцессу. Неожиданно к Нуцалу приходит известный своим бесстрашием абрек Хочбар из аула Гидатль: имея независимый нрав и всячески противясь попыткам хунзахцев захватить его аул, Хочбар давно стал врагом Нуцала. Однако он предлагает Нуцалу сделку: Хочбар доставит невесту жениху, однако Нуцал должен обещать, что аул Гидатль навсегда останется свободным. Нуцал соглашается. Хочбар отправляется в путь, однако вскоре его и фаэтон с невестой задерживают люди хана. Хочбара хотят казнить, однако он сначала состязается с сыном хана (несостоявшимся женихом Саадат), а затем держит речь перед джамаатом и просит кази-кумухских старейшин рассудить его и хана. Старейшины единогласно утверждают, что Хочбара надо отпустить: убить его и силой захватить невесту для ханского сына было бы низостью. Хан отпускает Хочбара и Саадат, которые продолжают путь.

Часть вторая

Перед приездом в Темир-Хан-Шуру Саадат признаётся Хочбару, что полюбила его, и просит его увезти её как свою жену в Гидатль, а не отдавать в рабство нелюбимому жениху. Но Хочбар не может изменить своему слову. Три дня и три ночи происходит свадьба Саадат и Улана, после которой Хочбар возвращается в аул.

Часть третья

Через месяц после свадьбы молодожёны посещают Хунзах, и Нуцал устраивает празднество в их честь. Приглашают и Хочбара. Несмотря на то, что гонец от Саадат просит его не ехать в Хунзах, предупреждая, что Хочбара там ждёт гибель, Хочбар не желает прослыть трусом и отправляется. В Хунзахе его сразу арестовывают и готовятся казнить на костре по приказу Нуцала. Злобный сын Нуцала уничтожает саблю, винтовку и коня Хочбара. Хочбар просит перед смертью выпить рог вина, сыграть на своей скрипке и станцевать. На танец с ним неожиданно для всех выходит и Саадат. После танца Хочбар хватает сына Нуцала и прыгает с ним в огонь. Саадат бросается в пропасть с обрыва.

В эпилоге автор вспоминает любимый тост Хочбара:

Когда же рог, налив полнее,
Подносят мне, а я лишь гость,
Я повторяю, не робея,
Хочбара-гидатлинца тост.

Я говорю, поскольку спрошен,
Негромким голосом глухим:
– Пусть будет хорошо хорошим,
Пусть плохо будет всем плохим.

Пусть час рожденья проклиная,
Скрипя зубами в маете,
Все подлецы и негодяи
Умрут от болей в животе.

Пусть в сакле, в доме и в квартире
Настигнет кара подлеца,
Чтоб не осталось в целом мире
Ни труса больше, ни лжеца!

Легенда о Хочбаре

Поэма основана на аварской легенде о Хочбаре — уздене, который боролся за независимость Гидатлинского общества, объединявшего в те годы пять сёл. Нуцал-хан, не желавший давать свободу Гидатлю, пригласил Хочбара на свадьбу своей дочери, чтобы затем казнить его, бросив в костёр. Однако Хочбар просит, чтобы ему дали возможность станцевать, и во время танца хватает двух сыновей хана и прыгает с ними в огонь.

Лев Толстой восхищался песнью о Хочбаре, которую он прочитал в «Сборнике сведений о кавказских горцах» (Вып. IV. Тифлис, 1870), и назвал её «удивительной». В 1937 году по мотивам легенды была создана первая дагестанская национальная опера «Хочбар» на музыку Готфрида Гасанова.

Расул Гамзатов посвятил данному сюжету также стихотворение «Легенда о Хочбаре» в том же сборнике «Сказания» (1975), где была опубликована поэма. Кроме того, в сборнике «Восьмистишия» в переводе Наума Гребнева есть восьмистишие «Хочбар не вымысел, не чей-то сон…».

Экранизация

В 1984 году режиссёр Асхаб Абакаров начал съёмки фильма «Сказание о храбром Хочбаре», которые проходили в Чохе, в окрестностях Гуниба и в ауле Хотода. Художественным руководителем был Алексей Герман, сценарий написала Светлана Кармалита. В ноябре того же года Абакаров погиб в автокатастрофе, отсняв более половины картины. Фильм закончил Михаил Ордовский в 1986 году, телевизионная премьера состоялась в июле 1987 года.

Фильм в целом следует сюжету поэмы, однако имеются и отличия. Так, в фильме введён рассказчик, художник-путешественник Дон Ребо, которого нет в поэме. Также, в отличие от поэмы, в фильме Хочбар сначала похищает Саадат из Хунзаха, из-за чего её помолвка с сыном хана отменяется.

Ссылки

• [a-u-l.narod.ru/Rasul_Gamzatov_Skazanie_o_Hochbare.html Поэма на сайте литературы о Кавказе]

Отрывок, характеризующий Сказание о Хочбаре

– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.