Сквер Девичьего поля

Сквер Де́вичьего по́ля — небольшой парк Москвы, имеющий в плане форму треугольника, расположен недалеко от Садового кольца между Большой Пироговской улицей, улицей Еланского, улицей Плющиха и проездом Девичьего Поля.

Прежнее название — Самсонов луг. Своим новым названием поле обязано Новодевичьему монастырю, к которому эта местность примыкала и которому была пожалована царским указом 1685 года. Существуют, однако, другие версии: первая напоминает нам о временах татаро-монгольского ига, возможно, именно здесь собирали девиц, которых забирали в плен. По другой версии на этом поле посадские девушки пасли коров, а летними вечерами устраивали игры, водили хороводы.

В 1765—1771 годах недалеко от сквера, на Девичьем поле стоял казённый театр, в котором летом и в праздничные дни давались бесплатные представления. После эпидемии чумы в 1771 году представления не возобновлялись. Традиции народных гуляний стали развиваться после переноса сюда рождественских и пасхальных гуляний из-под Новинского.

Современный сквер разбит в 1948 году архитектором М. П. Коржевым в соавторстве с Б. В. Белозерским и С. В. Чаплиной. В сквере установлены два памятника: Л. Н. Толстому (скульптор А. М. Портянко, архитекторы В. П. Соколов, В. В. Богданов) и Н. Ф. Филатову, одному из основоположников педиатрии в России. На гранитном пьедестале надпись: «Другу детей Нилу Федоровичу Филатову». Этот памятник был поставлен в 1960 году по проекту скульптора В. Е. Цигаля. В сквере располагается фонтан, который выполняет функции вентиляционного киоска подземных коммуникаций Академии им. Фрунзе.

Рядом со сквером расположен Первый медицинский институт им. И. М. Сеченова. Со стороны улицы Еланского рядом со сквером находятся клиника акушерства и гинекологии Первого мединститута и храм Михаила Архангела при клиниках на Девичьем поле.

Ближайшая станция метро — «Фрунзенская».

Памятники в сквере

• Памятник Льву Толстому
• Памятник воинам дальней авиации
• Памятник Н. Ф. Филатову

Отрывок, характеризующий Сквер Девичьего поля

Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.