Скиргайло

Скиргайло Ольгердович<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Скиргайло. Гравюра из издания «Описание Европейской Сарматии» Гваньини (1581), это же изображение использовано составителем и как портрет легендарного князя Крака</td></tr>
Князь полоцкий
1377 — 1381
Предшественник:	Андрей Ольгердович
Преемник:	Андрей Ольгердович
Князь трокский
1382 — 1392
Предшественник:	Кейстут
Преемник:	Витовт
Наместник Ягайло в Великом княжестве Литовском
1386 — 1392
Предшественник:	Ягайло (как великий князь Литовский)
Преемник:	Витовт (как великий князь Литовский)
Князь полоцкий
1387 — 1397
Предшественник:	Андрей Ольгердович
Князь киевский
1395 — 1397
Рождение:	ок. 1354
Смерть:	1397(1397)
Род:	Гедиминовичи
Отец:	Ольгерд
Мать:	Ульяна Тверская

Скирга́йло Ольгердович (в православном крещении Иван; в католическом — Казимир; лит. Skirgaila; ок. 1354—1397) — сын великого князя литовского Ольгерда от второго брака с Иулианией Тверской. Брат и соратник Ягайло, великого князя литовского и впоследствии короля польского. Князь трокский (1382—1392), полоцкий (1387—1397), киевский (1395—1397). В 1386—1392 годах был наместником Ягайло в Великом княжестве Литовском.

Биография

Борьба с Андреем Ольгердовичем, Кейстутом и Витовтом

В 1374-1375 годах участвовал в походах против Тевтонского ордена. После смерти Ольгерда в 1377 году его соправитель князь трокский Кейстут признал Ягайло великим князем литовским и продолжил традиционную для себя войну с Орденом. Власть Ягайло попытался оспорить старший сын Ольгерда от первого брака полоцкий князь Андрей, который вступил с ним в борьбу, но потерпел поражение и бежал во Псков, Скиргайло получил Полоцк от Ягайло.

В 1379 году Скиргайло по поручению Ягайло совершил дипломатическую поездку по Европе. Он посетил Пруссию, ездил к королю Венгрии и Польши Людовику, к королю Германии и Чехии Вацлаву. По некоторым известиям, посетил даже папу римского, получив от него как правитель Полоцка титул dux Russiae (князь русский).

Ягайло опасался Кейстута, против которого его настраивали мать Иулиания Тверская и зять Войдило. В феврале 1380 года он без согласования с Кейстутом заключил пятимесячное перемирие с Ливонским орденом для защиты своих наследственных земель в Литве, а также Полоцка. 31 мая 1380 года Ягайло и великий магистр Тевтонского ордена Винрих фон Книпроде заключили тайный Довидишковский договор, подставив тем самым под удар крестоносцев земли Кейстута, на которые действие договора не распространялось.

Население Полоцка восстало против своего князя, бывшего язычником. Ягайло направил на подавление мятежа войско под командованием Скиргайло, но горожане не сдавались, и осада затянулась. Видимо, осознав свою ошибку, Скиргайло принял православие под именем Иван.

В феврале того же года крестоносцы вторглись в земли Кейстута. Комтур Остероде Гюнтер Гоенштейн известил Кейстута о тайном договоре с Ягайло после чего Кейстут решил начать войну против Ягайло и его союзников. В конце 1381 года он во главе войска отправился в Пруссию, но по пути резко повернул к Вильне.Кейстут с лёгкостью взял Вильну, пленил самого Ягайло. По приказу Кейстута осада Полоцка была снята, а Скиргайло был вынужден удалиться в Ливонию. Вскоре после этого в Полоцк вернулся Андрей Ольгердович.

После возобновления гражданской войны летом 1382 года Скиргайло участвовал в предпринятой Ягайлом осаде Трок. После взятия города Ягайло оставил в качестве наместника Скиргайла, сделав князем трокским. Во время начавшийся переговоров Скиргайло удалось убедить Кейстута и его сына Витовта посетить лагерь Ягайло, дав гарантии безопасности. Однако сразу же по прибытии князья были схвачены и в сопровождении Скиргайла заключены под стражу в Кревском замке. Через пять дней (15 августа) прибывший в замок Скиргайло обнаружил Кейстута мёртвым. Ягайло объявил, что Кейстут повесился, однако быстро распространился слух о том, что старый князь был убит. Ягайло назначаил Скиргайло трокским князем.

Вскоре после бегства Витовта из заточения началась новая война. Витовт обратился за помощью к тевтонским рыцарям, с помощью которых ему удалось взять Троки, однако осада Вильны оказалась неудачной. В 1383 году Ягайло и Скиргайло вновь взяли Троки, а в следующем году война была закончена примирением. Так как Троками владел Скиргайло, Витовту было обещано, что их ему вернут после того, как удастся прогнать Андрея Ольгердовича из Полоцка.

Дипломатические миссии

Вместе с Ягайло и Корибутом заключил от имени Великого княжества Литовского мирный договор с Москвой в 1384 году. Велись приготовления к свадьбе Ягайло с дочерью Дмитрия Донского Софьей и крещению его по православному обряду.

В 1385 году Скиргайло возглавлял дипломатическую миссию в Польшу, результатом которой было заключение брака между Ягайло и польской королевой Ядвигой и коронация Ягайло на польское королевство. Во время подписания акта Кревской унии в 1385 году Скиргайло добился за собой право остаться православным.

Наместник в Великом княжестве Литовском

По мнению некоторых историков, в 1386-1392 годах Скиргайло был великим князем литовским, по мнению же других выполнял функции заместителя Ягайла в Великом княжестве Литовском. В 1386 году разбил в битве на реке Вихре смоленского князя Святослава Ивановича, подчинив таким образом Смоленское княжество Литве. Весной 1387 года Скиргайло захватил Полоцк и выгнал оттуда Андрея Ольгердовича. 28 апреля 1387 года получил привилегию на владение Полоцком, а также Минским и Свислочским княжествами с городами Бобруйском, Игуменом, Логойском, Любошанами, Любечем, Минском, Пропойском, Речицей, Свислочью. С 1388 года воевал с Витовтом.

Княжение в Полоцке и Киеве

С подписанием в 1392 году Островского соглашения между Витовтом и Ягайло Скиргайло перестал управлять Великим княжеством Литовским и потерял Трокское княжество (в качестве компенсации ему было обещано Киевское княжество). В начале 1393 года вместе с Витовтом захватил Витебск, взяв в плен княжившего там Свидригайло Ольгердовича. Весной и осенью 1393 года Скиргайло были переданы изъятые у Владимира Ольгердовича Житомир с Овручем и Киев. В октябре-ноябре 1393 года участвовал в походе Витовта на Подолье, захватил Черкассы и Звенигород.

По некоторым данным, отравлен наместником митрополита Фомой. Похоронен в Киево-Печёрская лавре.

Отражение в литературе

В балладе Адама Мицкевича «Trzech Budrysów» Скиргайло выступает одним из трёх предводителей литовского войска:

Olgierd ruskie posady, Skirgiełł Lachy sąsiady, A ksiądz Kiejstut napadnie Teutony.

С своём переводе из Мицкевича «Будрыс и его сыновья» Александр Пушкин анахронично ввёл «Паза» (в черновиках — «Паца») вместо Скиргайло:

Паз идёт на поляков, а Ольгерд на пруссаков, А на русских Кейстут-воевода.

Литература

• Барбашев А. И. Витовт и его политика до Грюнвальдской битвы (1410 г.). — С-Пб.: Типография Н. Н. Скороходова, 1885.
• Грушевський М. С. Iсторія України-Руси. - Т. 4-5. — Киев, 1993—1995.
• Гудавичюс Э. История Литвы с древнейших времен до 1569 года / Перевод Г. И. Ефромова. — Том I. — Москва: Фонд имени И. Д. Сытина, 2005. — ISBN 5-94953-029-2.
• Любавский М. К. Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно. — 2-е издание — Москва. Московская Художественная Печатня, 1915. — 409 c.
• Н. В—н—в. Полоцкие князья // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Koncius J. Vytautas the Great. — Maiami, 1964.
• Kosman M. Wielki księze Witold. — Warszawa, 1967.
• Łowmiański H. Witold wielki księze litewski. — Wilno, 1930.
• Pfitzner J. Grossfürst Witold von Litauen als Staatsmann. — Prag-Brunn, 1930.
• Prochaska A. Dzieje Witolda wielkiego księcia Litwy. — Wilno, 1914.
• Tęgowski J. Pierwsze pokolenia Gedyminowiczów. — Poznań, Wrocław, 1999.

Отрывок, характеризующий Скиргайло

Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.