Скифы (стихотворение)
| «Скифы» | |
 | |
| Жанр: | |
|---|---|
| Автор: | |
| Язык оригинала: | |
| Дата написания: |
30 января 1918 |
| Дата первой публикации: |
«Знамя труда», 20 (7) февраля 1918 г. |
 Текст произведения в Викитеке | |
«Скифы» — стихотворение Александра Блока. Вместе с поэмой «Двенадцать» является последним произведением поэта — более до своей смерти в 1921 году он ничего не публиковал.
Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными очами!
История
Стихотворение было написано в течение двух дней — 29 и 30 января 1918 года, сразу же после окончания поэмы «Двенадцать». Представление об общественно-политических взглядах Блока дают его записи в дневнике и записных книжках за этот период. Наиболее существенными, по мнению комментатора его творчества Вл. Орлова, являются записи от 11 января, когда из газет поэту стало известно о возобновлении советской делегацией мирных переговоров в Брест-Литовске с немцами, а также от 29 января[1]. Срыв мирных переговоров серьёзно переживался Блоком, его негодование вызывали не только немцы, но и союзники[2].
11 января 1918 года «„Результат“ брестских переговоров (то есть никакого результата, по словам „Новой жизни“, которая на большевиков негодует). Никакого — хорошо-с. Но позор 3 1/2 лет („война“, „патриотизм“) надо смыть. Тычь, тычь в карту, рвань немецкая, подлый буржуй. Артачься, Англия и Франция. Мы свою историческую миссию выполним. Если вы хоть „демократическим миром“ не смоете позор вашего военного патриотизма, если нашу революцию погубите, значит, вы уже не арийцы больше. И мы широко откроем ворота на Восток. Мы на вас смотрели глазами арийцев, пока у вас было лицо. А на морду вашу мы взглянем нашим косящим, лукавым, быстрым взглядом; мы скинемся азиатами, и на вас прольется Восток. Ваши шкуры пойдут на китайские тамбурины. Опозоривший себя, так изолгавшийся, — уже не ариец. Мы — варвары? Хорошо же. Мы и покажем вам, что такое варвары. И наш жестокий ответ, страшный ответ — будет единственно достойным человека (…) Европа (её тема) — искусство и смерть. Россия — жизнь».
29 января он занес в записную книжку: «Азия и Европа», а также формулу, с которой только что выступила советская делегация на переговорах с Германией в Бресте: «Война прекращается, мир не подписан».
Публикация
Уже 20 (7) февраля того же 1918 года напечатано в «Знамя труда». (В печати они появились раньше «Двенадцати»). В этот же день Блок прочитал «Скифов» на литературном вечере в Технологическом институте[2]. Вторично стихотворение было опубликовано в «Наш путь», 1918, № 1 (апрель)[1].
Оценка
Исследователи творчества Блока отмечают: «Монументальная революционно-патриотическая ода Блока действительно напоминает и по своему пафосу и по своей художественной структуре такие могучие произведения русской поэзии, как „Клеветникам России“ Пушкина или „Последнее новоселье“ Лермонтова»[2].
Самому автору получившееся стихотворение не понравилось: по воспоминаниям Р. В. Иванова-Разумника, Блок признавался: «… вот почему, очевидно я „Скифы“ не так люблю в одной линии с политическими манифестами, — скучно»[3].
Содержание
Панмонголизм! Хоть слово дико,
Но мне ласкает слух оно,
Как бы предвестием великой
Судьбины божией полно...
- Стихотворению предшествует эпиграф из стихотворения Владимира Соловьева, введенный автором при 2-й публикации[4]. Любопытно, что Блок при цитировании допустил неточность — в оригинале стоит «Панмонголизм! Хоть слово дико», а не «имя дико»[1]. Как пишет исследователь творчества Блока Вл. Орлов: «В поздних своих сочинениях Соловьев рисовал апокалипсическую картину нового натиска монгольских орд, несущих гибель христианскому Западу. Поскольку Запад погряз в грехах, изменил божественной правде, Соловьев видел в „желтых“ бессознательное „орудие божьей кары“ и приветствовал грядущее испытание, в котором перед Западом открылся бы путь очищения и духовного возрождения. России в той „последней борьбе“ предназначалась, по Соловьеву, особо ответственная роль: она — „Восток Христа“ — должна была принять на себя нравственно обязательную миссию спасения христианского мира от „низших стихий“, идущих на него с „Востока Дракона“. Так — в обретенной гармонии всечеловеческих начал добра, любви, права и разума — решалась историческая задача примирения Запада и Востока. Мы уже знаем, что Блок, сосредоточившись на теме „страшного мира“, понимал под „желтокровием“ нечто совсем иное, а именно — моральное и культурное одичание, мещанский нигилизм. В „Скифах“, однако, он обратился к соловьевской идее в её, так сказать, первоначальном смысле, сделав из неё, впрочем, противоположные выводы.»[2].
- Издание сопровождалось предисловием — статьей Р. В. Иванова-Разумника «Испытание в грозе и буре» (именно с неё принято возводить образный ряд «Скифов» к идеям Вл. Соловьева и, в первую очередь, к его стихотворению «Панмонголизм»)[4]. В 1917-18 годах Иванов-Разумник вместе с Андреем Белым и С. Мстиславским редактирует сборники «Скифы», литераторы этого сборника — «скифы», были друзьями Блока (лидером группы был Иванов-Разумник, а признанным идеологом — Андрей Белый. В состав группы входили или были близки ей прозаики Ремизов, Замятин, Ольга Форш (под псевдонимом: А.Терек), Чапыгин, «крестьянские» поэты Клюев, Есенин, Орешин, критик Е.Лундберг, публицисты С.Мстиславский и А.Штейнберг, философы Л.Шестов и К.Сюннерберг, художник К.Петров-Водкин, музыковед А.Авраамов)[2].
- Крылами бьет беда — отсылка к «Слову о Полку Игореве» («встала Обида… вступила девою на землю Трояню, восплескала лебедиными крылами»).
- Исторические события:
- Провал Лиссабона и Мессины — имеется в виду Лиссабонское землетрясение (1755) и Мессинское землетрясение (1908)[5].
Черновики сохранили варианты строк стихотворения[6].
Переводы
- Французский язык: анонимный, издан Revue de Genève, 1921.
Библиография
- [az.lib.ru/t/terentxew_i_g/text_0020.shtml И. Терентьев. Александр Блок. Скифы] — критическая прижизненная заметка.
- Иванова Е. В. Блоковские «Скифы»: политические и идеологические источники // «Известия АН СССР: серия литературы и искусства», Т.47, № 5
- [pravaya.ru/book/23/742#_ftnref7 Борис Межуев. Забытый спор: О некоторых возможных источниках «Скифов» Блока.]
- Овчаренко О. А. Стихотворение А. Блока «Скифы» и традиции русской литературы // Вестник Московского университета.
Напишите отзыв о статье "Скифы (стихотворение)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Александр Блок. Собрание сочинений. Том третий. Государственное издательство художественной литературы. Москва-Ленинград, 1960. С. 630—631. Примечания Вл. Орлова.
- ↑ 1 2 3 4 5 [az.lib.ru/b/blok_a_a/text_0430.shtml В. Н. Орлов. Гамаюн. Жизнь Александра Блока]
- ↑ Иванов-Разумник. Вершины. Пг., 1923, с.243
- ↑ 1 2 [pravaya.ru/book/23/742#_ftnref7 Борис Межуев. Забытый спор: О некоторых возможных источниках «Скифов» Блока.]
- ↑ См. статьи Блока «Стихия и культура» и «Горький о Мессине».
- ↑
Стихи 2-3: Попробуйте, померяйтесь-ка с нами!
Да, жулики, да, азиаты мы
Стихи 6-8: Мы были бедными рабами.
И прочной пробкой были мы для вас
Меж дикой Азией и вами.
Стихи 9-10: И вы века ковали старый мир,
И заглушали гром лавины.
Стих 10: Не слыша грохотов лавины.
Стих 14: 1) И собирали наши перлы
2) Переплавляя наши перлы
Стих 17: Вот — срок настал. Пылают города.
Стих 24: Пред новой сфинксовой загадкой.
Стих 28: Пылая местью и любовью.
(Точно такая строка есть в стихотворении П. А. Вяземского «Эперне» (1854), но Блок, по мнению комментаторов, этого стихотворения не знал).
Стих 29: Да, так любить, как вас любили мы
Стих 32: Она и милует и губит.
Стихи 33-36: Мы любим все — политику, искусства
И голубой туман
И тайный жар и музыку…
И…
Стих 46: 1) Коней степных и непокорных
2) Коней степных жестоких
Стих 48: 1) И усмирять красавиц черных!
2) Смирять красавиц наших огнеоких!
Стих 61-62: Пропустим вас — идите на Урал
Мы место вам дадим для боя.
|
||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Скифы (стихотворение)
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.
Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
