Скопцы

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Скопцы (самоназвания «агнцы Божьи», «белые голуби») — последователи мистической секты «духовных христиан», возводящей операцию оскопления в степень богоугодного дела[1].





История

По мировоззрению близка к хлыстам (христоверам[2]), в части обрядности - к старообрядцам[3]. Как секта в религиоведческом понимании возникла в XVIII веке, основателем считается беглый крепостной Кондратий Селиванов, покинувший секту хлыстов «богородицы» Акулины Ивановны, разочаровавшись в своих прежних религиозных убеждениях.

Общины скопцов считали, что единственным путём спасения души является борьба с плотью путём оскопления. В царской России секта скопцов преследовалась, её члены ссылались в Сибирь. Первый суд над сектой состоялся в 1772 году, когда судили целую общину в количестве 246 человек.[4] Несмотря на это, секта была довольно многочисленна: во второй половине XIX века скопцов насчитывалось около 6 тысяч, главным образом в Тамбовской, Курской, Орловской губерниях, в Сибири, где богатые скопческие общины покупали земли у местного населения. Часто скопцов использовали как дипкурьеров в восточных странах.

В СССР секта скопцов была запрещена. В 1929 году состоялся громкий судебный процесс над сектой.[5] Согласно Большой Советской Энциклопедии, в 1947 году секта еще действовала в СССР [6]. Имеются сведения об отдельных общинах скопцов, существовавших в 1990-х годах в Латвии [7], Москве, Ставрополе, Орле[8]. В настоящее время небольшое количество скопцов осталось в некоторых районах Северного Кавказа. Это так называемые «духовные» скопцы (в их общинах хирургическое оскопление не производится). От участников этих сект требуется отправление определённого культа, сохранение аскетического образа жизни.

Структура и организация

Как отдельное общество, скопцы представляли собой довольно стройное целое, организацию или корпорацию, обладавшую значительными капиталами. Себя они именовали «белыми голубями» (в отличие от «серых голубей» — хлыстов).[9] Этимология самоназвания проста: «убелиться» на жаргоне скопцов означает оскопиться. Свои общины скопцы, как и хлысты, называли «кораблями». Несмотря на декларируемое скопцами равенство всех «братьев» и «сестер», «кормчий», стоящий во главе «корабля», обладал большой властью над прочими общинниками. Помогающая «кормщику» женщина, аналогично хлыстовской практике, именуется «богородицей».

Скопцы отличались сильнейшим прозелитизмом, что определялось необходимостью сохранения секты в условиях почти полного отсутствия рождаемости среди её членов. Существовало несколько основных способов вовлечения в секту новичков:

  • Оскопление малолетних родственников
  • Экономическое закабаление
  • Выкуп крепостных крестьян при условии оскопления
  • Соблазнение деньгами
  • Пропаганда «чистоты», особенно эффективная среди юношества.

В то же время, существовала и практика передачи принадлежности к секте по наследству - часть скопцов оскопляли себя только после вступления в брак и рождения одного ребенка.[10]

Обстоятельством, затрудняющим окончательное вступление в секту, являлось её учение о необходимости оскопления, но и его скопцы подкрепляли аргументами, против которых было трудно устоять. Во-первых, тексты из Библии имеющие смысл, выгодный скопцам: кроме Св. Писания, скопцы и в иных книгах духовно-нравственного содержания, наиболее распространенных и уважаемых в народе, отыскивали выражения и целые фразы, говорящие об оскоплении. Во-вторых, физическому страданию от операции оскопления и преследованию со стороны правительства скопцы старались придать строго религиозный характер. Наконец, иногда делалось снисхождение, позволяющее отлагать принятие оскопления на неопределенное время или, по крайней мере, не обязывая к нему сразу же по вступлению в секту.

Религиозные взгляды

Трактовка христианства

Основой учения скопцов явилась строка из евангелия от Матфея 19 глава, стих 12:

Есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит.

Также скопцы находили указание на возможность оскопления в других цитатах из Священного Писания и Священного Предания:

  • Указание Христа на то, что лучше отсекать члены, которые соблазняют человека, чем поддаться соблазну (Мф. 5:29—30, Мк. 9:43—47);
  • Указания апостола Павла на то, что «те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал. 5:24) и что он сам носит на своем теле «язвы Господа» (Гал. 6:17);
  • Похвала Господа евнухам у пророка Исайи (Ис. 56:4—5);
  • Похвала евнухам в книге Премудрости Соломона (Прем. 3:14);
  • Св. Иустин Философ в «Первой апологии» безо всякого осуждения сообщает о христианском юноше, который, обходя запрет на самооскопление, содержащийся в 24-м апостольском правиле, попросил его оскопить врачей-язычников, но они ему отказали;
  • Св. Амвросий Медиоланский в письме к императору Валентиниану II относит благословение пророка Исайи к тем скопцам, «которые оскопили себя, отсекши детородныя части»;
  • Св. Иоанн Кассиан Римлянин в своем труде «Писания к десяти посланным к епископу Леонтию и Елладию собеседованиям отцов, пребывавших в скитской пустыне» сообщает о том, как по молитве монаха ангел вырвал из его чресл кусок плоти, после чего монах избавился от плотской страсти;
  • Св. Григорий Двоеслов в «Диалогах» сообщает о монахе, который для того, чтобы победить плотскую страсть, «бросился нагой на сосновые иглы и крапиву, долго лежал в них и, только уже когда изранил все тело, встал»;
  • Жития святых, в которых было указано, что целый ряд святых (Феодосий Антиохийский, Агавва Исмаильтянин, Еварест Студит, Феодосий Печерский, Марк Печерский, Вассиан Тиксненский и другие) носили на чреслах вериги, что с медицинской точки зрения было равнозначно медленному оскоплению.

Скопцы строго соблюдали воздержание от мясной пищи, вовсе не употребляли алкоголь, не курили, избегали родин, крестин и свадеб, не участвовали в увеселениях, не пели светских песен, вовсе не ругались. В отличие от членов старообрядческих общин, скопцы охотно посещали православную церковь и даже проявляли в вопросах религиозной обрядности большое усердие. При этом они открыто осмеивали православные обряды и таинства; храм называли «конюшней», священников — «жеребцами», богослужения — «ржанием жеребцов», брак — «случкой», женатых людей — «жеребцами» и «кобылами», детей — «щенятами», а их мать — «сучкой, от которой воняет и в одном месте с ней сидеть нельзя». Деторождение называли причиной обнищания и разорения.

Вот мы не женимся и замуж не выходим, оттого и богаты. Делайте то же, что и мы, перестаньте верить вашим жеребцам тогда жить будет легче, будете богаты, будете святы.

Скопческая песня Селиванова своим «детушкам»:

О возлюбленные детушки! Теперь вам всю правду открою, что я искупитель, родимый батюшка, впредь устрою, кого за какую жизнь и службу удостою. Кому царство растворю, а кого раем подарю, а кого за веру поблагодарю!

Скопцы веруют, что когда их число достигнет 144 тысячи, наступит страшный суд, за которым будет торжество последователей скопчества. «Последний завет» Селиванова:

Дожидайте, что скоро растворится неволя; ждите с часу на час, как бы милосердный батюшка, живой спас, не открылся бы вдруг у вас.

Мифология

Скопцы имели собственный взгляд на Евангелие (считали, что кастрацию прошли все апостолы) и создали собственную мифологию, связанную с их взаимоотношениями с русскими царями. Так, согласно вымыслу скопцов, Павел I был убит именно за отказ принять скопчество, а царем стал согласившийся оскопиться Александр I. Существует скопческая песня, излагающая вымышленную беседу Павла и Кондратия Селиванова, после которой участь царя была решена:

Наш батюшка искупитель

Кротким гласом провестил:
«Я бы Павлушку простил:
Воротись ко мне ты Павел,
Я бы жизнь твою исправил».
А царь гордо отвечал,
Божества не замечал,
Не стал слушать и ушел.
Наш батюшка искупитель
Своим сердцем воздохнул,
Правой рученькой махнул:
«О земная клеветина,
Вечером твоя кончина!
Изберу себе слугу,
Царя бога на кругу.
А земную царску справу
Отдам кроткому царю:
Я всем троном и дворцами
Александра благословлю,
Будет верно управлять,
Властям воли не давать…»

Другая легенда, популярная у скопцов:

Как-то раз будят Александра I сенаторы и говорят ему хмуро: «Мы слышали, что вы, ваше величество, — скопец. Это никуда не годится, чтобы русский царь был скопец. Поедемте в Сенат, там снимете штаны, чтобы правду узнать». Делать нечего, поехал царь в Сенат и там снял штаны, и все увидели: да, действительно скопец. Сенаторы разозлились и хотели его там же удавить. Но в этот момент к Сенату подъезжает Константин, человек невероятной физической силы, тоже скопец, и говорит гвардейцу: отвори ворота. Тот: не велено пускать. Константин вырывает у него шашку и одним движением отрубает ему голову. Вбегает и рубит всех, кто под руку подвернулся, в том числе и злодеев-сенаторов. А спасенному Александру говорит: «эх ты, курицы испугался».

Обряды

Оскопление

В первое время существования в России скопчества операция оскопления у скопцов состояла в отнятии (ампутации) одних только яичек («удесных близнят») с частью мошонки посредством размозжения их молотом и последующего отжигания раскаленным железом с целью дезинфекции. Отсюда мистическое название: «огненное крещение».

Впоследствии скопцы для операции оскопления вместо молота стали употреблять разного рода острые режущие орудия, а раскаленное железо — лишь для остановки кровотечения. При этом предварительно мошонка стягивалась выше захваченных яичек ниткой, тесьмой или веревкой. Рана покрывалась тряпкой, смоченной в холодной воде или смазанной деревянным маслом, спуском, скипидаром, другими мазями или свежим салом; иногда для остановки кровотечения рана посыпалась порошками квасцов, медного купороса и др. Рана затягивалась недели через четыре рубцом, большею частью подковообразной формы, шедшим поперек остаточной части мошонки. Этот род оскопления, практиковавшийся в начале XX века, назывался «малая печать», «первая печать», «первое убеление», «сесть на пегого коня», «первая чистота». В Курской губернии, где скопчество было распространено весьма широко, неоднократно имели место случаи, когда принятие «первой печати» осуществлялось самостоятельно. Наиболее ярким примером можно считать случай самооскопления арестанта Курского тюремного замка, который «отрезал себе ядра бритвой по научению» другого арестанта, обвиняемого в принадлежности к секте скопцов[11].

Однако такая операция, не лишая скопцов вожделения и даже возможности полового соития, некоторым казалась недостаточною, и они решались на отнятие детородного члена, называвшееся «второю», или «царскою печатью», «второю чистотою», «вторым убелением», «сесть на белого коня». Она осуществлялась или вместе с отнятием яичек, или впоследствии (но не ранее, чем через несколько месяцев после «первой печати», иначе высока вероятность летального исхода), при помощи установки в отверстие мочеиспускательного канала оловянных или свинцовых шпенек. Рана затягивалась при операции в один прием одним рубцом, во втором же случае — двумя рубцами, которые оставались у оскопленного на всю жизнь.

Существовали также «третья печать» — удаление сосков, а в ряде случаев и «четвёртая» — вырезание на боку у скопца треугольника (мотивация обряда неясна, но можно было бы предположить, зная более точно, в каком именно месте делали вырез, что это знак прободенного копием ребра Иисуса Христа, распятого на кресте (треугольная форма соответствует форме наконечника копья).

К особым способам оскопления относится искусственная гипоспадия (путём искусственной перевязки полового члена), применявшаяся к мальчикам. В Тамбовской губернии существовал особый род скопцов — перевертыши, — которые не лишают себя никаких частей тела, но, вероятно, ещё c детства перекручивают себе семенные канатики. В секте проколышей, основанной Куткиным, употреблялось оскопление посредством прорезывания или прокалывания семенных канатиков.

Зачастую «убелению» подвергались и женщины, входящие в скопческую общину. Существовали «печати» и для женщин: им удаляли половые губы, а в ряде случаев ещё и клитор и груди. Однако в этом случае женщины не теряли способности к деторождению: советский исследователь скопчества Н. Н. Волков свидетельствует о примерах, когда покинувшие общину женщины даже выходили замуж и имели детей.

Радения

В дни накануне (ночью) некоторых больших праздников православной церкви скопцы устраивали собрания единоверцев в особых помещениях. На этих собраниях происходили особые богомоления скопцов — «радения», на которых они пели православные песнопения и скопческие «распевцы» или «стихи», принимали новых членов секты, ходили разными способами, надевая при этом особые белые одежды, длинные рубахи. У скопцов были и свои особенные праздники, посвящённые каким-либо воспоминаниям из жизни основателя скопчества Селиванова; например, 15 сентября — день наказания Селиванова. В такие дни они также устраивали радения.

Существовало четыре способа радений:

  • «корабликом»: радеющие становились в круг один позади другого и ходили гуськом друг за другом, сильно припрыгивая;
  • «стеночкой»: радеющие становились в круг плечом к плечу и ходили «посолонь» (то есть по солнцу, слева направо), припрыгивая;
  • «крестиком»: 4-8 человек становились по одному или по два в каждый угол и затем быстрым шагом, опять-таки припрыгивая, крестообразно менялись местами;
  • в «одиночку»: несколько человек выходили на середину и под такт скороговорчатых «распевцев» начинали кружиться на одном месте, все быстрее и быстрее, так что рубахи их надувались и шумели как паруса.

Эти пляски, которым скопцы предавались до одурения, истощали их силы, что, по мнению скопцов, ослабляло «злую лепость»; а с другой стороны, действовали на радеющих как бы наркотически, доставляя им особого рода наслаждение.

В культуре

  • Один из героев А. С. Пушкина в сказке о «Золотом петушке» — создатель петушка — звездочёт является скопцом.
  • Скопцы часто упоминаются у Ф. М. Достоевского.
  • Скопчество занимает большое место в творчестве новокрестьянского поэта Н. А. Клюева, который, по всей вероятности, сам был в своё время связан с данной сектой.
  • Свои впечатления от встреч со скопцами в России изложил Александр Дюма в книгах путевых очерков «Из Парижа в Астрахань» и «Кавказ».
  • Д. С. Мережковский, роман «Александр I».
  • Скопцам посвящён фильм «Белые голуби» (киностудия «Русь», 1918);
  • Анна Радлова, «Богородицын корабль» и «Повесть о Татариновой»;
  • В романе «Шатуны» Юрия Мамлеева главный герой встречается со скопцами и наблюдает их обряды.
  • В романе «Мне ли не пожалеть…» Владимира Шарова секта скопцов играет большую (хотя и фантастическую) роль.
  • В романе «История моего современника» Владимира Короленко описываются его встречи в Сибири со скопцами, которых он называет «изуверной сектой».
  • Скопцы упоминаются в романе Альфреда Бестера «Тигр! Тигр!» (в некоторых переводах — «секта Скоптски»). В книге фигурирует секта так называемых «новых скопцов», видящих корень зла в человеческих ощущениях. Члены секты подвергаются операции, лишающей их всех пяти чувств. Исключение составляют ухаживающие за остальными.
  • Скопцы упоминаются на всём протяжении романа «Конец Вазир-Мухтара» Юрия Тынянова.
  • Евгений Евтушенко, «Баллада о большой печати»;
  • Андрей И, «Искатели Якутии», выпуск 12: «Скопцы. Исковерканные судьбы»;
  • Телепередача «Следствие вели с Леонидом Каневским»; Выпуск 137. Скопцы.
  • Скопцам посвящён роман А. Н. Варламова «Затонувший ковчег».
  • В романе «Т» Виктора Пелевина главному герою (прототип — Лев Толстой) конь предлагает оскопить себя; в рассуждениях коня обыгрывается традиционная для скопцов аргументация.

Напишите отзыв о статье "Скопцы"

Примечания

  1. Панченко А. А. [ec-dejavu.ru/s/Skopcy.html Антисексуальность в русской народной культуре: идеология и мифология скопчества] // Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура русских мистических сект. — М.: ОГИ, 2002. — С. 365—388.
  2. Авраам Шмулевич [www.russ.ru/layout/set/print/reakcii/russkaya_religiya_car_duhov_i_vozhd_sionskogo_naroda Русская религия: царь духов и вождь сионского народа] // Русский журнал. — 12 февраля 2007.
  3. Н.С. Лесков [fanread.ru/book/7610312/?page=8 Сборник статей].
  4. Кирилл Новиков [www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=835989 Наследие скопцов] // Деньги. — № 49 (655).
  5. С. Нехамкин [www.argumenti.ru/history/2009/03/39977/ Членовредители] // «Аргументы неделі». — № 11(149).
  6. [intersed.com.ru/sekty-i-sektantskaja-ideologija-v-rossii Сектантская идеология в России.]
  7. [www.people.nnov.ru/celibate/skop.html Скопский хутор.]
  8. [dl.biblion.realin.ru/text/34_Sektovedenie/Novye_religioznye_obrazovaniya._Entsiklopediya/ANC/t2/o260.html Новые религиозные организации России.]
  9. [pokrov.gatchina.ru/eresi/51.htm Секта скопцов]
  10. [www.e-reading.by/chapter.php/1038317/77/Dyuma_-_Kavkaz.html Александр Дюма, «Кавказ».]
  11. А. В. Черныш [elibrary.ru/download/85650155.pdf "Путь к «царской печати»]: из истории распространения скопчества в Курской губернии в XIX в.

Литература

  • Н. Н. Волков. Секта скопцов. — Л.: «Прибой», «Печатный Двор», 1930. — 144 с.
  • Н. Н. Волков. Скопчество и стерилизация. — М.—Л., 1937.
  • Ф. И. Федоренко. Секты, их вера и дела. — М.: «Политиздат», 1965. — 358 с.
  • Н. М. Маторин. К вопросу об идеологии скопчества // Критика религиозного сектантства. — второе, посмертное издание. — М., 1974. — С. 178—182.
  • Лора Энгельштейн. Скопчество и Царство Небесное. — М.: «Новое литературное обозрение», 2002. — 336 с.
  • Бирюков П. Песни, псалмы и гимны русских сектантов, рационалистов и мистиков // История русской литературы. Т. 1. М., 1908.
  • Бирюков П. Песни, псалмы и гимны русских сектантов, рационалистов и мистиков // История русской литературы. Т. 1. М., 1908.
  • Бороздин А. К. Очерки русского религиозного разномыслия. СПб., 1905.
  • Высоцкий Н. Г. Первый опыт систематического изложения вероучения и культа «людей божиих». М., 1917.
  • Дело о скопце камергере Еленском. // ЧОИДР, 1867, т. 63, кн. 4, октябрь-декабрь. М., 1867.
  • Дубровин Н. Наши мистики-сектанты. Е. Ф. Татаринова и А. П. Дубовицкий // Русская старина, 1895, январь.
  • Клибанов А. И. История религиозного сектантства в России (60-е г. ХIХ века — 1917 г.). М., 1965.
  • Коновалов Д. Г. Хлыстовство и трезвенничество как религиозные явления. М., 1913.
  • Кулаков А.Е. Религии мира. — М.: Астрель, 2003. — ISBN 5-17-017645-7.
  • Майнов В. Н. Скопческий ересиарх Кондратий Селиванов (Ссылка его в Спасо-Евфимьев монастырь). // Исторический вестник, 1880, апрель, т. 1.
  • Материалы для истории хлыстовской и скопческой ересей. Отдел II. Свод сведений о скопческой ереси из следственных дел. // ЧОИДР, 1872, т. 81, кн. 2, апрель-июнь. М., 1872.
  • Надеждин Н. И. Исследование о скопческой ереси. СПб., 1845.
  • Никольский Н. М. История русской церкви. М., 1983.
  • Поэзия и проза сибирских скопцов. Издание Г. П. Меньшенина. Томск. 1904.
  • Плотников К. История и разбор учения рационалистических сект. Пг., 1914.
  • Пругавин А. С. «Братцы» и трезвенники. Из области религиозных ис-каний. М., 1912.
  • Пругавин А. С. Раскол и сектантство в русской народной жизни. М., 1915.
  • Рождественский А. Хлыстовщина и скопчество в России. М., 1882.
  • Рождественский Т. С., Успенский М. И. Песни русских сектантов и мистиков. СПб., 1912.
  • Розанов В. В. Апокалипсическая секта (хлысты и скопцы). СПб., 1914.
  • Сахаров Н. Последнее движение в современном скопчестве // Христианское чтение, 1877, т. VII—VIII.
  • Терлецкий В. Н. Хилиастические течения в русском сектантстве. СПб., 1912.
  • Тульпе И. А. Религиозное скопчество как русский карнавал // Смыслы культуры. СПб., 1996.
  • Тульпе И. А., Курс лекций «Христианское сектантство в России» для студентов-религиоведов кафедры философии религии и религиоведения СПбГУ, 2001
  • Тульпе, И. А. Христианство и изображение: опыт русского сектантства / И. А. Тульпе // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. — 2008. — Т. 9. № 2. — С. 87-100
  • Федотов Г. Стихи духовные. Русская народная вера по духовным стихам. М., 1991.
  • А. Эткинд Хлыст: секты, революция и литература / Кафедра славистики Университета Хельсинки/. — М.: Новое литературное обозрение, 1998.

Ссылки

  • [community.livejournal.com/ru_history/1284725.html Скопчество в России]
  • Есипов Г. В. [memoirs.ru/texts/EsipovTr_IV80_2_5.htm Докладная записка д. т. с. Трощинского, о скопческом ересиархе Кондратии Селиванове (1802 г.)] // Исторический вестник. — 1880. — Т. 2, № 5. — С. 198.

См. также

Отрывок, характеризующий Скопцы

Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.