Скорба
| Мегалит | |
Скорба
| |
| |
| Страна | Мальта |
Храмовый комплекс Скорба — мегалитические руины на северной оконечности региона Зеббие (fr:Żebbieħ) на Мальте, дающий представление о наиболее раннем периоде местной культуры эпохи неолита.[1] Раскопки Скорбы произошли лишь в начале 1960-х годов, сравнительно поздно по сравнению с другими мегалитическими храмами Мальты, из которых некоторые изучались уже с начала XIX века. Включён в список Всемирного наследия ЮНЕСКО в составе мегалитических храмов Мальты.
Храм плохо сохранился, в особенности по сравнению с такими, как Хаджар-Ким и Таршиен. С другой стороны, исключительно важны находки, сделанные в окрестностях Скорбы.[2]
Описание
Примерно за 12 веков до сооружения храма на его месте возникла деревня. Её наиболее древнее из раскопанных сооружений — стена длиной 11 метров к западу от первого входа в храм.[3] Среди находок у этой стены — артефакты, относящиеся к древнейшим поселенцам острова, эпохи Гхар-Далам, включая остатки угля, которые датируются 4850 г. до н. э.[3]
Когда известный мальтийский археолог Теми Заммит проводил раскопки близлежащего храма Та' Хаджрат, на месте Скорбы из земли выступал единственный вертикальный камень. Археологи игнорировали этот курган до тех пор, пока Дэвид Трамп не провёл здесь раскопки в 1960 и 1963 годы.[4]
Руины Скорбы, раскопанные археологами, представляют собой серию вертикальных мегалитов (ортостатов) (высота одного из них достигает 3,4 метра), нижнюю часть основания храма, плиты мостовой с отверстиями для возлияний во входом портале и мощёный пол трёхапсидного храма. Такая трёхапсидная форма была характерна для стадии Джгантия мальтийской хронологии. Большая часть первых двух апсид и весь фасад были уничтожены до основания.
Северная стена находится в лучшем состоянии. Первоначально вход в храм начинался со двора, но позднее, на стадии Таршиен мальтийской хронологии, ворота в храм были закрыты, а алтари расположены в углах образовавшейся конструкции.[1] К востоку от данного храма на стадии Таршиен мальтийской хронологии был сооружён ещё один памятник с четырьмя апсидами и центральной нишей.[5]
Керамика
Керамика, найденная в окрестностях Скорбы, делится на две категории: стадия «серая Скорба» (4500-4400 гг. до н. э., соответствует сицилийской керамике Серра д'Альто) и стадия «красная Скорба» (4400-4100 гг. до н. э., соответствует сицилийской керамике Диана). По типам керамики названы два хронологических периода доисторической Мальты.
Напишите отзыв о статье "Скорба"
Примечания
- ↑ 1 2 Trump, Cilia, Malta Prehistory and Temples, с. 156
- ↑ Trump, Malta: An archaeological guide, с. 137
- ↑ 1 2 Trump, Malta: An archaeological guide, с. 138
- ↑ Żammit, Mayrhofer, The Prehistoric Temples of Malta and Gozo, с. 144
- ↑ Trump, Cilia, Malta Prehistory and Temples, с. 159
| ||||||||||
Отрывок, характеризующий Скорба
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
