Скули Магнуссон
| Скули Магнуссон | |
| исл. Skúli Magnússon | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
Скули Магнуссон (исл. Skúli Magnússon; 11 декабря 1711 года, Кельдунес под Хусавиком — 9 ноября 1794 года) — первый исландец, получивший должность окружного судьи Исландии. Считается «отцом» нынешней столицы страны, города Рейкьявика.
Происхождение
Скули родился в Кельдунесе в Нордюр-Тингеяре в 1711 году в семье Магнуса Эйнарссона, который был пастором Хусавика с 1715 года, и его жены Оддны Йонсдоттир. Во время обучения в школе подрабатывал торговцем, окончил школу в 1727 году. Магнус, его отец, умер в 1728 году, но двумя годами позже его мать вышла замуж за преподобного Торлифа Скафтсона, у которого Магнуссон ранее учился в школе и студентом которого стал затем в семинарии, которую окончил в 1731 году со степенью бакалавра. Затем он учился в университете Копенгагена в период с 1732 по 1734 годы, но не закончил его.
Служба
В 1749 году он был назначен первым окружным судьёй Исландии, бывшим исландцем по национальности. Прежние ландфогты до сих пор были исключительно датчанами, находились на службе датского губернатора. Среди них бывали те, кто впервые вступал на исландскую почву уже в должности судьи. Они часто были очень высокомерными и жестокими.
Первоначально его назначение вызвало удивление ввиду расхожего убеждения, что исландец не может быть настолько жестоким, чтобы исполнять обязанности верховного судьи. Тем не менее, Скули Магнуссон доказал, что отличается от своих предшественников, и проделал большую работу. В 1750 году он поселился на юге Исландии, в Бессастадьире.
Ранее он уже занимал пост шерифа округа в двух различных округах (в 1734 и 1737 годах) и был известен как умелый и решительный человек. В частности, во время своего шерифства он однажды конфисковал голландское рыболовецкое судно вместе с грузом за незаконный вылов рыбы (якобы некоторые постройки Рейкьявика в будущем были построены из дерева конфискованного им судна), строил множество новых зданий, обеспечил канцелярию новым шрифтом для печатных работ и новой печатной машиной, которая одинаково хорошо работала летом и зимой, а также пытался бороться с недобросовестными торговцами из Хофсоса, которые для увеличения веса продаваемого железа и муки добавляли к товарам мусор для увеличения веса и продавали его по большей цене, чем было разрешено. Все эти меры сделали его очень популярным среди местного населения. 
Он писал работы по экономическим вопросам и стремился внести улучшения в торговлю, сельское хозяйство и промышленность. В своей новой работе он часто вступал в конфликт с датскими торговцами, пытаясь заставить их вести справедливую торговлю, с разумными ценами и качественными импортными товарами, и был достаточно успешным в этом. Но он хотел сделать и многое другое. Он мечтал о свободной торговле и улучшении повседневной жизни своих соотечественников.
Своими усилиями он заинтересовал и датского короля Фредерика V, а его идеи и планы обсуждались в датском парламенте, и вскоре, 17 июля 1751 года, он основал компанию с большим количеством акционеров. Король дал компании несколько хозяйств на территории сегодняшнего Рейкьявика и его окрестностях и вложил значительные суммы денег. В 1752 году Скули Магнуссон основал на территории сегодняшнего Рейкьявика несколько мануфактур для прядения, ткачества и окраски шерстяных изделий, дубления кожи, производства рыболовных снастей, меха, соли и серы. Главный офис компании тоже находился в Рейкьявике, и именно поэтому он считается "отцом" города.
Его компания купила рыбацкие лодки и внедряла более совершенные методы заготовки рыбы на экспорт. Улучшения были сделаны и в сельском хозяйстве: фермеры научились сажать овощи, зерно и выращивать деревья. С 1758−1759 годов при участии Магнуссона в Исландии начали сажать картофель. Магнуссон также рекомендовал фермерам устраивать пастбища для разведения новых пород овец, но это в итоге оказалось плохой идеей, поскольку овцы прибыли вместе с заразными болезнями, которые привели к массовому падёжу местного скота.
Скули был могущественным человеком в своей стране на протяжении нескольких десятилетий, однако часто находился в конфликте с другими должностными лицами и купцами, особенно с торговцами из Хормангара — датской торговой компании, обладавшей монополией на торговлю с Исландией (сама монополия Дании на торговлю существовала с 1602 года). В 1755 году, когда в стране был голод, он решил разрушить мощь этих торговцев и начал бесплатные раздачи еды населению. Это привело к судебной тяжбе, но, в конце концов, объединившись с некоторыми другими людьми, ему удалось лишить хормангарцев торговой монополии.
В 1753−1755 годах он построил первый кирпичный дом в Исландии — на острове Видей, который стал его резиденцией как ландфогта.
Из-за накопившихся долгов мануфактур в 1764 году Дания выкупила его компанию и вернула монополию на торговлю. Мануфактуры были в конечном счёте превращены в тюрьмы, но они остались вместе с домами, где стали селиться торговцы, ремесленники, рыбаки и рабочие.
Скули вышел в отставку по возрасту только в 1793 году и умер год спустя на Видее. Был женат на Стеин Бьёрндостирр. Среди его детей были Джон Скуласон, также ландфогт, и Реинвег, жена министра здравоохранения Бьярни Паллсона.
Его деятельность по созданию мануфактур стала началом Рейкьявика, столицы Исландии в будущем. Эта небольшая деревня росла сначала очень медленно, но Рейкьявик, наконец, в 1786 году получил статус города, когда его население составляло всего 167 человек.
Библиография
- Jens Willhardt, Christine Sadler: Island. Michael Müller, Erlangen 2003, ISBN 3-89953-115-9, S. 70ff., S. 189f.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Напишите отзыв о статье "Скули Магнуссон"
Отрывок, характеризующий Скули Магнуссон
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..
Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
