Скуратов, Алексей Иванович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Алексей Иванович Скуратов (1709 — после 1765) — русский путешественник, один из первых исследователей Арктики. Участник Великой Северной экспедиции.

В период 17361739 годов участвовал в работе Двинско-Обского отряда Великой Северной экспедиции под руководством С. Г. Малыгина.

По итогам экспедиции Малыгиным и Скуратовым была составлена первая карта побережья Баренцева и Карского морей на участке от Архангельска до устья Оби.

Протяженность нанесенного на карту побережья составила около 4 тысяч километров.

На этой карте впервые появилось название «Карское море», в память зимовок отряда на реке Каре.





Биография

Тульские Скуратовы вели свою родословную от Ивана Скуратова-Бельского, родного брата Малюты Скуратова, правой руки Ивана Грозного. Во второй половине XVI века Иван Скуратов-Бельский руководил работами по укреплению Тульской засечной черты, за что пожалован был вотчиной в Чернском уезде.

В селе Журавино (ныне Б. Скуратово) жили его потомки. Отцу мореплавателя, Ивану Ивановичу, принадлежало более тысячи крестьян, родовая усадьба находилась в Журавине. Здесь родился в 1709 г. и провел детство его сын Алексей, включенный в родословную под № 18. Выйдя в отставку капитаном 2 ранга, он вернулся на родину и остался памятен в селе Журавино тем, что построил на свои средства Рождественскую церковь, сохранившуюся до наших дней. После его смерти за селом закрепилось название Большое Скуратово (в отличие от другого селения того же помещика — Малого Скуратова).

Алексей Иванович Скуратов унаследовал от предков ум и энергию. В 1721 г. он поступил в Морскую академию, через пять лет окончил её с отличием и был оставлен при ней для обучения гардемаринов. В том же 1726 г., уже мичманом, послан во Францию для совершенствования в науках. Вернувшись, продолжал преподавать в академии. В 1735 г. Скуратов был направлен в Северную экспедицию «для подыскания известия... имеется ли проход Северным морем в Китай и Индию».

В те годы о Северном Ледовитом океане были самые смутные представления, карт северных берегов России еще не имелось. Мысль об организации экспедиции для обследования Северного морского пути принадлежала Петру I, замысел которого состоял в том, чтобы в устьях больших рек, впадающих в Ледовитый океан, построить корабли и поручить им картографическую съемку берегов и изучение возможности мореплавания на своем участке. Мысль Петра I получила осуществление лишь после его смерти. В 1732 г. сенат утвердил проект Большой Северной экспедиции. Экспедицию возглавил В. Беринг, в её состав вошли шесть морских отрядов для исследования условий плавания в русских владениях от Архангельска до Японских островов.

Первому отряду, куда был назначен Скуратов, поручалось пройти на судах из Архангельска в устье Оби, обогнув неведомый тогда Ямал. Район предстоящего плавания не являлся совершенно «белым пятном». Берега Поморья русские начали заселять еще в древности, на своих лодьях и кочах они плавали на Новую Землю и Шпицберген, где вели промысел морского зверя. Знали они и путь к устью Оби, но достигали его по сухопутью — пересекали южную часть Ямала по рекам и волокам. Многие считали, что Ямал тянется далеко на север и что Новая Земля — его часть, и обогнуть полуостров невозможно. В 1733-1734 гг. первый отряд уже предпринимал попытки разгадать эту загадку, но путь корабля преграждали непроходимые льды. Адмиралтейств-коллегия сочла, что причины неудачи кроются в нерешительности офицеров отряда и изношенности судов. Поскольку вопрос о действительных размерах Ямала ставил под сомнение возможность освоения Северного морского пути, адмиралтейств-коллегия решила предпринять новую попытку. Командование первого отряда было заменено, в Архангельске построены два новых судна более прочной конструкции — боты «Первый» и «Второй». Их командирами назначили лейтенантов Скуратова и Сухотина, а начальником отряда — лейтенанта Малыгина. В 1735 г. Малыгин отправился в Пустозерск, где зимовали старые суда, а Скуратов и Сухотин — в Архангельск, чтобы принять новые боты. По инструкции, им надлежало летом 1736 г. следовать в Печорскую губу в распоряжение Малыгина. 22 июня 1736 г. боты «Первый» (командир А. Скуратов) и «Второй» (командир И. Сухотин) оставили Архангельск. Выйдя из Двинского устья, моряки сразу приступили к гидрографическим работам — съемкам береговой линии, промерам глубин, наблюдениями за ветрами и течениями, взятию проб донного грунта. Так как до условленной встречи с Малыгиным оставалось еще более месяца, Скуратов и Сухотин успели за это время произвести картографические съемки Горла Белого моря, острова Моржовец, полуострова Канин, острова Колгуев. 8 августа увидели на горизонте «Обь» Малыгина и в тот же день встретились с нею.

Вести, сообщенные Малыгиным, были неблагоприятны: его судно «Экспедицион» раздавлено льдами и оставлено командой, «Обь» повреждена льдами и находится в аварийном состоянии, идти на нем к Ямалу нельзя. Малыгин решил отправить «Обь» в Архангельск и поручил это Сухотину. Новые суда взяли курс на восток. Командиры решили выяснить размеры Ямала как морским путём, так и сухопутным: боты пойдут вдоль берега полуострова, а по берегу — партия геодезиста Селифонтова, которая будет ставить приметные знаки-гурии для точности съемки. Но, войдя в пролив Югорский Шар, увидели, что Карское море, насколько хватает глаз, плотно забито льдом. Стояли две недели, надеясь на улучшение ледовой обстановки. Когда появились разводья, рискнули идти вперед. Разведочная группа шла впереди по льдам, выбирая путь. В первых числах сентября достигли южной части Ямала, и боты повернули на север. Несколько дней шли в тумане на веслах, но 9 сентября были вновь остановлены непроходимыми льдами. Больше надеяться было не на что — ударили морозы, начиналась зима. Малыгин отдал приказ повернуть назад. Дойдя до устья реки Кары, остановились на зимовку. Конец сентября и октябрь ушли на строительство зимовья. В ноябре в отряд вернулся геодезист Василий Селифонтов и сообщил радостную весть: Ямал не соединяется с Новой Землей, геодезист прошел до северной оконечности полуострова, а дальше — море! На берегу им установлены 18 каменных гуриев, для каждого из них определены координаты. Цепь опорных точек для съемки есть!

Зимовка прошла благополучно. 6 июля 1737 г. боты взяли курс на север. Море к тому времени почти очистилось ото льда под напором южного ветра. Плавание шло успешно. 23 июля вошли в пролив между северным берегом Ямала и островом Белый. Этот пролив имеет в длину всего около 50 километров (ныне носит имя Малыгина), но плавание по нему заняло 19 суток: путь судам преграждали бесчисленные мели, сильные встречные ветры и течения. Лишь 12 августа удалось найти выход из пролива. Вскоре подул свежий северный ветер, и боты, обогнув Ямал, на всех парусах вошли в Обскую губу. Задача, поставленная перед отрядом, была успешно выполнена. Разместив команды судов на зимовку в Березове, Малыгин передал командование отрядом Скуратову и выехал с отчетом в Петербург. Скуратову предстояло провести суда в обратный путь до Архангельска. В конце июня 1738 г. боты покинули Березов. Обратный путь занял два года, морякам пришлось пережить много тяжелых и опасных дней. По выходе в Карское море боты попали в сложную ледовую обстановку.

Лишь к началу сентября обогнули Ямал и приблизились к Карской губе. 5 сентября поднявшийся северный ветер привел в движение ледяные поля, которые прижали корабли к берегу и выдавили на мель. Понимая, что обстановка грозит гибелью судов и выгрузкой на берег, Скуратов послал людей на поиски ненцев, без помощи которых было не обойтись. В отчаянной борьбе за спасение судов прошло несколько дней. 12 сентября ветер сменился на южный, льды отступили от берега, открыв пространство чистой воды. С огромным трудом моряки сняли боты с мели, отвели на более глубокое место и поставили на якоря. Однако ночью ветер вновь изменил направление, льдина срезала якорный канат на боте «Первом», корабль понесло ветром и стало бить об лед. Когда стало светать, увидели, что все кругом забито льдом. «Первый» находился в катастрофическом состоянии: льды разбили форштевень, руль, наружную бортовую обшивку. Весь день прошел в безуспешной борьбе со льдами. На следующее утро Скуратов приказал покинуть полузатонувший корабль и выгружаться на лед. К счастью, берег находился недалеко, и с помощью ненцев удалось быстро перенести грузы на сушу. Бот «Второй» отделался небольшими повреждениями и благополучно подошел к месту разгрузки. Общими усилиями двух команд «Первый» был также подтянут к берегу и спасен от гибели.

Тем временем ненцы доставили чумы и дрова, аварийный лагерь приобретал обжитой вид. Вскоре построили избу. Скуратов оставил в ней пять человек, а с остальными людьми вышел на оленях в Обдорск, за 400 километров. В мае 1739 года они вернулись к кораблям. Почти два месяца занял ремонт судов, лишь в начале июля боты «Первый» и «Второй» взяли курс на пролив Югорский Шар. Потребовалось 26 дней, чтобы пройти всего 200 километров от Карской губы до выхода из Югорского Шара. 2 августа боты потеряли друг друга в тумане и дальнейшее плавание совершали раздельно. 15 августа 1739 года бот «Первый» под командованием Скуратова прибыл в Архангельск и ошвартовался у Соломбальской верфи. Через десять дней туда же пришел бот «Второй». Ледовое плавание, продолжавшееся четыре навигации, завершилось.

По окончании экспедиции Алексей Иванович Скуратов еще четверть века служил в Балтийском флоте на кораблях «Астрахань», «Азов», «Петр». 11 сентября 1762 года он был «за болезнею отпущен в дом до указа» (об отставке) с чином капитана второго ранга. Указ об отставке последовал лишь в 1765 году. Год его смерти не установлен, могила не сохранилась. Именем Алексея Ивановича Скуратова названы мыс на северном берегу Ямала, полуостров, мыс и пролив около острова Диксон, железнодорожная станция около Черни. Его именем неоднократно назывались корабли в Арктике. На вокзале железнодорожной станции Скуратово установлен бюст мореплавателя.

Память

См. также

Напишите отзыв о статье "Скуратов, Алексей Иванович"

Ссылки

  • [www.tula-oblast.ru/greatpeople/naturalsciences/naturalsciences05.php Первая карта Ямала. Алексей Иванович Скуратов]
  • [www.polarmuseum.ru/sketches/vse/dv_ob/dv_ob.htm Двинско-Обский отряд (1733—1739)]

Литература

  • Белавенец, П. И. Скуратов, Алексей Иванович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.М., 1896—1918.
  • Белов М. И. Арктическое мореплавание с древнейших времен до середины XIX века. — М., 1956. — Т. 1.
  • ГАТО. ф. 39, оп. 2, дд. 2089, 2090 (Скуратовы).
  • Греков, В. И. Очерки из истории русских географических исследований в 1725—1765 гг. / В. И. Греков; отв. ред. А. А. Григорьев, Д. М. Лебедев ; АН СССР, Ин-т географии. — М.: Изд-во АН СССР, 1960. — 426 с. — Указ имен: с. 409—416. [Скуратов А. И.].
  • Ефимов, А. В. Из истории великих русских географических открытий в Северном Ледовитом и Тихом океанах XVII — первая половина XVIII в. / А. В. Ефимов. — М., 1950. — 318 с. — Указ имен: с. 302—314. [Скуратов А. И.].
  • Пасецкий В. М.. Арктические путешествия россиян. — М.: Мысль, 1974. — 230 с.: ил.
  • Пасецкий В. М. Русские открытия в Арктике. — Часть 1. — СПб.: Адмиралтейство, 2000. — 606 с.: ил. — Серия «Золотое наследие России».
  • Романов Д. М. Полярные колумбы. — Тула, 1976; Колумбы Арктики. — Тула, 1982.
  • Русские мореплаватели / Под ред. В. С. Лупача. — М.: Воениздат, 1953. — 672 с.
  • Яников Г. В. Великая Северная экспедиция. — М., 1949.
  • ЦГАВМФ, ф. 913, оп. 1, д. 19 (Журнал плавания Малыгина и Скуратова от Югорского Шара до Обдорска в 1736—1737 г.)
  • ЦГАВМФ, ф. 913, оп. 1, дд. 32, 33 (Журнал плавания Малыгина и Скуратова от Югорского Шара до Обдорска в 1738—1739 г.)

Отрывок, характеризующий Скуратов, Алексей Иванович

«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?