Слава (броненосец)
«Слава» — эскадренный броненосец Русского Императорского флота типа «Бородино». Единственный из кораблей своего типа, не принявший участие в Русско-Японской войне.
Во время Первой мировой войны входил в состав Балтийского флота, действуя в основном в Рижском заливе. Затоплен во время Моонзундского сражения. В 1930-х годах «Слава» разобрана эстонцами на металл.
Содержание
Описание
Силовая установка
Двигательная установка корабля состояла из 20 водотрубных котлов Бельвиля, выдававших пар под давление до 19 атмосфер, и двух вертикальных паровых машин тройного расширения, приводящих во вращение два 4-лопастных гребных винта.[1]
На корабле имелось две динамо-машины (валогенераторные установки) с приводом от главного двигателя по 150 кВт каждая, а также два независимых вспомогательных генератора по 64 кВт.[1]
Проектная мощность силовой установки составляла 15 800 л.с., но на испытаниях она развила 16 378 л.с., что позволило броненосцу иметь ход в 17,64 узла (32,67 км/ч).[2]
С полной загрузкой угля, — 1 372 тонны, — корабль имел запас хода в 2 590 морских миль 10-узловым ходом.[2]
Вооружение
Четыре 12-дюймовых (305 мм) орудия главного калибра были расположены в двухорудийных башнях, размещённых в диаметральной плоскости корабля. Скорострельность орудий составляла порядка 1 выстрела в минуту, а после модернизации системы подачи боеприпасов около 1914 года возросла до 1 выстрела в 40 секунд.[3] 305 мм пушки имели составной ствол с кольцевым скреплением длиной 40 калибров (12 200 мм) и поршневой затвор с ручным приводом. Дульная энергия 106,1МДж. Артустановки имели мощное противоснарядное бронирование, электроприводы горизонтального и вертикального наведения в секторе 270° по горизонтали и от −5° до +15° по вертикали. Артустановки имели механизм заряжания который состоял из двух пробойников, основного и резервного и системы подачи боеприпасов. Открывание и закрывание затворов производилось при нулевом угле возвышения, а заряжание при фиксированном угле возвышения +5°. Для стрельбы первоначально использовались относительно легкие бронебойные, фугасные, картечные и сегментные снаряды обр. 1907 г. массой 331,7 кг. Снаряды имели баллистические наконечники. Суммарный боекомплект корабля — 248 снарядов. Пушки сообщали им начальную скорость 792,5 м/с. Дальность ведения огня на наибольшем угле возвышения 15° составляла 80 кб. Артустановки имели три поста управления и два оптических прицела (по одному на орудие). Бронебойные снаряды имели хорошую баллистику и большую дальность прямого выстрела, но при этом уступали более куда тяжелым снарядам аналогичного калибра западных стран в бронепробиваемости на больших дистанциях и плохо пробивали палубную броню.
- Артиллерия среднего калибра была представлена двенадцатью 6-дюймовыми (152 мм) орудиями, которые были размещены также в башнях, расположенных на верхней палубе и имевших электропривод. Практическая скорострельность их составляла порядка 3 снарядов в минуту, боекомплект — по 180 снарядов на орудие.[3]
152-мм пушки системы Канэ, по аналогии с главным калибром имели составной ствол с кольцевым скреплением длиной 45 калибров (6840мм) и поршневой затвор. Артустановки имели противоснарядное бронирование и электроприводы горизонтального и вертикального наведения. При этом для 1,2,5,6-й артустановок обеспечивался угол горизонтального наведения около 160°, а для 3,4-й — 180°. Угол вертикального наведения был в пределах от −5°, до +20° для всех 152 мм артустановок. Артустановки имели только механизм подачи боеприпасов, а заряжание производилось вручную заряжающими. Максимальная скорострельность 4-5 залпов/60сек. Для стрельбы использовались 152 мм снаряды патронного типа обр.1907г массой 41,5 кг тех же типов, что и 305 мм. Кроме того в качестве средства ПЛО корабль имел специальные ныряющие снаряды, действующие по принципу глубинных бомб. Суммарный боекомплект — 1564 снаряда. Пушки обеспечивали 41,5-кг снарядам начальную скорость 792,5м/с и максимальную дальность 14,45км (78 кабельтовых). Оптические прицелы и посты управления аналогичны АУ ГК.
Для защиты от эсминцев броненосец имел 12 75 мм орудий Канэ с боезапасом в 300 снарядов на каждое., по 6 на борт, расположенных в центральной казематной батарее. 75 мм пушки имели ствол длиной 50 калибров (3750мм), ручные приводы наведения и механизированную подачу боекомплекта. Снаряды массой 4,92 кг имели максимальную дальность 6,5км (35кабельтовых). Скорострельность 6-8выст/мин. Четыре из них были расположены в носовом каземате, прямо под передней орудийной башней главного калибра, по два на борт, и были в достаточной степени подняты над ватерлинией для того, чтобы вести огонь при любом волнении. Остальные располагались в казематах кормовой части корабля вдоль борта, из-за чего при сильном волнении вести из них огонь было проблематично.
Все предусматривавшийся проектом 47-мм скорострельные пушки Гочкиса кроме четырёх были убраны в процессе постройки корабля, а оставшиеся использовались как салютные.[3]
Кроме артиллерийского вооружения, корабль имел четыре 15-дюймовых (381 мм) торпедных аппарата — по одному надводному в форштевне и ахтерштевне и два подводных по бортам. Боекомплект 8 торпед Уайхеда. 381-мм торпеда имела массу 430 кг, БЧ 64 кг и дальность хода 0,9 км на 25 узлах или 0,6 км на 30 узлах.
Впоследствии, уже в ходе Первой мировой войны, на корабль были установлены два 47-мм зенитных орудия. По другим данным, на начало 1917 года корабль имел четыре 76-мм зенитки. К этому времени его противоминная артиллерия корабля сокращена до 12 3-дюймовых орудий. Кроме того, в 1916 году были внесены изменения в конструкцию башен главного калибра, благодаря которым максимальный угол возвышения стволов 12-дюймовок достиг 25°, а их дальнобойность возросла до 21 км.[4]
Служба
«Слава» была построена на Балтийском заводе в Санкт-Петербурге. Броненосец был заложен 1 ноября 1902 года, спущен на воду 19 августа 1903, строительство завершено в октябре 1905. К этому времени, после Цусимы, корабль уже считался устаревшим.
После этого «Слава» была приписана к отдельной учебной эскадре.[5]
В июле 1906 года броненосец участвовал в обстреле восставшей крепости Свеаборг.
Вместе с броненосцем «Цесаревич» и крейсером «Богатырь», «Слава» отправилась в первое учебное плавание, в ходе которого посетила Бизерту, Тунис, Тулон и другие порты Средиземного моря. В декабре 1908 года, когда «Слава» находилась в сицилийском городе Мессина, там произошло сильнейшее землетрясение. Экипаж корабля участвовал в спасательных работах в городе, раненые были эвакуированы на броненосце в Неаполь.[5]
В 1910 году на корабле произошла серьёзная авария в котельном отделении, после чего он был отбуксирован «Цесаревичем» в Гибралтар, а затем — отправлен в Тулон, где в 1910—1911 был проведён капитальный ремонт броненосца на заводе фирмы «Форж э Шантье» (фр. Forges et Chantiers de la Méditerranée), занявший около года. После возвращения в Кронштадт, корабль был выведен из состава учебной эскадры и зачислен в состав Балтийского флота.[5]
На начало Первой мировой войны, на Балтике Россия имела только четыре устаревших додредноута, из которых была сформирована бригада броненосцев; четыре дредноута типа «Гангут» находились в стадии окончания постройки. После того, как они вошли в строй и могли приступить к охране входа в Финский залив, «Слава» прошла Ирбенским проливом и присоединилась к силам, действовавшим в Рижском заливе.
Битва за Рижский залив
 |
Необходимо проверить качество перевода и привести статью в соответствие со стилистическими правилами Википедии. Вы можете помочь улучшить эту статью, исправив в ней ошибки.
Оригинал на английском языке — Russian_battleship_Slava. |
8 августа 1915 года немецкая эскадра начала траление минных заграждений в Ирбенском проливе. «Слава» и канонерские лодки «Грозящий» и «Храбрый» подошли к месту работ; канонерки открыли огонь по тральщикам. Им ответили с большого расстояния немецкие додредноуты «Эльзас» и «Брауншвейг», но «Слава», несмотря на повреждения, полученные от близких разрывов снарядов, не уходила с позиции. Согласно одним источникам[6], «Слава» не отвечала на их огонь из-за недостаточной дальнобойности орудий, а немцы отступили, так как русских мин оказалось намного больше, чем они рассчитывали встретить. По иной информации, «Слава» вступила в артиллерийскую дуэль с немецкими броненосцами, и, потеряв два тральщика, T-52 и T-58, на минах, немцы временно отказались от попытки прорыва.
Вторая попытка была предпринята немцами 16 августа, в этот раз — под прикрытием дредноутов «Нассау» и «Позен». Экипаж «Славы» затопил часть отсеков одного борта, создав искусственный крен в 3° — это позволило довести дальность стрельбы главного калибра до порядка 16 500 м. Однако и в этот раз до прямого столкновения с линкорами дело не дошло, «Слава» лишь обстреляла тральщики, а также вела огонь по другим немецким силам, в частности — броненосному крейсеру «Принц Адальберт», когда они приближались к другим русским кораблям.[7]
На следующий день немцы вновь вернулись к тралению, на этот раз «Слава» получила три прямых попадания 283-мм снарядов. Первый пробил броневой пояс и взорвался в угольной яме; второй пробил палубу, попав в подающую трубу задней 6-дюймовой орудийной башни левого борта, и начал пожар в её погребе боеприпасов, который пришлось затопить. Третий снаряд снёс несколько шлюпок корабля и взорвался в воде у борта.[8] Тем не менее, этими попаданиями кораблю не было нанесено существенного урона, и «Слава» оставалась на месте вплоть до приказа об отступлении.[9]
На следующий день немецкие силы вошли в Рижский залив, но после того, как 19 августа британская подводная лодка E-1 торпедировала немецкий крейсер «Мольтке», они были вынуждены уйти, тем более что русская береговая артиллерия всё ещё контролировала Ирбенский пролив, делая нахождение немцев в заливе весьма рискованным.[10]
Отступление немецких сил позволило «Славе» переключиться на задачу огневой поддержки сухопутных войск. Во время бомбардировки позиций немцев около Тукумса, попаданием в боевую рубку стоящего на якоре корабля были убиты командир и ещё пять человек. По данным МакЛофлина[8], это было попадание снаряда немецкой полевой артиллерии, но в книге Некрасова утверждается, что в рубку попала 10-килограммовая бомба с одного из немецких морских самолётов[11]. Так или иначе, «Слава» осталась на позиции и продолжила бомбардировку. Броненосец продолжал поддерживать огнём сухопутные войска вплоть до того времени, когда воды Рижского залива стали покрывать льдом, после чего он ушёл на зимовку на остров Муху.[12]
12 апреля 1916 в корабль угодили три лёгкие бомбы, сброшенные с немецких морских самолётов; они практически не нанесли вреда кораблю, но убили нескольких матросов. 2 июля броненосец продолжил бомбардировку наступающих немецких войск, неоднократно повторяя обстрел на протяжении июля и августа, несмотря на попадание 8-дюймового (203 мм) снаряда в броню в районе ватерлинии, впрочем, не нанесшее никакого ущерба.[13]
12 сентября немецкие крейсера выманили «Славу» в открытое море; немцы попытались потопить сильно досаждавший им броненосец при помощи скоординированной атаки субмарины UB-31 и низколетящих торпедоносцев, но все торпеды прошли мимо цели.[14] Это была первая атака торпедоносцев на движущийся броненосец.[15]
Модернизация
В 1916 году броненосец прошел ремонт и модернизацию.
Был снят один ярус кормовой надстройки, увеличены сектора обстрела 152-мм башен. Угол возвышения стволов у орудий главного калибра был доведён до 25 градусов (вместо 15°), что увеличило дальность огня до 115 кабельтовых. На крышах башен главного калибра установили 76,2-мм зенитные пушки.
Моонзундское сражение
|
Необходимо проверить качество перевода и привести статью в соответствие со стилистическими правилами Википедии. Вы можете помочь улучшить эту статью, исправив в ней ошибки.
Оригинал на английском языке — Russian_battleship_Slava. |
На начальных стадиях немецкой операции «Альбион» в октябре 1917 года, «Слава» находилась на позиции у острова Эзель, охраняя вход в Рижский залив и Кассарский плёс, отделяющий острова Эзель и Даго. 15 и 16 октября она открывала огонь по немецким миноносцам, атаковавшим русские лёгкие силы в Кассарском плёсе, но без успеха.
Утром 17 октября немцы приступили к тралению русских мин у южного входа в Моонзундский канал. «Слава», додредноут «Гражданин» (бывший «Цесаревич») и броненосный крейсер «Баян II» по приказу вице-адмирала Михаила Бахирева отправились навстречу немецким силам и открыли огонь по тральщикам в 8:05 по центральноевропейскому времени, а в 8:12 «Слава» с дистанции, близкой к предельной, обстреляла немецкие линкоры König и Kronprinz, прикрывавшие тральщики. «Гражданин», башни которого не прошли модернизации, и «Баян» продолжили в это время обстрел тральщиков. Немецкие линкоры ответили, но их выстрелы не достали до позиции «Славы». «Слава» также ни разу не попала, хотя некоторые из её снарядов упали всего в 50 м от «Кёнига». В итоге немцы, видя неудобство своей позиции в узкости, затруднявшей маневрирование, отступили.
Между тем, немецкие тральщики достигли большого успеха, несмотря на постоянный обстрел со стороны русских кораблей и береговой батареи. Кроме того, в это время носовая башня «Славы» вышла из строя после 11 выстрелов из-за деформации бронзового зубчатого венца и заклинивания механизма горизонтальной наводки. Эскадрой был получен приказ отойти к северу для завтрака экипажей. К 10:04 русские корабли вернулись на позицию, «Слава» открыла огонь кормовой башней с дистанции порядка 11 км. Между тем, пока русские завтракали, тральщики проделали в северной части минного заграждения проход, после чего немецкие дредноуты смогли подойти ближе и вступить в бой. «Кёниг» обстрелял «Славу» в 10:14, и с третьего залпа накрыл русский броненосец тремя попаданиями. Первый снаряд попал в носовую часть, прошив броню под ватерлинией и взорвавшись в помещении носовой динамо-машины, в результате чего оно, а также погреб боеприпасов носовых 12-дюймовых орудий и другие отсеки в носу, были затоплены. Корабль принял 1 130 тонн воды, получил дифферент на нос и накренился на 8°, позднее крен удалось уменьшить до 4° благодаря действию помп. Третий снаряд попал в броневой пояс левого борта напротив машинного отделения, но не пробил его. В 10:24 в корабль попало ещё два снаряда, попав в район передней дымовой трубы, они повредили погреб шестидюймовых снарядов и переднее котельное отделение; начался пожар, который удалось потушить через 15 минут. Погреб передней 6-дюймовой башни левого борта пришлось затопить. В 10:39 ещё два снаряда своим попаданием убили двоих человек в котельной и затопили угольный бункер. Примерно в то же время «Славе» и второму броненосцу было приказано отступить у северу, их отход прикрывал «Баян».
Течь в трюмах «Славы» усиливалась настолько, что корабль не мог уйти вместе с остальным флотом через Моонзундский пролив между островами Даго и Вормси; экипажу было приказано после прохода флота затопить броненосец у входа в пролив. Однако созданный на корабле после Февральской Революции Комитет приказал экипажу покинуть машинное отделение из-за угрозы затопления; вскоре корабль лёг на подводные камни к юго-востоку от входа в пролив. Эсминцы сняли с корабля экипаж, после чего в 11:58 был взорван погреб снарядов кормовой 12-дюймовой башни. Взрыв посчитали недостаточно сильным, поэтому трём эсминцам было приказано добить корабль торпедами. После попадания одной из шести выпущенных по «Славе» торпед, корабль лёг на грунт с пробоиной в левом борту в районе дымовой трубы.
Из списков флота корабль был исключён 29 мая 1918 г.
В середине 1930-х годов независимая Эстония разобрала остатки корабля на лом[16].
Командиры
- 1902-1902. Успенский, Иван Петрович
- 1902-1904. Васильев, Владимир Фёдорович
- 1904-1905. Князев, Михаил Валерьянович
- 1905-1907. Русин, Александр Иванович
- 1907-1908. Баженов, Александр Александрович
- 1908-1910. Кедров. Э.Э.
- 1910-1913. Коломейцев, Николай Николаевич
- 1913-1914. Рихтер, Отто Оттович
- 1914-1915. Вяземский, Сергей Сергеевич
- 1915-1916. Ковалевский, Владимир Владимирович
- 1916-1917. Пален, Лавр Михайлович
- 1917-1917. Антонов, Владимир Григорьевич
- 1917-1917. Зуев. Николай(председатель судкома)
Источники и примечания
- ↑ 1 2 McLaughlin, pp. 137, 144
- ↑ 1 2 McLaughlin, стр. 137, 144
- ↑ 1 2 3 McLaughlin, pp. 142, 295
- ↑ McLaughlin, p. 302
- ↑ 1 2 3 Nekrasov, pp. 9-17
- ↑ Nekrasov, p. 47
- ↑ Nekrasov, pp. 50-51
- ↑ 1 2 McLaughlin, p. 299
- ↑ Nekrasov, p. 52
- ↑ Halpern, p. 198
- ↑ Nekrasov, pp. 60-61
- ↑ Nekrasov, pp. 61-62
- ↑ Nekrasov, p. 64
- ↑ McLaughlin, p. 300
- ↑ Nekrasov, p. 67
- ↑ Gray, Randal (ed). Conway's All The Worlds Fighting Ships, 1906-1921. — P. 294
Напишите отзыв о статье "Слава (броненосец)"
Литература
- Gray, Randal (ed). Conway's All The Worlds Fighting Ships, 1906-1921. — London: Conway Maritime Press, 1985. — 439 p. — ISBN 0-85177-245-5.
- Halpern Paul G. A Naval History of World War I. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1995. — ISBN 1557503524.
- McLaughlin Stephen. Russian & Soviet Battleships. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 2003. — ISBN 1-55750-481-4.
- Nekrasov George M. Expendable Glory: A Russian Battleship in the Baltic, 1915–1917. — Boulder, CO: East European Monographs, 2004. — Vol. 636. — ISBN 0-88033-534-3.
Ссылки
-
На Викискладе есть медиафайлы по теме Слава (броненосец) - [navsource.narod.ru/photos/01/031/index.html Архивные фотографии корабля.]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Слава (броненосец)
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.
Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.
Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
