Славейков, Пенчо

Пенчо Славейков
Имя при рождении:	Пенчо Петков Славейков
Дата рождения:	27 апреля 1866(1866-04-27)
Место рождения:	Трявна, Османская империя
Дата смерти:	28 мая 1912(1912-05-28) (46 лет)
Место смерти:	Брунате, Италия
Гражданство:	Болгария
Род деятельности:	поэт, переводчик, критик

Пе́нчо Петко́в Славе́йков (27 апреля 1866, Трявна, Османская империя, — 28 мая 1912, Брунате, Италия) — болгарский поэт.

Биография

Ранние годы

Пенчо Славейков был младшим ребенком в семье Петко Славейкова и Ирины Райковой. Имел братьев — Ивана (болг.), Христо (болг.) (впоследствии известных болгарских политиков), Рачо (болг.), Райко и сестер — Донку и Пенку.

Учился в своем родном городе и в Стара-Загоре, куда его отец был переведен учителем в 1876 году. Стал свидетелем сожжения Стара-Загоры во время русско-турецкой войны, память о чем впоследствии отразится в его поэме «Кровавые песни». Семейство Славейковых едва спаслось от пожара и перебралось в Тырново.

После войны оно поселилось в Сливене, а в 1879 году — вновь в Тырново, где Петко Славейков издавал газеты «Остен» и «Целокупна България», а Пенчо Славейков участвовал в их распространении. В конце 1879 года семейство переехало в Софию, где Славейков учился до 1881 года. После переворота 27 апреля 1881 года Петко Славейков, являющийся одним из руководителей Либеральной партии, был арестован, а затем сослан в Восточную Румелию.

Пенчо Славейков продолжил своё образование в Пловдиве. В 1883 году стал одним из зачинщиков и руководителей ученических волнений в Пловдивской реальной гимназии, вызванных увольнением учителей П. Славейкова, Петко Каравелова и Трайко Китанчева. В то время он находился под влиянием не только отца, но и отцовского приятеля Петко Каравелова. В те же годы в нем зародился интерес к фольклору. Пенчо часто сопровождал своего отца в его поездках по различным областям Болгарии с языковыми, этнографическими и фольклорными исследованиями, изучая искусство и язык народа в первоисточниках и записывая сказки, песни, легенды, старинные предания.

В январе 1884 года Славейков тяжело заболел после ночевки на берегу Марицы. Несмотря на продолжительное лечение в Пловдиве, Софии, Лейпциге, Берлине, Париже, он так и не оправился от болезни и всю последующую жизнь ходил при помощи палки, с трудом писал и говорил. После трехмесячной борьбы со смертью Славейков, которым владели мрачные мысли и меланхолия, нашел выход в книгах и творчестве. Выйти из тяжелого кризиса ему помогли произведения «Живые мощи» И. С. Тургенева и «Слепой музыкант» В. Г. Короленко. В борьбе с недугом Славейков закалил свою волю и начал смотреть на страдание как на великого учителя, возвышающего дух. Эта идея позже нашла отражение в ряде его произведений («Cis moll» и других). После несчастья у Славейкова зародилась склонность к осмыслению творческого одиночества. Стихотворения, написанные в то время, отмечены влиянием Генриха Гейне, чьи произведения он читал в русских переводах.

Начало литературной деятельности

В середине 1884 года семейство Славейковых вернулось в Софию. С 1885 года Славейков начал переводить русских поэтов для журнала «Библиотека „Свети Климент“» и сблизился с Алеко Константиновым. Во время стамболовщины Славейковы пережили тяжелые годы. Гонения, которым в те годы подверглись представители болгарской интеллигенции, русофилы и приверженцы демократии, укрепили Славейкова в критическом отношении к стамболовщине и тогдашней болгарской общественно-политической действительности вообще, а также в демократических убеждениях. Критично-общественным пафосом пропитаны многие его стихотворения конца 80-х и первой половины 90-х гг. («Отцовский край», «Любимый падишах», «Дым до небес», «Манго и медведь», «Царь Давид» и др.). В то же время Славейков пишет и интимную лирику. Стихи, составившие его дебютный сборник «Первые слезы», отмечены сильнейшим влиянием Гейне. Поняв вскоре их незрелость, Славейков собрал все нераспроданные экземпляры и сжег их.

В начале 90-х годов поэтическая мысль Славейкова обратилась к историческим личностям, великим творцам, героям духа. В 1892 году в журнале «Мисъл» появилась первая редакция поэмы «Cis moll», стихотворения «От сердца к сердцу», «Успокоение», «Фрина». К этому времени в поэзии Славейкова определились почти все идейно-эмоциональные и жанрово-стилевые направления, характерные для его зрелого поэтического творчества — патриотическое, балладное, фольклорное, интимно-лирическое, философско-историческое и другие.

В 1892 году уехал в Лейпциг изучать философию.

Будучи студентом, Славейков поставил себе задачу расширить свой житейский, философский и эстетический кругозор путём изучения авторитетных источников. Лекции, которые он слушал, свидетельствуют о многосторонности его интересов: эстетик-неокантианец Й. Фолькельт читал историю новой философии, общую эстетику, эстетику поэтического искусства, эстетику драмы; философ-идеалист, психолог-экспериментатор, физиолог и фольклорист В. Вунт — психологию, этику, историю философии; Э. Эльстер — историю немецкой литературы; Р.-П. Вюлькер — лекции о творчестве Шекспира; В. Вольнер — о народном эпосе южных славян и др.

Интерес Славейкова к живописи и скульптуре побудил его вступить в Лейпцигское общество любителей искусства. Являлся также членом Лейпцигского литературного общества; посещал театральные премьеры. Углубленно изучал творчество Иоганна Вольфганга Гёте и Генриха Гейне — не только их литературное наследие, но и философские и эстетические взгляды. Среди десятков современных немецких поэтов, привлекших его внимание, он открыл для себя Т. Шторма, Д. фон Лилиенкрона, Р. Демеля, Г. Фальке, Н. Ленау и других. Благодаря немецким переводам Славейков познакомился со скандинавской литературой, в частности, с произведениями Г. Ибсена и Е. П. Якобсена. Первым в Болгарии познакомился с идеями Серена Кьеркегора; читал работы Г. Брандеса, К. Ланге, А. Шопенгауэра, Ф. Ницше.

Многосторонностью своих интересов и неистощимым остроумием завоевал авторитет среди болгарских студентов Лейпцига. Уже на первом курсе был избран председателем болгарской секции Славянского академического общества, а через год стал председателем общества. Подготовил диссертацию на тему «Гейне и Россия», но не завершил её в связи с неосуществившимися планами работы в библиотеках России.

За время учебы создал поэмы «Ралица», «Бойко», «Неразделимые», несколько классических эпических песен, первые главы эпопеи «Кровавые песни», завершил (1896) первую книгу «Эпических песен» и подготовил книгу вторую, продолжал творить интимную лирику, превзошедшую его ранние лирические произведения (плодом многолетней творческой работы в данном направлении явился сборник стихов «Сон о счастье»). Регулярно сотрудничал с журналами «Мисъл» и «Българска сбирка» и впервые выступил как критик, написав несколько статей для газеты «Знаме».

В кружке «Мысль»

Славейков вернулся в Болгарию в начале 1898 года и в том же году был избран действительным членом Болгарского литературного общества. Был назначен учителем в Софийскую мужскую гимназию и прикомандирован к Народной библиотеке «Св. Кирилл и Мефодий». Вошел в литературный кружок «Мысль» (членами которого также были Крестю Крестев, Пейо Яворов и Петко Тодоров). Заместитель директора (1901—1909) и директор (1909—1911) Народной библиотеки, директор Народного театра (1908—1909). В сентябре 1908 года театр провел гастроли в Македонии, которые благодаря Славейкову превратились в культурную и общественную манифестацию. За время своего краткого пребывания в Народном театре Славейков проявил себя как энергичный, высокоэрудированный и талантливый руководитель и режиссёр. Не допуская некомпетентного вмешательства в деятельность театра, вступил в конфликт с министром народного просвещения Николой Мушановым и был уволен.

В 1909 году командирован в Москву для участия в праздновании 100-летия Н. В. Гоголя. Вместе с профессором Василом Златарским доставил в Болгарию останки Марина Дринова и его библиотеку. Из России Славейков написал несколько писем своей возлюбленной Маре Белчевой, в которых он проявился как народолюбец и антимонархист, гуманист и демократ. Во время Славянского собора (1910) обратился к его участникам с открытым письмом, а также выступил с речью на одном из открытых заседаний, показав себя ревностным славянофилом-демократом, приверженцем идеи славянского единства на чисто культурной почве и на основе братского согласия.

В начале марта 1911 года был послан в командировку за границу, чтобы ознакомиться с условиями хранения книг в библиотеках и развитием библиотечного дела. Посетил Константинополь, Афины, Неаполь, Сорренто и Рим. После возвращения в Софию Славейков бросил все силы на завершение второй части «Кровавых песен» (IV—VI песни) и подготовку антологии «Немецкие поэты».

10 июля 1911 года министр народного просвещения Стефан Бобчев уволил Славейкова с должности директора Народной библиотеки и назначил его куратором музея при министерстве. Славейков не принял должности и решил уехать за границу. Перед отъездом председательствовал на собрании, на котором было создано отделение общества «Друзья русского народа» (председатель — Анатоль Франс). В конце августа Славейков приехал в Цюрих, где его ждала Мара Белчева.

Жил в различных городах — Люцерне, Гёшенене, Андермате, Лугано. Сильный душевный гнет ухудшил его здоровье, но Славейков героически продолжал работать. В конце ноября приехал в Италию. Дольше всего он прожил в Риме — 3 месяца. В мае 1912 года вновь отправился в дорогу — через Флоренцию в Энгадин, где надеялся найти облегчение для души и тела. В конце месяца приехал в маленький курортный город Брунате, где 28 мая умер. Из-за преждевременной смерти Славейкова предложение переводчика его стихов на шведский язык, профессора А. Йенсена, удостоить Славейкова Нобелевской премии к рассмотрению принято не было.

Был похоронен на сельском кладбище. В 1921 году его останки были перезахоронены в Болгарии.

Портрет Славейкова помещен на банкноту достоинством 50 левов образца 1999 года.

Литература

• Марков Д. Ф. Пенчо П. Славейков. — М.: Издательство АН СССР, 1959.
• Славейкова, Светослава. Пенчо Славейков. Биографичен очерк. — София: Български писател, 1955.
• Янакиева, Миряна. От родния кът до гроба. Пенчо Славейков — «Сън за щастие». — Пловдив: Контекст, 2011.

Ссылки

• [liternet.bg/publish/katalog/about/s/ppslaveikov.htm Литературна критика върху Пенчо Славейков] (болг.)
• [www.libvar.bg/library/biography.html Пенчо П. Славейков. 1866—1912. — Варна: Регионална библиотека «Пенчо Славейков»] (болг.)
• [www.libvar.bg/publications/slaveykov/biografia.html Радев, Иван. Пенчо Славейков — биография. // Пенчо Славейков — библиография. — Варна: Регионална библиотека «Пенчо Славейков»] (болг.)

Отрывок, характеризующий Славейков, Пенчо

– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.